Остается либо умереть, либо бросить вагоны. А до Царицына всего 100 км. И в самом Царицыне около 4 тысяч бойцов без тяжелого вооружения. Некоторые полки еще восстанут потом... ОСВАГ работал.
А у Ворошилова было уже 30 тысяч бойцов. К нему как к магниту стягивались железные опилки будущих освободителей Донбасса. И он настоял на своем снова. Никакого распыления.
Вручную.
Вручную строили мост через Дон. Ремонтные поезда из Царицына не выпустил Минин.
Дико. Нелепо. Своенравно. Никчемно. Руками.
Насыпали островки насыпей в реке. Вбивали сваи. Клали шпалы и рельсы. На воду.
Никчемно, да.
Через 20 дней эшелоны пошли в Царицын.
Все эти 20 дней армия Ворошилова держала удары всех, кто по ней бил. От Суровикина до Лапичева шли беспрестанные бои. И даже в полном окружении — слева-справа Мамонтовы да Фицхелауровы. Сзади Дон. Между окопом и Доном — бабы, дети и раненые.
Каким-то чудом они даже в контратаки ходили. Аж на Нижне-Чирскую пошли. Едва не взяли. Хотя дело было не во взятии, а в том, чтобы связать белые полки боями под Нижне-Чирской, чтобы дать тем мужикам, что тонули в Доне спасти детей и женщин.
После того санитарного поезда все уже понимали — белым сдаваться нельзя.
Воевали с немцами красные. Раненых в боях с немцами красных вешали белые. Повторил еще раз. Для пробегающих глазами.
19–24 июня белые уже перешли в контрнаступление. Но было поздно.
Луганские металлисты, донецкие шахтеры, одесские биндюжники, приднестровские солдаты, харьковские рабочие — сдержали удары казаков, гайдамаков и немцев.
Эшелоны ушли в Царицын.
Все белые попытки уничтожить Ворошиловскую армию — провалились.
Лежит красная цепь в степи. На нее летит лава казаков. Клим кричит — «Не стрелять! Ближе! Ближе!» Командиры передают приказы по цепи. Пыль. Топот копыт. Визг казаков. Русская конная атака на русскую цепь. Блестят шашки, уже видны бешеные глаза и чубы из-под фуражек.
ПЛИ!
Валятся кони. Валятся люди.
В атаку!
И пехота резким броском идет в штыковой на смешавшуюся конницу.
Русская пехота. На русскую конницу.
Где-то в это время немцы вывозят с Украины хлеб. А белые стремятся уничтожить красных.
Бои были такие, что Ворошилов умудрялся на броневике въехать на позиции белых. Казаки пытаются взять бронемашину врукопашную. Шашки, наганы. Говорят, даже штыками кололи. Не сообразили дорогу перекопать — иначе кранты. Ворошилов был ранен в шею осколками отлетевшей брони.
В это время цепочки раненых передавали камни для постройки моста. Хотя нет, не только раненые. Дети тоже. Под обстрелом, разумеется. Сколько их там полегло? Бутовскому полигону и не снилось. Шпалы клеткой стлали.
Группа войск бывшего слесаря и будущего маршала товарища Ворошилова вошла в Царицын в конце июня 1918 года.
Началась оборона города.
Но это уже совсем другая история...
Ой, чуть не забыл. Товарищ Минин, взорвавший мост, спокойно дожил себе до 1962 года, репрессий не было.
Андрей Кокоулин (Санкт–Петербург)
Украинские хроники
Покаяние
—Лешка! — размахивая листками, вбежала Натка Симоненко. — На Донбасс поедешь?
— Зачем? — осторожно спросил Телицкий.
— Ну ты же просился!
Натка выросла перед ним, высокая, грудастая, нос-кнопочка, щеки красные, глаза — обиженные. Платье — синее, с вырезом.
Телицкий сглотнул.
— Я когда просился? Когда обострение было. А сейчас? Там же ничего не происходит сейчас. Нат, вот честное слово, еще б полгода назад...
Он прижал ладонь к груди.
— Алексей!
У Натки дрогнули губы.
— Да в чем дело-то? — спросил Телицкий.
— Нашей газете выделили грант. Европейский. По поддержанию демократической прессы. Полторы тысячи евро.
— О, господи!
— Да, но условием гранта является репортаж с захваченной территории. С целью единения, сближения, открытости и толерантности.
Телицкий откинулся на стуле.
— Нат, тебе Прохоров или Забирко репортаж, не выезжая, организуют. С таким подробностями, что реальность так, в уголке постоит. Любой нужной тональности.
— Алексей!
Натка притопнула каблучком.
— Что?
— Вот, — она хлопнула на стол Телицкому небольшую книжицу. — Ознакомься.
На книжице было выдавлено: «Книжка репортера». Ниже шло: «Паспорт посещения».
— Как все серьезно.
Телицкий полистал документ. Фото. Имя-фамилия-отчество. Паспортные данные. Печать редакции. «Командирован». И пустые места для штампов.
— Книжка сдается для отчета по гранту вместе со статьей.
— О как, — качнул головой Телицкий. — Это нам что, перестали доверять?
— Увы!
— А тема вообще какая?
Ната уставилась на него, как на слабоумного.
— Донбасс, Телицкий, Донбасс!
— Донбасс — понятие растяжимое, — сказал Телицкий. — Я в том смысле: с каким уклоном писать и о чем?
— О единении! — нависла Ната.
— Понял-понял, — сдаваясь, поднял руки Телицкий. — О том, что там такие же люди, только больные на голову.
— Желательно, какую-нибудь историю о дружбе сепаратиста и нашего военного, — сказала Ната. — Это так, неофициальные пожелания. Или о жителях, спасших украинца, скажем, от третьей стороны. В таком русле.
Телицкий покивал.
— Думаешь, таких историй море?
— У тебя будет неделя.
— Эй-эй! — закричал Телицкий в спину уходящей Нате. — Я еще не давал согласия!
— Заполняй книжку — и вперед!
— Твою ж мать!
Телицкий бросил фломастер в закрывшуюся дверь.
Через день он трясся в «хамви», доставшемся от американцев под видом нелетальной гуманитарной помощи, по направлению к Донецку.
Все как-то быстро, все бегом-кувырком случилось. Разрешение, пропуск, командировочные, которых, конечно, кот наплакал.
Или кiт.
Ехали впятером: майор СБУ, представитель министерства внутренних дел и журналистский «пул» — он, Телицкий, Бусыгин с президентского канала и Сева Тищенко из газеты «Сегодня».
Ехали молча.
СБУшник, худой, с желчным лицом напрочь отбивал охоту трепаться. Плотный, лысый министерский без остановки курил, выдувая дым в окно.
Вокруг зеленело и кое-где даже цвело. На одном из далеких полей, окутавшись сизым выхлопом, плыл по пашне трактор.
Сначала почему-то увиделось — танк. Но нет, трактор. Ствола нет.
Военная техника замелькала ближе к зоне разграничения, где прикрытая пятнистыми маскировочными сетями, где напоказ выцеливающая облака в сером донбасском небе. По обочинам у деревенек, будто на торговых местечках, стояли бабки, продавали первую огородную зелень, вербу, платки, носки, иконки.
Телицкий кривился.
Другие люди, думалось ему. Просто другие люди. Это же видно! Какого черта мы полезли? Нахрен их всех!
На одном из блокпостов их остановили и заставили выйти.
СБУшник спустился в блиндаж из пенобетона, министерский присел на скамеечку к костру, Телицкий, дав себя обыскать, без всякой задней мысли шагнул к обочине.
Его с матами отогнали обратно к «хамви».
Заминировано, мать-мать-мать!
— Чего здесь-то минировать? — возмутился Телицкий, усаживаясь. — Кто тут ходит? Сепаратисты ходят? Диверсанты?
— Журналисты, — сказал СБУшник, забираясь на переднее сиденье. — Тупые, как эльфы, и наивные, как орки.
Сева Тищенко хохотнул, но наткнулся на колкий взгляд безопасника в зеркальце и умолк.
Через пять минут, необходимых СБУшнику, чтобы свериться с картой на планшете, двинулись снова. С блокпоста и с бруствера полуобвалившейся траншеи целились в заднее стекло.
Телицкий, оглянувшись, неуютно передернул плечами.
Пятьсот метров нейтральной территории. Неуклюже залитые битумом воронки. Растрескавшийся асфальт. Остов легковушки в кювете. Обгоревший, проржавевший. Возможно, еще и заминированный. Сунься-ка!
