бинтами пеленает смерть
дома с дворами,
Тебе, мой солнечный ошна,
светло на Невском,
и не увидеть ни рожна
степи донецкой.
Мети свой мокрый тротуар
неторопливо,
Ашан и в Африке — акбар,
косей от пива,
живи, не ведая, дружок,
вражды блошиной…
а мой испорченный божок
застрял в машине.
* * *
Разгоняясь, оглядись по сторонам,
ветер в харю, вехи, вывихи, стена,
под стеною то песок, то наст, то хлам,
то страна.
Не страна, но протяжённая межа:
то измена, то засада, то пожар,
хочешь жить — умей божиться и бежать,
балансируя на лезвии ножа,
гражданином скудной, выжженной земли,
в диком поле на краю большой зимы
в сонме ликов подставных внеземных
позывных.
У зимы пустые, сонные глаза,
у зимы есть автозак и кинозал,
где хранятся те — кто против, те — кто за,
кто считает барыши, кто новый залп.
Поднимая смету сбывшихся примет,
не находишь в ней ни слова о войне,
время — самый ненадёжный инструмент,
как по мне.
Инна Левитан (Израиль)
* * *
Однажды Ангел по земле ходил,
Всем раздавая радость и надежду.
Тепло, мечту, последнюю одежду,
Которую еще не оплатил.
Однажды Ангел по земле ходил —
Невидимый, неслышимый, прозрачный.
Он слишком много понимал иначе —
Искал, но никогда не находил
Другого, кроме вычурной улыбки,
Напыщенной никчемной болтовни,
Где ангелы, наверно, не нужны.
И он сюда спустился по ошибке.
Где слово Долг — пустой невнятный звук,
Где само Слово ничего не значит.
А он — всего лишь странный неудачник,
Который ничего не изменил.
* * *
Раздень меня — до сердца, до души,
До каждого несказанного слова,
Тобою недосказанного снова,
До мыслей абсолютной пустоты.
За каждый день, прошедший мимо нас,
За каждый шаг, проделанный вслепую,
За каждый след, оставленный впустую —
Коснись меня. Не завтра, а сейчас.
Коснись меня — и тела и души,
За каждую минуту ожиданья,
За годы бесконечного молчанья —
Коснись меня. И душу обнажи.
Наталья Лясковская (Москва)
* * *
а вдруг это не я убита под Донецком
в овраге у куста роса на волосах
и кофточка моя и рюкзачок простецкий
и мой нательный крест и стрелки на часах
стоят на пять ноль пять как раз сверкнуло солнце
когда снаряд влетел в отцовскую «газель»
что ж не прикрыли нас герои оборонцы
что ж дали помереть среди родных земель
да вон они лежат вповалку кто как падал
с простреленной главой с распоротым нутром
а с краю я тычком с пригожим парнем рядом
иваном василём георгием петром
и это я добыть семье воды и хлеба
не смогшая опять в халупе ледяной
лишь об одном молю безжалостное Небо
пускай они умрут в единый миг со мной
и это тоже я весь покалечен катом
стою под минный вой на проклятом мосту
а смерть в лицо орёт давай отборным матом
меняй скорее жизнь на лучшую на ту
и старики чей мир опять войной разорван
погибшие в боях отцы и сыновья
и матери в слезах и дочери по моргам
все эти люди я
все эти люди я
* * *
И сошлись однажды наши да враги,
призывает каждый: «Боже, помоги!»
Все несут иконы, крестятся пучком,
все кладут поклоны, падают ничком...
Магазин заряжен, через грудь калаш,
наши в камуфляже, вражий камуфляж.
Если глянуть с неба — как одна семья!
Что вам: мало хлеба, люди-братовья,
нету в реках рыбы, зверя нет в лесах,
овоща в садыбах, солнца в небесах?!
Не сыскали слова, чтобы мир сберечь —
чи скiнчилась мова, аль иссякла речь?
Голубые очи, светлые чубы —
и никто не хочет утром лечь в гробы.
Серые, зелёные… в ранней седине —
словно спепелённые в проклятом огне,
чёрные да карие, волосы как смоль —
всем одно мытарить, всем едина боль.
Завтра снова битва, затишь недолга.
Слышится молитва в лагере врага,
наши в храмах тоже, наших не сломать...
Вот кому Ты, Боже, будешь помогать?
Полынь
Я не хочу моих святынь,
Мои обеты я нарушу —
И мне переполняет душу
Неизъяснимая полынь.
О. Мандельштам
Полынь цитварная, цветы обоеполые!
О, как манит меня твой запах дарминоловый,
плывёт, пьяня, средь сырдарьяловых долин
сесквитерпеновый лактон твой сантонин.
И вдоль полей — полынь, и вдоль песков — джунгарская,
кивая цацками соцветий, nutans царская,
свои владенья расширяешь, войско высеяв,
дочь Эукариота, Артемисия!
И меж белёных хаток на Черкасщине,
где кровный род мой, прекращённый от «покращення»,
растил детей на землях предков, где отныне —
лишь дым емшановый клубящейся полыни.
Полыну в край родной, вдохну — и с плачем заячьим
в ладонь полынную уткнусь... а чем — не знаю, чем:
бедой последней или детскою обидою.
Впитай печаль мою, трава солянковидная,
абсента, вермута, тархуна кровь зелёная,
терпенья терпкость, в бочке мира растворённая…
Полынь — любовь моя, другой уже не надобно,
ты и постель, и платье вдовие, и снадобье,
что пить — не выпить мне теперь до края дней:
чем горше —
тем
воспоминания сильней...
Инне Кукурудзе
чем дольше длится это искупленье —
тем мне страшней что ноши не снести
боль пригибает голову к коленям —
прости меня родимая прости
не дай забыться Господи в покое
пока там люди умирают так
кто б мог подумать что придёт такое —
обстрелы мины шквал ночных атак
укоротила жизнь мне Украина —
как тут заснуть во всём себя виня
глаза закрою — предо мною инна —
она всё смотрит смотрит на меня.
Больничное
Юре Юрченко
уйди поганка бледная луна и так уже подушка солона
ну что приливом да отливом душу маешь
уж лучше вены мне поддень да вынь
а то (тут мат — врачебная латынь)
ширяют в кисть аж тихо подвываешь
мятутся тени ночью на стене
взрывают сердце мысли о войне
что свет налечит темень накалечит
и только облик сына как магнит
к рассвету снова тянет и манит
и слово «жизнь» укутывает плечи
я думаю о том кто там в плену —
и вновь своё бессилие кляну
сердито плачу и взываю — помоги же
мученья здесь не стоят ни гроша
когда в железной клетке чуть дыша
ты смерти ждёшь — и вот она всё ближе
а знаешь брат когда б я там была
то тоже бы себя не берегла
что нам беречь в такие наши годы
чем в закутке с болезнями стареть
уж лучше бы в сраженье умереть
за наши два любимые народа
я написала так и вспыхнул страх
что за привычка говорить в стихах
о том о чём подумать даже больно
