Крупская с чугунным лицом входила и выходила, врачи солидно хмурились, сиделки и сестры хлопотали. Звучала немецкая речь. Шаманов и лам вскоре спровадили прочь, и ладно, что еще не расстреляли (у автора нет об этом сведений). Дюжие охранники, латыши и китайцы, иных в обслуге Ильича не было, выкатывали кресло на веранду, укутывали заботливо больного клетчатым теплым пледом, и Старик — так звали его за глаза (и он знал об этом) — сидел там часами, то молча, то лопоча неведомое, то подвывая и таращась, пытаясь встать (привязывали от греха). Иногда он затихал и словно галлюцинировал. Словно видел уведенными как бы в себя и одновременно вдаль стекленеющими глазами эти жуткие картины революции и войны, простенько названной гражданской, раздутой им и все еще полыхающей по окраинам несчастной, свихнувшейся на посулах, обездоленной им страны. Может быть, виделись ему горящие поместья, связанные бредущие «буржуи», кого, тьгча штыками в спину, вели на расстрел обалдуи в буденовках… Или видел он офицеров в белых рубахах, залитых кровью, рубленных шашками (нет страшнее, кто видел, этих ран), сваленных в ямы. Или сдавшихся под его слово и полегших под «проливным пулеметным», или мнились застенки, подвалы, где глумились его опричники над безоружными, несчастными, вымогая это проклятое ЗОЛОТО, которое они готовы были жрать, чтобы насытиться. Он не спускался в те подвалы, не видел, как достреливали, кололи штыками несчастных девушек в Ипатьевском подвале… Он только одобрял все те расправы, которые чинили по его приказам изверги и садисты… Изверги и садисты… Ямы… Ямы… Ямы… Лица палачей… Самодовольные хари… Все это были ЕГО, ЕГО, ЕГО, Антихриста, дела.

Сын Божий страдал на Кресте за людей.

Антихрист обрек на страдания миллионы.

Но Сын Божий вознесся над Миром.

Антихрист же ждал исхода в преисподнюю.

А лучше всех знал положение дел со здоровьем Ильича тихий с виду, невысокий и невзрачный человек с желтовато-белым лицом, иногда словно протертым керосиновой тряпкой. Такое лицо у него было, когда он гневался и резче проступали щербины (оспины на подбородке под прокуренными усами и на щеках ближе к ушам). Но гневливым он бывал как будто не часто. В профиль его лицо с крупноватым носом и прищуренными чаще всего глазами было хитрым, особенно когда он улыбался и лучики морщин у глаз, такие же, как у Старика, придавали его лицу нечто хищное и как бы тигриное. О глазах этого человека уже было написано многое: невыразительные, тусклые, сальные, злые, добрые, греющие, черные, желтые и даже зеленые, а они были просто светло-карие, но в зависимости от состояния души то темнеющие до восточной вишневости, то углубленно зеленеющие, когда он наглухо скрывал свои мысли, то (и очень редко!) ярко пятнисто-желтые, вспыхивающие, как огни, когда был в гневе и не хотел этот гнев скрыть, — наконец, они были-бывали бархатно-коричневые, когда он наслаждался, пил вино, ласкал тело женщины или просто благодушествовал, покуривая свою английскую трубку. Внутренне это был, бесспорно, необычный человек, в котором сложились поровну все четыре темперамента — от тихого, нераскры-вающегося меланхолика, через постоянно ровного в себе работягу-флегматика к быстрому разговорчивому сангвинику и до властного и не терпящего ничьей воли холерика, и от этой смены темпераментов постоянно менялся его взгляд. Взгляду был присущ и тяжелый для тех, кого он видел, жутковатый магнетизм — врожденное свойство многих людей восточных рас, — особенно усиливающийся оттого, что Сталин (это был он) очень редко моргал и медленно, очень медленно водил головой в тон и такт своей речи: слушающим его казалось — на них наводится и медленно сходит ружейное дуло.

Он был полной противоположностью безудержного, набитого энергией Старика, а если чем и напоминал его, то лишь безоговорочной беспощадностью. Для того он и нужен был ему пока, потому что заменил ему таинственно исчезнувшего бесчувственного исполнителя Свердлова. Было в нем, однако, и много человеческого, не присущего Старику, но было и от Антихриста, слугой которого, как ни крути, он был или старался быть таким.

Сталин только что отпустил врачей, лечивших Ильича, и еще не снял с лица строгой опечаленности неизбежно грядущим, властной и сострадательной озабоченности. Такой он был перед врачами, когда услышал слова трясущегося от страха переводчика:

— Товарищ Ленин очень плох. Надежд на выздоровление практически никаких…

— Нужьно… Сдэлат… Всо… Всо, от вас зависащее… Чьтобы… папитаться… спасти Ильича, — сказал он на прощанье. — Докладыват о эго здоровье: утром., вечером., дном… В лубоэ врэмя… Всо!

* * *

Но уже через несколько часов в машине Троцкого он мчался в Горки по сверкающему синевой снежному тракту. Дышал лютый холод. И Сталин был в шапке с опущенными ушами. Зима в том январе стояла на диво холодная. Но Сталин словно не замечал холода. Он знал — теперь начиналась его беспощадная и долгая война за власть. Антихрист все-таки был воплощен в человека — и человек исчез..

Но Сатана же и не хотел предавать своего сына земле..

И на заседании «узкого» ЦК было принято истинно страшное решение… Оставить Антихриста для потомков, выстроив ему пирамиду-мавзолей на главной, самой кровавой площади. И по сей день называется она КРАСНОЙ. Не с того ли труднопамятного времени, когда на Лобном возвышении при стечении жадной до крови черни хряская по плахе с выей обреченного мясной топор палача?

На Лобном бы месте и возвести гробницу Антихриста (это, кстати, обсуждалось), тем более известно, что он выступал со страшного подиума, о чем долгое время возвещала скромная мраморная табличка, убранная лишь в восьмидесятые годы. Но решение получилось иное: передвинуть памятник Козьме Минину и князю Пожарскому (обсуждалось вообще, не убрать ли, но отстояли Сталин и Каменев) и на месте том возвести срочно деревянную гробницу-трибуну. С тех пор и стала главная площадь страны КЛАДБИЩЕМ и обычай привился как будто праздновать (!) на этом погосте годовщины трагической гибели России, вещать с гробницы незахороненного Антихриста бодрую ложь о грядущем царстве с молочными реками, кисельными берегами и, главное, поровну для всех!

Она, гробница, не снесена и по сей день. И по сей день красит закатное солнце в кровавый цвет стены с кладбищенскими надписями, хранящими пепел убийц и палачей, и по сей день стоят на постаментах бюсты тиранов, угрюмо взирают на новую, то ли едва очнувшуюся от адского колдовства, то ли еще не могущую сбросить его, колеблющуюся страну. Угрюмо отсвечивает солнце в стеклах дворцов, на свинцовых шпилях башен, покойницких главах минувшего мертвого величия. И таким же звоном убавляют время каждого живущего эти жуткие башенные часы.

Да! Все это воздвигалось потом..

А пока по воле бойких и нахальных ближних слуг Антихриста, мытарей и фарисеев, решалось главное: КТО?! Рвались делить власть, каждый вожделенно прикидывал, кто займет место Старика! А рвались ВСЕ! И всех обошел скромный, незаметный пока генсек-делопроизводитель, и принято было, говоря словами ушедшего Старика, «архиважное решение»: столь великий пост непосильно якобы занять никому, и надо создать временно «коллективное руководство» во главе с как бы непогребенным мертвецом. Антихрист и мертвый продолжал свое страшное дело из щусевской пирамиды на манер тех, дохристовых сатанинских слуг, кому так же воздвигали еще при жизни зловещие каменные горы в древней земле Египетской и в иных землях. Там ведь тоже были-бывали великие и, вполне возможно, октябрьские революции..

Так было..

И так будет до тех пор, пока пирамида Антихриста не исчезнет с главной площади вместе с мертвецом и прахом слуг его у стены и в стене. И само название ее, накрепко связанное с пролитой кровью, не сменится на благозвучное и святое, соединенное, быть может, с именем святого Георгия Победоносца, основателя Руси, ее хранителя и заступника перед ГОСПОДОМ!

И будет так… Исчезнет Антихристов мавзолей, и сойдут с пьедесталов бронзовые идолы. Будет так со вступлением в следующий век и в третье тысячелетие от Рождества Христова… Будет так, надеется автор, ибо тогда легко вздохнет свободная РОССИЯ, освободясь навсегда от страшных Антихристовых жупелов и знамений.