– А откуда они все-таки? – снова влезла Айя.

– Во многих знаниях многие печали, как говорит Мать Тереза, – ответил собеседник.

– Но все-таки? Или это закрытая информация? – корпоративная фразочка соскочила с языка сама собой.

Керро хмыкнул.

– Да кому она нужна, закрывать ее, – зевнул он. – Была когда-то корпорация. И надумала она с наркозависимостью побороться. Не то топы чересчур увлеклись, не то работяги от промнаркоты дохнуть стали сверх нормы... Ну, построили лабораторию, наловили материала, подсадили на разные виды дури и стали лечить. Что характерно, успешно вылечили, но побочным эффектом оказалось стирание личности. Обнуление памяти. Мозги – в сублимат. В итоге программу задвинули. Но чуть погодя вылез новый научник, мол, а давайте по стертому чего-нибудь новое пропишем? У меня и методика революционная есть! Вот и прописали. Что вышло – сама видела. Взяли за основу нереальные личности. Так результат проконтролировать проще, у них же черты характера ярче обозначены, чем у обычного человека. В общем, всё получилось. Но вот что с новыми личностями делать, никто не знал. Потом еще один научник, уже третий по счету, выступил с предложением обкатать методы нефармацевтической стимуляции организма. Тоже успешно. Если как-нибудь Алису в деле увидишь – поймешь...

– А четвертый был? – не то чтобы Айя так уж хотела знать ответ, но надо было сказать хоть что-то и заглушить идущий словно из глубины голос Матери Терезы: «Ибо шел я долиною смертной тени, и не было окрест ни зверя, ни человека. И лишь отчаяние было моим спутником, да густой туман окружал меня...»

– Был. Но накосорезить не успел, – Керро развел руками. – Сгорела лаборатория. Внезапно. Ну, а в мире появились кролики.

– Так почему «кролики»? – беспомощно спросила Айя, в голове у которой спокойно и размеренно продолжал вещать голос: «И отобрал я оружие адово, и трижды по десять раз опустилось оно на голову вражью, покуда не перестала нечисть в обличии людском дергаться. А Господь сказал мне...»

Ее собеседник голоса безумца не слышал, но все-таки пояснил.

– А у них изначально трое главных рулили: Кролик Роджер, Кролик Банни и Братец Кролик. Вот и прицепилось. Ну, а остальным беглецам пофиг было, – Керро скривился, смял бумагу, которую крутил в руках, кинул комок на металлический лист и поджег. – Спи. Скоро закрутится, и тогда не до отдыха уже будет.

Девушка открыла было рот, чтобы спросить, что именно закрутится, но собеседник бросил на нее тяжелый взгляд и повторил:

– Спи.

Поэтому она снова сняла куртку, свернула ее и положила под голову. А затем закрыла глаза и мгновенно провалилась в черноту сна.

* * *

У боли сотни оттенков, но цвет всегда один – белый, выжигающий глаза. Такой яркий, что слепнешь, заливаясь слезами, не в силах разлепить веки.

Айя знает: когда лампочки в потолке вспыхивают столь ярко – к ней идут. И до тех пор, пока не срабатывает пневматический механизм на двери, она замирает, крепко зажмуриваясь, в надежде, что свет побледнеет, перестанет отражаться от белых стен и потолков, от безупречно чистого блестящего кафеля, поблекнет, смеркнется, и о ней забудут. Но потом с шелестящим присвистом отходит дверь бокса, и от этого звука тело сводит судорога.

И Айя кричит. Выгибается и бьется в надежных пластиковых креплениях, орет, аж заходится. До хрипоты, до спазмов в горле. И в ослепительно белом свете, режущем глаза, видит человека в белой же одежде – безупречно чистой, крахмальной, хрустящей и с эмблемой на груди: темно-синий квадрат, внутри которого красный знак бесконечности с нанизанным на него, словно бусина, синим атомом.

Яркий свет отражается на тонкой стали иглы, вспыхивает искрами на прозрачной капле препарата. Боль взрывается в теле ослепительной белизной, и Айя визжит, выплевывая легкие.

– Эй…

Девушка распахнула глаза.

Темно. Тихо. Лишь сердце колотится, ударяясь о грудную клетку.

Нет белого света. Нет креплений. Просто в спальнике запуталась. И боли тоже нет. А та, которая пульсирует в боку, настолько мала и незначительна, что о ней даже и вспоминать не стоит.

Во сне Айя кричала, орала во все горло. Но наяву этот яростный вопль был не больше, чем тонким поскуливанием. Смешно…

Она вытерла трясущимися руками мокрое от пота лицо и спросила хриплым голосом:

– Где у тебя вода?

Во рту было сухо, язык еле ворочался.

– Возле стола, – ответил Керро.

Кое-как девушка выбралась из спальника. Тело била дрожь. Айя чувствовала себя больной и бесконечно слабой. Она на ощупь подошла к столу, нашарила бутылку с водой и долго не могла справиться с крышкой.

– Дай сюда, открою, – сказал с кровати мужчина, слушавший ее сопение и возню.

Девушка пошла на голос и протянула темноте бутылку. Темнота взяла, свернула с горлышка крышку и вернула обратно. Айя, не спрашивая разрешения, села на край кровати и долго-долго пила. Казалось, вода испаряется, не доходя до желудка.

Сердце чуть-чуть успокоилось. И руки уже не так дрожали. Пот, выступивший по телу, начал высыхать. Стало зябко.

– Ты когда-нибудь видел такой значок – красная перевернутая восьмерка в квадрате и на ней синий шарик? – спросила Айя темноту.

– Иди спать, не парь мне мозг, – ответила темнота голосом Керро.

– Угу, – сказала Айя и встала.

Она забралась обратно в спальник и пробормотала оттуда:

– Не буду.

Темнота промолчала.

День второй

А значит, будет с кем вместе ступить за край...

Группа «Пикник»

«Шарманка»

Золотой значок-жетон к этому костюму не шел, и Эледа предпочла заменить его обычным пластиковым бейджем, простенько, без претензий закрепленным на кармашке пиджака.

Зеркало в ученическом боксе, где Эледа остановилась, было небольшим – всего-то до пояса. Да уж, это не привычный голокомплекс, позволяющий рассмотреть себя в натуральную величину и со всех сторон. С другой стороны, зачем местным серым мышкам большие зеркала и тем более фэшн-девайсы? Одеты местные питомцы всё равно в одинаковую аскетичную ученическую форму корпорации – коричнево-черную, скучную.

А вот мисс Ховерс досадовала, что не может разглядеть себя как следует.

Сегодня она оделась, наплевав на регламент. Настроение было безнадежно испорчено с самого утра письмом отца. Как обычно, несколько строк, дышащих заботой и любовью: «Эледа, девочка моя дорогая. Наш мир, конечно, противоречив, но потому и весьма удивителен. Я вот, например, узнал, что ты сейчас вынуждена работать с Джедом Ленгли. Скорее всего, ты не в курсе, но очень многие готовы хорошо заплатить за его голову. Правда, пока никто не преуспел, так что цена растет. А потому я требую от тебя соблюдения предельной осторожности. Предельной. Не рискуй. И по-хорошему расстанься с ним при первой же возможности. С другой стороны, работа с таким человеком – это опыт и более чем стремительное продвижение по карьерной лестнице, то, что превыше всего – результат. Только помни: результатом надо еще суметь воспользоваться. Надеюсь, ты максимально трезво оценишь свои силы и примешь взвешенное решение. С любовью, папа».

Ох, папочка, милый, ну, конечно, она и оценит, и примет, и воспользуется. Однако же нет, надо осыпать советами, предостережениями, назиданиями и указаниями. Утомительно и тяжко быть единственным и поздним ребенком. Отцу скоро восемьдесят, немудрено, что каждый шаг «Эледы, девочки его дорогой» он контролирует с момента ее появления на свет. Без инструктажа и бдительной опеки ее отпускали только в душ. Все остальное подлежало тщательному надзору и изучению: знакомства, связи, поездки, даже магазины, отели и рестораны, которые она посещала или собиралась посетить. Иногда это раздражало до крайности. Как, например, сегодня. Эледа считала себя достаточно здравомыслящей и неглупой, чтобы действовать самостоятельно, без родительского попечения.