но на свободе чудом ты — и вот
Господь тебе вторую жизнь даёт
звучит под сердцем оклик колокольный
рассвет медсёстры с топчанов встают
в далёком крае петухи поют
что за окном — россия украина
нет просто родина — одна она у нас —
и я лечу над нею в судный час
на крыльях утра и новокаина
Омич
Другу
Что ж не жилось тебе, Серёжа Свирский,
зачем покинул город свой сибирский?
Рюкзак, аптечка — пластырь да бинты,
нож боевой да камуфляж зелёный,
бумажник с карточкой, где мама возле клёна
стоит и смотрит
как уходишь ты…
Такой красивый — девичья отрада,
тебе б жениться, молодому, надо,
а ты упёрся, бросил институт…
Вот оглянулся — и перекрестился,
и целый мир под сердцем уместился,
его обычно Родиной зовут.
Ты пролетал во снах, по Божьей воле —
над степью, взоранной войной, над Диким Полем,
(хранитель-ангел справа за плечом),
над городами в горе и разрухе,
где горько плачут дети да старухи —
родные, хоть рождён ты омичом…
Твой прадед был солдатом, дед — солдатом,
из тех, что победили в сорок пятом,
из тех, на ком земля стоит, мужчин.
И ты солдатский выбрал путь, Серёжа:
теперь кевлар — твоя вторая кожа,
защитник русский — твой военный чин.
Следить, чтоб люди мирным сном заснули,
закрыть собой их от беды и пули
да отразить смертельный взмах секир.
Ты в этот край страдающий приехал
не поиграть в кровавую потеху,
а встать за мир — за Новоросский мир!
За Вадима Негатурова
спасибо Господи что не причастна я
к возне писательской вокруг посмертной боли
того кто заживо на Куликовом поле
сожжён под злобный гогот воронья
не осуждай твердят — пошли-ка вон
я обличаю всех кто варит бизнес
на том огне что погубил отчизну
и всё горит горит со всех сторон
а вам бы только подрубить бабла
да пожюрить да пропихнуть бабёнок
да в жэзээл скорее тиснуть томик
сжигали сволочи и вы из их числа
души-то нет у вас — она и не болит
по трупам прёте перегнив в вине и блуде
очистки человечьи вы не люди
когда ж вас огнь всевышний попалит
* * *
Я сама себе — Украина!
Вы уж там, за таможенным тыном,
без меня разбирайтесь: кто чей?
У меня здесь два сына и Нина,
бабынастина греет ряднина
в знобизне московитских ночей.
Вы открыли католикам брамы?
Здесь мои православные храмы,
их любой предпочту я родне.
Полюбила Россию сердечно
и верна ей останусь навечно.
Где мой Бог — там и родина мне.
Час придёт — за зелёным оврагом
на Николо-Архангельском лягу
рядом с дочкой, за то и держусь.
Рай земной мне — хрущёвская двушка.
А что я — не скрывать же! — хохлушка —
так я этим безмерно горжусь.
Не ношу вышиванки и плахты,
но увидев меня, всякий «ах ты!»
вскрикнет, глазом по торсу скользя:
и изогнуты бёдра, как лира,
и за пазухой вложено щиро,
так что не заглядеться нельзя!
Я пою «цвитэ тэрэн» прекрасно,
юмор уманский (своеобразный)
приправляет тщету здешних щей.
А любить — так что дым коромыслом!
А работать — так с толком и смыслом,
чтоб трещали зажимы хрящей!
Разделила граница нас с мамой:
связь по скайпу, звонки, телеграммы
заменили свиданий живьё.
Но уж если домой вырываюсь —
милой мовой своей упиваюсь,
аж пьянею от звуков её…
И в Москве духовитейшим салом
украинским пропахли вокзалы,
рынки, стройки, бордели, ворки.
Только что-то не очень стремятся
на Москве украинцы брататься.
Друг пред другом молчат земляки.
Видно, в каждом — своя Украина...
Мне, конечно же, не всё едино:
не хочу, чтоб бугристый урод
(или кто там подходит вдогоны)
сфасовал её землю в вагоны,
И отправил Америке в рот!
Я молюсь: сохрани её, Боже,
и меня, её часточку, тоже.
Хай живэм, Батькивщына та я!
Мир в умы, на столешницы — хлеба
ниспошли, Милостивое Небо,
нам в нелёгкие дни бытия.
И отсюда, из русской столицы,
Вспоминая любимые лица,
(в сердце — светлая боль, в горле ком),
Припадаю к иконам, как птица:
Да укрыет родную землицу
Божья Матерь Цветастым Платком!
* * *
Поэт живёт. В окно с утра глядит,
молчит, стихи читает, ставит чайник…
А он давно, давно уже убит
под Иловайском пулей неслучайной.
Бесплотен он, ему не постареть,
в глазах — бензин безумия сияет…
Он уезжал туда, чтоб умереть.
И умер. Но живёт. Вот так бывает.
Душа его осталась на войне,
где ясно всё: дорога от порога,
а сердце — женщине, а жизнь — родной стране,
честь — никому, а душу — только Богу.
Вернулся он в наш вроде мирный мир,
а тут лютей война чем в Диком Поле.
Здесь каждый третий друг твой — дезертир,
брат брата продаёт в ярмо неволи.
Ты думал: верная подруга — предала.
Ты думал: государство не оставит,
а у него таких нас — несть числа,
оно ещё догонит и добавит.
И что ни день — то свист подлейших слов,
и что ни час — то нож летит из мрака…
Слетает позолота с куполов,
когда бесовский полк идёт в атаку.
Но в чьём обличье вновь ни грянет смерть —
одесской девки или ушлого кавказца,
не поколеблется твоей защиты твердь.
Тебя, Поэт, убить им не удастся.
* * *
Как будто мы вошли в библейскую главу,
где звон мечей и стон, по слову Самуила,
дрожит покров земли, подъемлет булаву
вождь филистимлян — он был назван в честь светила:
оно, в зенит взойдя, палит хлеба долин
и что живое есть на пажитях цветущих.
«Пошли нам, Бог, дождя!» — молил Вениамин,
узрев златых мышей в вефсамисянских кущах.
Но все погибли. Вот — ещё живую кровь
вбирают виноград, оливы и толстянки.
Копьё пронзило влёт насурьмленную бровь —
прощай, красавец-сын кефто и ханаанки!
Плач матерей разбил стеклянный свод небес
и полетели вниз осколки, перья птичьи,
Архангел вострубил, ждал Израиль чудес —
и явлены они в Давидовом обличье!
О, как пригож пастух: светловолос и юн,
как в голубых глазах сияет сила духа,
а чуть коснётся вдруг рукой кифарных струн —
все чувства только тень возвышенного слуха.
Но этот же певец безжалостен в бою,
нацеленней клинка, выносливей верблюда —
расплавленный свинец залил в пращу свою
и возвратил ковчег завещанного чуда!
Я оглянусь — вокруг всё та же брань и вновь
всё тот же стон земли окрест вселенной слышен,
а на руках бойцов вновь пузырится кровь…
или они полны в раю созревших вишен?
Наталия Мавроди (Луганск)
Жизненных коллизий виражи
диптих памяти А.С. Пушкина
1. «Прекрасен наш союз»
«Прекрасен наш союз» — воистину прекрасен,
Рождаются стихи стараниями муз,
И нет ещё в душе обиды чёрных пятен
