А знаешь ещё что? Ты как-то сразу дал мне понять, что все решения – за тобой. Ты настолько привык за всё отвечать сам, что окружающих считаешь беспомощными детьми. Многих это устраивает, да? Я только одного человека знаю из твоей научной группы, кто осмеливался с тобой спорить – Марию Говорову. А, ещё Дима, твой секретарь. Он тебе никогда не возражал вслух, но часто делал всё по-своему. Скажи, ты же не замечал? А я видел, пока работал на кафедре. Дима никогда не делал ничего в ущерб тебе, просто перекидывал часть твоих забот на других – без твоего ведома. Он замечательный и настоящий профи. Ты в курсе, Глеб?

Кого ты видел по-настоящему, пока был рядом со мной? Марию, Сашу, Анюту? Ты их видел? Ты осознавал, что они умеют жить своим умом? Твоя бесконечная опека над ними – она так хорошо была заметна мне, я же со стороны смотрел. Ты стремился разрулить все проблемы Говоровых сам, иногда даже не спрашивая – нужно ли это им. Не помнишь за собой такого? А я помню.

Наверное, потому, что я тебя ревновал к ним. Ты проводил с ними больше времени, чем со мной, намного больше. И хотя я к ним тоже хорошо отношусь – особенно к Анютке, она вне конкуренции – мне всё равно было обидно.

Я тебя не виню. У тебя нет никого ближе этой семьи, я понимаю.

А я просто не успел стать твоей семьёй, ведь в этом дело, да?

Или ты не позволил стать мне твоей семьёй? Оставил между нами некую дистанцию, чтобы была возможность уйти. Неважно, кто первый захочет уйти – дистанция такая, что можно даже одновременно разбежаться.

Ведь всё так? Я был с тобой, я был твоим целиком – а ты? Нет, я же прав? Только какой-то частью себя ты позволял мне владеть.

Так и тянет написать, какой именно частью чаще всего.

Это я так злюсь. Не сердись. Я имею на это право. Имею!

Восьмой личный год был таким, каким ему положено быть. Выгодный контракт – действительно, я его получил. Деньги – мой оклад в «Массаре» в два раза больше, чем в «Медисайнен». Я всё ещё откладываю часть денег на депозитный счёт, Глеб. Только теперь у меня два таких счёта. На одном – те деньги, что ты прислал мне, когда у отца был инфаркт.

Знаешь, я передумал строить для тебя лабораторию. Я просто отдам тебе эти деньги, когда встретимся.

Мы встретимся обязательно. Не знаю точную дату, но это неизбежно.

Пока я не посмотрю на тебя, пока не прикоснусь – я не поверю тому, что говорю сам себе в зеркале каждое утро.

Что ты меня давно забыл, и мне пора тебя забыть.

Вот скажешь эти слова ты – тогда поверю.

Глеб, я не хочу, чтобы Цельеш стукал меня снизу по подбородку. Так можешь делать только ты.

Люблю тебя. Такого вот гада – всё равно люблю.

Л.З.

========== С чистого листа ==========

На тетрадном листе, где должно было быть последнее письмо, написанное этой зимой, стояла только дата. Пятое марта. А дальше шли зачёркнутые строки. Несколько страниц тщательно вымаранных строчек. В некоторых местах листы были порваны – с такой силой Лёня нажимал на ручку, заштриховывая написанные им же слова.

Напрасная трата времени. Каждое слово этого письма Лёня помнил наизусть. Каждое злое обидное слово.

Первого января, когда по уже шестилетней традиции Лёня уселся писать письмо Глебу, ему позвонили. Номер не определился. Леня подумал, что это, скорее всего, Милош – из какого-нибудь клуба, с очередным приглашением «немедленно хватать такси и ехать, тут та-а-акая компания, тебе точно понравится, Ленни!»

Но это был не Милош. Очень приятный женский голос. Незнакомый. Женщина жеманно растягивала гласные в английских словах, и Лёня с некоторым трудом понимал, о чём именно идёт речь.

Его очень мягко, но настойчиво просили оказать содействие в одном очень важном деле. Незнакомка несколько раз повторила, что дело крайней важности, речь идёт действительно о жизни и смерти.

Лёня оцепенел. Он сразу же подумал про Глеба и уже приготовился услышать, что тот или погиб, или попал в больницу.

Всё оказалось не так. Глеб Олегович Поддубный, в данный момент недоступный для любого вида связи, во время своей работы познакомился с молодым перспективным учёным Тревором Соу. Их объединила не только общая работа, но и глубокая романтическая привязанность. Именно таким высокопарным выражением говорившая назвала то, что в голове Лёни моментально высветилось ярко-красными буквами, огромными, как вывеска на пафосном супермаркете – они стали любовниками.

Дальнейший разговор показал, что Лёня не ошибся. Женщина, спохватившись через несколько минут после начала разговора, представилась – Дженет Соу, сестра Тревора. И продолжила свой рассказ, обволакивая слух Лёни растянутыми в словах гласными, будто погружая в вязкий и мутный кисель.

Тревор в отчаянии, говорила она. Он влюблён и страдает, потому что его чувства безответны. Человек, которого он любит больше жизни, не может ответить ему взаимностью, потому что связан обещанием, данным другому. Уже несколько раз Дженет буквально вытаскивала брата из петли, он совершенно раздавлен и не может даже продолжать научные изыскания – хотя многие ему прочили мировую славу. Если бы «мистер Заболоцки-и» сумел проявить благородство и великодушие… понять трагедию влюблённого в первый раз в жизни, влюблённого глубоко и отчаянно… принять то, что в жизни случается, что обещания не выполняются…

Лёня невежливо перебил Дженет, спросив, откуда ей известен его номер телефона. Из уклончивых ответов он понял, что любовник Глеба переписал все номера, по которым звонил Поддубный, а так же регулярно проверял его почту, отслеживая, с кем Глеб чаще всего обменивается мейлами. Дженет, наблюдая за страданиями брата, решила взять дело в свои руки. Вычислить, кому именно дал обещание хранить верность Поддубный, труда не составило – практически вся его личная переписка была с Заболоцким. А уж выведать у брата тайком переписанный номер телефона оказалось совсем легко.

Этот бредовый разговор было слишком похож на сюжет дешёвого романа в бумажной обложке. Лёня оборвал женщину на полуслове и выключил телефон.

Чушь. Этого не может быть. Глеб ни с кем не стал бы встречаться, он слишком увлечён работой. Да у него просто времени нет на то, чтобы любовь с кем-то крутить!

Письмо про то, как прошёл его личный девятый год, в тот вечер Лёня так и не написал. А потом начались будни, бешеный вихрь работы подхватил его – столько всего надо было успеть, ведь подготовка к открытию филиала фирмы «Массар» в России шло полным ходом. Неприятный телефонный звонок забылся в ежедневной рутине.

Глеб написал Лёне первого марта. Его работа со статусом «совершенно секретно» завершена. Теперь осталось только подвести итоги, суммировать данные и опубликовать в ведущих академических изданиях результаты исследований, проведённых под руководством Гёрдона – разумеется, те, что могут быть показаны мировой научной общественности.

Глеб писал, что соскучился до невозможности, что мечтает скорее увидеться и завтра позвонит.

Лёня был счастлив. По-настоящему был счастлив до того самого «завтра».

Глеб позвонил. И чужим мёртвым голосом сказал, что между ними всё кончено. Да, в принципе, ничего и не было. Ведь так? И пусть Лёня будет очень счастлив со своим избранником. Жаль, что Глеб узнал об этом от другого человека, Лёня мог бы и сам ему сказать.

Ничего не понимающий Лёня ошеломлённо молчал. Потом начал выяснять, что за чушь Глеб порет, какой ещё избранник? На это Поддубный посоветовал Лёне посмотреть в интернете фотографии с нашумевшей выставки очень молодого испанского художника, которого называли «вторым Дали», которая прошла в столице Венгрии. И добавил, что благодарен своему другу Тревору, вовремя открывшему ему глаза.

Лёня нашёл эти фотографии. И понял, почему Глеб сорвался.

Их с Цельешем сфотографировали на фоне картины с названием «Мой ангелок». На картине зрелый мужчина поддевал пальцами за подбородок хорошенького улыбающегося мальчика.

Стоящие рядом с полотном Лёня и Вал Цельеш практически повторяли сюжет картины – Лёня улыбался, а Вал тянул руку к его подбородку. Фотограф настолько точно подловил момент, что даже выражения нарисованных и живых лиц совпадали. Не узнать на этой фотографии Лёню мог бы только слепой.