Сегодня я встретился с двумя людьми. Один предложил мне довольствоваться яблочными огрызками своей жизни (твоё меткое выражение всё никак не идёт у меня из головы!), другой сам готов подбирать крохи моего внимания, не требуя большего. Знаешь, я отказался и от первого, и от второго. Наверное, когда-нибудь я смогу собой гордиться. Сегодня я слишком устал, чтобы что-то чувствовать.

Я был неправ, осуждая тебя и твоего мужа за трудоголизм. Вы вдвоём растите ребёнка, стараясь обеспечить его самым лучшим. Мне вспомнилась моя мама, работавшая на двух работах, чтобы у меня было всё не хуже, чем у моих одноклассников. Раз вы выбрали такой путь в жизни – только вам решать, правильный он или нет. Осуждать я не вправе. Рассудит время. (Но прогуляться вдвоём в парке всё же попробуйте! Здесь должен стоять смайл-улыбка).

Мария, спасибо, что своим неожиданным письмом перетряхнула мне душу, заставила думать, злиться и решать собственные проблемы. Наша дискуссия о гомо- и гетеросексуальных отношениях так и осталась незавершённой – ну и пусть. Я выяснил для себя главное. Проблемы одни и те же у любой пары людей, будь то М+Ж или М+М (не могу сказать про Ж+Ж, думаю, женщинам проще найти между собой общий язык, им же не надо доказывать, кто круче. Здесь опять стоит смайл-улыбка).

Не настаиваю на том, чтобы писать рецензию на твою статью. Но учти, если рецензентом идёт Самойлов, он придирается к текстовой части – не допускай сокращений и полностью прописывай в списке литературы фамилии и имена авторов.

Буду ждать личной встречи с тобой на защите. То, что мы неформально общались и ты в буквальном смысле слова наехала на меня (и тут тоже смайл-улыбка) никак не повлияет на мою непредвзятость в отношении тебя, как специалиста.

Пожалуйста, будь сильной. Очень благодарен тебе за всё».

«Отправить»

Мейл от Игоря Глеб удалил, не открывая. Всё закончилось. На этот раз – действительно всё.

====== Ой, кажется, я выросла! ======

– Маш, надо поговорить, – Саша пил свой утренний кофе.

– Надо, очень надо. Когда?

– Может, по дороге на работу?

– Саш, ответь мне только на один вопрос: я могу тебе верить?

– Да, однозначно можешь. Я никогда не обманывал тебя. Просто не посвящал в то, что было до...

– Так оно было до?!

– Да, я расскажу.

– Хорошо, но не сейчас. Сегодня у меня встреча с Самойловым.

– Переживаешь?

– Уже нет. Просто немного напряжена, я видела его мельком и всегда издалека как-то. А тут один на один.

– Он член диссертационного совета. И потом, если ты не собираешься и дальше сидеть в младших научных сотрудниках, то тебе нужно думать, как показаться ему с выгодной стороны, чтобы он в дальнейшем предложил тебе работу.

– Только не он.

– Почему? Поддубный лучше?

– Во-первых, я написала Глебу просто жуткое письмо. Во-вторых, он в другом городе. В-третьих, я не думаю, что он вообще будет общаться со мной после всего. Хотя да, он в тысячу раз лучше.

– Объяснишь?

– Саша, только потому, что я доверяю тебе и знаю, что ты никому и никогда не расскажешь. Самойлов мой отец.

– Я это знал. Мне твоя мама рассказала.

– Саша, почему мы не говорим друг с другом?

– Некогда, времени на такие мелочи, как общение, не остаётся. Но я тебя люблю.

– Я знаю, в этом я никогда не сомневалась. Просто жизнь идёт, и время всё вперёд и вперёд, молодость ушла почти, а мы живём и не замечаем. Так жизнь и совсем уйдёт, вспомнить будет нечего. Может, пора остановиться?

– Жить на что будем? Философия – это хорошо и замечательно, да и разговоры тоже, только кушать хочется каждый день, и, заметь, не только мне. И защита твоя в копеечку обойдётся, один банкет в ресторане сколько будет стоить..

– Вот и я думаю, что у нас с тобой всё не как надо. Да и что потом, после защиты? Перспектив-то нет. Может, уедем?

– Куда? Где-то есть перспектива?

Разговор так и не завершился, потому что проснулась дочь. Потом не хотела умываться, потом канючила за столом, пока ела кашу.

Наконец её сдали соседке, пообещав забрать не позже шести.

Нога болела. Идти пришлось на каблуках, как-никак к самому Самойлову сегодня на приём записана. И хочешь не хочешь, а надо выглядеть респектабельно.

По дороге на работу молчали, только шли, держась за руки.

Он проводил её до отделения, сказав, что позже зайдёт.

А она нервничала.

Ей везло, с Самойловым она никогда один на один не оставалась. Да даже если бы и осталась, о её существовании он не знал. То есть о младшем научном сотруднике Говоровой знал, а о дочери Маше даже и предположить не мог.

Мать Маши была когда-то лаборанткой на его кафедре. Молоденькая, только после института, да и он тогда ещё доцент был, совсем не старый. Как между ними завязался роман, и на что оба рассчитывали – сказать трудно. Он женатый человек, она... Она была влюблена. А потом просто ушла, ничего не объясняя. Как говорила много позже – чтобы сохранить ребёнка. Он бы никогда не позволил ей родить. А так на свет появилась Маша. Сначала бабушка помогала с внучкой, потом, когда её не стало, они сами.

Как-то шли по улице, Маше лет десять было, и наткнулись на Самойлова.

Он же просто прошёл мимо. А мама расплакалась и всё рассказала Маше. И как любила, и как ушла, и что он, а ни кто-то другой – второй Машин родитель.

Вот тогда-то у девочки появилась цель: она решила, что переплюнет отца в науке, а потом придёт и скажет, кто она. А он удивится, обрадуется и гордиться ею будет. Другого сценария её детский ум не рассматривал. Только обрадуется и только гордиться станет.

После школы с отличием встал выбор между биофаком и медом.

Выбрала медицинский и училась, так училась, что всем на зависть только. Никто и не подозревал, что целью у этой очень симпатичной девушки была вовсе не карьера, а отец.

Мама болела последние годы, и пятый, и шестой курс. Всё началось с гриппа, казалось бы, такого обычного и практически безопасного, как всегда перенесённого на ногах, а закончилось миокардитом.

Причём и миокардит выявили достаточно поздно, когда уже развилась сердечная недостаточность. Мама лежала в терапии и умерла в терапии на руках у своего лечащего врача. Она много говорила с ним, рассказывала всё о себе и об единственной дочери, а он слушал, внимательно впитывая каждое слово. Она просила позаботиться о её девочке, он же обещал, потому что понимал, что уже любит...

Он был тем человеком, который принёс самую горькую весть Маше. И тем, у кого она плакала на груди, изливая горе. Он был тем, кто подставил свои руки вместо материнских, кто взял на себя заботу и кто вёл её к воплощению мечты.

Она никогда не сомневалась в нём. Никогда, до той ночи...

Ровно в два она стояла у кабинета Самойлова. Он опаздывал с обеда. Секретарша очень оценивающе осматривала её. Это было неприятно.

Маша любила, когда в ней видят личность, а вовсе не то, как она выглядит. Хотя она старалась.

Ждать пришлось около часа.

Он не извинился за опоздание, а просто пригласил её в кабинет. Пролистал бумаги, прочёл лишь выводы.

– Мария Викторовна, давайте начистоту. У вас хорошо выполнена работа, но я не верю женщине в науке. Я напишу рецензию на вашу последнюю статью, но поймите, перспективы у вас нет. Вы хотите после защиты работать под моим началом? Вы рассчитываете на профессиональный рост? Бросьте. Ваше дело – детей рожать. Неужели ваши мама с папой не потрудились объяснить вам, в чём предназначение женщины?

– Объяснили, особенно отец.

– Тогда о чём речь? Нет, конечно, ваш труд должен быть вознаграждён и кандидатом наук вы всё же будете, но... Милая моя, я же вам добра желаю.

– Я поняла, спасибо.

Маша вышла из кабинета, стараясь не хромать. И спиной чувствовала взгляд. Было ужасно противно. И мерзко.

Всю свою жизнь она мечтала, чтобы он оценил её как учёного и гордился, а он изначально уверен, что женщина – значит, курица или кошка, способная лишь к воспроизведению потомства.