Нас было трое. Фира с отчаянием рассматривала себя в зеркале. По тому, как она пожимала плечами, я поняла — она так и не распознала первые признаки распада собственной жизни в зоне Глюк. Фира всем видом своим выражала непонимание катастрофы, она раз за разом разводила руками, как ребенок, потерявший дорогу к дому. Мы же замерли, точно людоеды перед завтраком, мы облизывались, глаза наши горели, особенно была счастлива Рая. Сегодня день ее триумфа! Рая деловито поставила перед Фирой карточку, и мы впились взглядами в улыбающуюся красавицу.

— Марлен Дитрих, — многозначительно произнесла Рая. — Такой фотографии ни у кого нет. Мне дядя из Кракова привез, еще до того...

Мы понимали, что нас размежевало надвое, что жизнь до зоны Глюк не повторится и только Марлен способна вернуть нас обратно, пусть и ненадолго, в то сладкое, наполненное звуками, цветом, безопасное временное пространство. Марлен, ты смотрела на нас так, точно не было сосущего, ноющего страха, не было исчезновения Саши. Едва Фира взглянула на фотографию, как тотчас сказала: «Я согласна».

Рая многозначительно улыбнулась, дескать, другого ответа она и не ожидала.

На лице Фиры застыла детская, жалкая улыбка, точно подруга просила у всех нас прощения. И даже моя сумасшедшая тетушка прониклась некой торжественностью предстоящего действа и в помощь Фире запела чужим рыкающим голосом, таким образом, пытаясь устрашить наших врагов. Это было весело! Рая раскрыла маленький чемоданчик. Сияли флаконы «Красной Москвы» и «Шипра», бигуди, щипцы, баночки и коробочки — словом, все, что можно было унести из парикмахерской, в которой Рая без устали стригла и завивала, находилось в старом докторском саквояже. Когда Фира распустила косу и волнистый поток иссиня-черных волос хлынул на нас, я не сдержалась и захлопала в ладоши. На Марлен Дитрих было жалко смотреть. Такой плешивенькой в сравнении с Фириными кудрями нам показалась эта киношная дива с кукольным лицом. У нее было все, что пожелаешь, у нее была слава и обожание поклонников, она была счастлива (так нам тогда казалось), но главного, чего не доставало великой Марлен, — это Фириного каскада волос цвета вороньего крыла. Густобровая, белолицая, с миндалевидным разрезом крупных, слегка навыкате, глаз, Фира казалась нам восточной царицей из древней, прочитанной тетушкой сказки. У Фиры были розовые чувственные губы, не то, что у Марлен Дитрих.

— Губы не губы, а так — одно очертание, — глубокомысленно произнесла Рая и щелкнула по фотографии. — Ничего не поделаешь, придется подгонять под оригинал, — с видом знатока, немного подумав, прибавила она.

— Я резать не дам, — заплакала Фира.

— Успокойся, — вмешалась я в разговор, — у нас и ножа нет. Будем добиваться сходства природным путем.

— Царица Савская! — закричала тетушка. — Соломон, Соломон, где ты?

— Совсем на сказках свихнулась, — улыбнулась Рая.

Каким таким природным путем мы превратим нашу восточную красавицу и верную подругу Фирку в двойника Марлен Дитрих, я не знала, но то, что задача окажется не из легких, даже и предположить не могла. После трех часов истязаний, когда под всхлипывание Фиры мы обрезали великолепную косу, Рая, ловко орудуя ножницами, придала волосам модный силуэт. Затем она вытравила ядовитой супрой черный цвет и, наконец, торжественно произнесла в благоговейной тишине:

— А сейчас я буду делать перманент.

О, священный миг триумфа! О, великая сила парикмахерского искусства маленькой Раи из заводского поселка! Наши глаза встретились, и я шумно чмокнула в щеку раскрасневшуюся Фиру.

С фотографии на нас смотрела светловолосая с короткой стрижкой, изящная, легкая блондинка, актриса «навсегда», как говорила Раечка, «наша Марлен».

Марлен, ты поможешь нам, Марлен, ты победила Фирины черные ночи в волосах. Коротко остриженная, обесцвеченная Фирочка, перманент на голове которой был идеально уложен а-ля Марлен, чем-то отдаленно напоминала великую актрису.

— М-да, что-то мы сделали не так... Хотя твоя работа, Раечка, безупречна, — сказала я.

— А разве ты не поняла, какой промах мы совершили! — закричала Рая. — Изменения произошли, но недостаточные!

— Не трогайте меня! — вспыхнула Фира. — Я этого не переживу.

— Если не перестанешь мне мешать, с тобой будет то же, что и с Сашей.

— Мамочка! Пощадите! — завопила Фира. Когда первый приступ истерики прошел, она покорно сказала: — Я согласна.

Рая ловко вертела в руках бритву, мастерски водила ею по кожаному ремню. Она пристально рассматривала лезвие бритвы.

— Готово, — сказала Рая.

— Можно приступать к операции, — подтвердила я

Фира зажмурилась с видом человека, идущего на казнь. Я намылила ей лоб, а Рая ловко сбрила ее густые, бархатные, точно восточные ятаганы, сросшиеся брови. И пока Фира находилась в состоянии увязшего в мутном густом отчаянии мотылька, Рая деловито возилась с желтой коробочкой. В ней что-то испортилось, пересохло и, когда, наконец, она развела краску, Фира уже не плакала. Ощущение, что огонь, горевший в ее глазах, каким-то странным образом спрессован, передалось и нам. Перед тем как приступить ко второму этапу превращения, мы взялись за руки и не отпускали друг друга ни на минуту. Чудо совершалось на глазах с каждым мазком кисточки, давшей новую жизнь тонким, как волоски, изгибам бровей. Фира все больше и больше походила на Марлен, она сроднилась с прекрасной дивой, превратившись пусть в сводную, но сестру.

— Надо бы волосы щипцами подкрутить, а я их дома забыла, — сказала Рая.

— Я сбегаю, — предложила я.

— В моей комнате на комоде. Матери не говори, что я... — Рая осеклась, но я поняла все, о чем она не могла сказать при Фире.

Я нырнула с порога в морозное, хрустящее утро и оно, утро, омыло меня мелкой снежной крупкой. Я подумала, что солнце, это большое ледяное солнце, никогда уже не проснется, что плен в зоне Глюк вечен и мне ничего не остается, как идти вперед и не останавливаться. Устойчивость и статика означали немедленную смерть. Я ввалилась в дом Раи, маленькую пристройку из самана с низкими, вровень сугробам, окошками. Быстро схватила щипцы и бросилась обратно к двери.

— Мы ничего не сделали! — принялась вопить, что есть силы, Раина мать, взлохмачено выглядывая из-под одеяла. Но, узнав меня, она переменилась в лице. — А, это ты, ведьмочка! Передай Райке, чтобы шла домой, дрянь! Сашку повесили.

— Когда?! — воскликнула я в ужасе.

— Всю ночь провисел на площади. А где Райка? Райка где? Ты не сказала! — кричала она что есть силы из-под одеяла.

— За что? — меня охватило отчаяние.

— Не такие уж простаки сидят в Башне! То-то, ведьма!

Что есть силы, дальними огородами неслась я к теткиному дому, и ледяные слезы прожигали мои глаза. Наши взгляды встретились, и я поняла, что Рая знала о Саше.

Сходство с Марлен Дитрих льстило Фире, она вся сияла, и мы, поддавшись той перемене, что произошла в ней, тому чувству безопасности, которое она ощутила, возможно, впервые с момента появления в окольцованной зоне, всматривались в зеркало.

Исход Фиры намечался до комендантского часа. Я успела накормить тетку, прибрать за нею и сунула в ее жадные костистые руки новую книжку с очередной порцией сказок. Старуха впилась в страницу, как пьяница в стакан. Она жадно сглатывала чудеса, собирая по крохам жизнь, разъединенную зоной отчуждения.

Когда мы втроем вышли из дома, когда миновали шлагбаум и патрульный, молодой рыжий парень, подтвердил наше право на зону Глюк, случилось чудо. Никто из солдат, сидевших тут же, на лавке, устеленной ослепительным желтым плюшевым ковром, и не шелохнулся. Точно неподвижная серая глыба, они осматривали нас без любопытства, без прежней грубости, выражая некую уклончивость и безразличие. А главное, не отделился от общей массы спрессованной бдительности тот один, не взвел курок и не крикнул, щерясь:

— Жидовка! Огонь!

Скорее наоборот, патрульный продолжал расхлябанно заигрывать с Фирой. Он сыпал остротами, Фира храбрилась и, по всему было видно, что перманент прекрасной Марлен и здесь нам помогает. Мы благополучно миновали дальнюю балку, поросшую кустами шиповника. Каждая ягода, как кровоточащая рана, напоминала мне о том, что осталось от дома.