Нет, все было хуже на сей раз, особенно погода. А Москва как-то просто пугающе быстро оклемалась после разорения. И тут, на третий день осады, разведка принесла весть, совсем подкосившую старого хитреца: в Перемышле (это за флангом, считай -почти уже в тылу!) появились вместе с полками князя Владимира рязанские войска.

И тут уж Олгерд ясно почувствовал хватку Бобренка. "Обложил, гаденыш! И каков должен быть результат - я его запросы знаю: окружить и разбить, а меня в плен поймать, чтобы Литву по рукам и ногам связать этим пленом. Меньшим он, сопляк, не удовлетворится!"

Все чаще стал замечать за собой старый воин моменты уныния и безнадежности. Окружающие норовили выйти из его воли, почти каждый старался урвать свой кусок, а там хоть трава не расти. Особенно зять! Этому лишь бы до ярлыка дорваться! И не помочь нельзя. Сыновья свою линию гнут, особенно Андрей. Все в сторону Москвы морду воротит. Остальные старшие сами по себе кто куда. Ягайло, любимый, умница, красавец, надежда, - молод и слаб еще... А если честно себе сознаться, то и не еще, - вообще слабоват. Такому сильная опора нужна сбоку. Пока я жив, опора эта - я. А умру? Ведь скоро уже, лет мне - ой-е-ей... На кого обопрется? Братья все его старше, все на мое место кинутся. А ведь там еще Кейстут, его сыновья. На одного Войдылла надежда. Умница, пройдоха, стервец! Всегда найдет, что подсказать в трудную минуту. И главное его достоинство, что он раб. Он не сможет (никогда!) действовать мне во вред. Он силен, только пока я жив и силен, он соблюдает свою выгоду, только пока соблюдает мою выгоду. Умри я или только покачнись, и его разорвут в клочья. Надо его к Ягайлу приставить! Полюбит его Ягайло, поймет - что он такое есть, и можно быть за любимого сына спокойным. Не поймет... значит, не судьба. И значит, напрасно я жизнь свою прожил, напрасно колотился, все пойдет прахом. Но Ягайло не дурак! Хоть и хотелось бы мне, чтоб он покрепче был, но ведь не всем же такими быть, как ты сам. Он поймет! Если внушить. А потому не только сам внушай, но и Войдылла заставь. Тот свои ходы найдет и очень постарается. За себя постарается! Кстати, надо с ним посоветоваться. И о теперешнем нашем положении тоже. Положеньице, скажем прямо, хреновое. Еще и пурга эта бесконечная, снег. Я, кажется, за всю жизнь свою столько снега не видывал.

- Эй, хлопец! Позвать ко мне Войдылла.

Красавец-постельничий вошел с почтительно-веселой улыбкой. Она больше всего нравилась в нем Олгерду - в ней не было наглости.

- Звал, Великий князь?

- Звал, звал. Как там на улице, не утихает?

- Нет. Метет и валит, валит и метет.

- А что воины? Настроение как?

- Я тебе, Великий князь, никогда не врал: настроение мерзкое. Клянут погоду и.. .- Войдылло запнулся и потупился.

- Меня?

Войдылло вздохнул, промолчал.

- Ты потому и поднялся так высоко, что не врал. Не ври и впредь. Тогда если и выше не поднимешься (выше-то, вроде бы, уж и некуда), то хоть назад не упадешь.

- Мне назад не падать, Великий князь. Сзади у меня - только петля. В полшаге! Я думал, что...

- Думать надо всегда, но не всегда это показывать. Можно иногда и выслушать старших, не перебивая.

Войдылло заметно побледнел и поклонился молча.

- Не врать тебе придется не только мне, но и тому, кто останется после меня. Если, конечно, хочешь остаться после меня.

Войдылло снова чуть поклонился.

- После меня будет Ягайло, запомни это. Полюби его и понравься ему. Это твой единственный шанс. Если этого не произойдет или Ягайло не сможет утвердиться на самом верху... Ты упадешь первым! Надеюсь, ты понимаешь это лучше, чем кто-либо другой.

- Да, Великий князь. И сделаю все, от меня зависящее.

- Верю. Ну а теперь скажи, что ты ждешь от этого похода?

Войдылло помялся для виду и тихо сказал:

- Ничего хорошего я не жду, Великий князь.

- Почему?

- Москвы нам не взять, укреплена сильно. Добычи особенно никакой - они хлеб даже не убрали, все под снег ушло. Без нас с голоду все передохнут. А вот мы, если быстро не уйдем... Такая погода постоит еще недельку - и все! Кони валом повалятся, а на обратной дороге запасов нет.

- Знаю.

- Тогда уходить бы? Пока не поздно...

- Уходить... Ты еще не все знаешь, дружище. За флангом у нас, южнее Москвы, сильное войско встало. Это не очень близко, по теперешнему снегу дня четыре, а то и пять. Тем не менее. Войско настоящее, не московское. Рязанцы.

Лицо Войдылла вытянулось и стало печальным:

- О-о... Тогда уходить нельзя.

- В том-то и дело, что нельзя, умница ты мой. Сначала надо помириться. И мириться поедешь ты.

* * *

У Феофаныча глаза поехали на лоб, а мозга за мозгу, когда литовские парламентеры принесли предложение "вечного мира"! И посоветоваться не с кем! Князь Дмитрий, проводив послов, запрыгал козлом по горнице, выкрикивая:

- Все, Феофаныч, все! Приплыл твой Олгерд, сука старая! Его теперь чуть подержать, пока тезка подойдет - и все! Не стану я с ним мириться!

И смех, и грех. Это был, конечно, не советчик. Ах, как не хватало сейчас Алексия! Но... Феофаныч спровадил князя радоваться к себе, наказав вести себя степенно, и уселся один. Думать.

"Перво-наперво надо очень ясно, до конца понять - почему Олгерд пошел на это? Иначе упущу главное. Но это главное он будет маскировать больше всего. Не сбиться бы на очевидное, уж больно он, подлец, хитер. А с другой стороны - может, и очевидное. Видишь - что делается с погодой. И жрать, наверное, уже нечего! И чего тут нахитришь, если просто взять негде? Но тогда чего и хитрить? Взял, да и ушел, как в прошлый раз. Нет, он о мире заговорил! Значит... Значит, чего-то опасается. И именно с нашей стороны, потому что к нам с миром лезет. Хотя нет... Если рыцари, то все равно... Но что-то... какая-то мысль... не упустить!.. Да, сейчас если ему некого бояться, кроме нас?.. Но нас он никогда не боялся... Может, Бобер?! Что он мог?! Он обещал... обещал... обещал рязанцев пристегнуть... Рязанцев! Вот! Олгерд боится рязанцев! Ну а нам-то что? Какая разница нам - кого он боится? Важно, что боится. Так! И что мы из этого можем извлечь? Что мы знаем - что он боится! А мы его - нет. А как показать? Мира не заключать? Эх и здорово бы это было! Но... Не уподобляйся князь-Дмитрию, несолидно, не мальчик. Не заключим мир, он почувствует себя зажатым в углу, и тогда... Страшно. Нет, от мира не откажешься, но...

* * *

Без скрипа распахнулись Ризоположенские ворота, выпуская навстречу стоящим на льду Неглинки литовским послам посольство московское. Феофаныч, ехавший во главе москвичей, вглядевшись внимательно, отметил себе: Войдылла нет, значит, повезут к себе, значит, разговор будет по делу, серьезный.

Дело в том, что вчера, когда принимали в тереме Великого князя этого Войдылла, произошел длиннющий осторожный, весьма неопределенный разговор, из которого Феофаныч вынес два заключения: что литвины действительно очень хотят мириться, изо всех сил того не показывая, и что этот Войдылло хитрющий и замечательно умный парень. Данило (а он один вел переговоры от имени москвичей, князь только важно присутствовал) простым и ясным доводам литовского посла о необходимости мира мог противопоставить лишь два довода: почему мирные намерения Олгерда не проявились раньше и, во-вторых, где гарантии того, что, если Москва примет литовские предложения, сама Литва станет их соблюдать.

Ясно и весело глядя всем в глаза, тонко улыбаясь, Войдылло объяснил присутствие Олгерда у московских стен лишь необходимостью защитить своего шурина, что же касается гарантий, то Литва готова на любые гарантии, вплоть до установления новых родственных связей.

На этот совершенно убойный довод Феофанычу и вовсе уже нечего было отвечать и он смог лишь потребовать, чтобы такие предложения исходили от лиц более авторитетных, нежели простой посол. Все с той же улыбкой, но уже с оттенком оскорбленного достоинства, Войдылло заметил, что послы на то и посылыются и облекаются соответствующими полномочиями и доверием, чтобы точно доводить мысли и намерения посылающего. Но если уважаемые хозяева сомневаются, то он уполномочен пригласить их к Великому князю Олгерду, чтобы они услышали подтверждение из его собственных уст.