— Да, я могу оценивать верное и неверное. Я знаю, что такое сила! — заявляет она, вскинув грязную голову. — Я видела сильных Основателей, и моя семья — это старейшие Мастера. И они, когда мне назначили тебя, все разузнали. Твоя мать была одной из сильнейших. Однако об этом пришлось расспрашивать, а о твоем отце и вовсе ничего нет.

Плохо расспрашивали. Иначе из списков ее возможной пары меня бы вычеркнули быстро — и избавила бы меня судьба от такой помощницы.

— Вроде Мастера, а действовали основательно, — усмехаюсь, но на душе пакостно. — А разузнать то, чего якобы нет, что, семейного обаяния не хватило?

— Не пытайся прятать свою слабость! Кто силен, тот своих родителей не прячет. Мои-то поверили, не стали от тебя отказываться. А я еще тогда заподозрила, что ты не такая уж сильная, как про тебя говорила Ала. В итоге из всех других подтвердили тебя, хотя я видела, что с тобой что-то не так.

Видела она!

Этому юношескому гонору я, пожалуй, только откровенностью могу ответить. Лишь она уравновесит бардак в этой молодой горячей голове.

— Ты гордишься собой. Думаешь, что оказалась умнее всех своих старейших Мастеров. Ведь они ничего не заподозрили, а ты всю суть постигла…

— Что насчет тебя и твоей семьи, Инэн? Что ты унаследовала такого, из-за чего я теперь не должна видеть в тебе слабины?

Так вот что в голове этой девочки! Там все определяют семья и семейственность — и дело вовсе не в силе. Про мою семью им не сказали сразу, пришлось узнавать. Поэтому я попала под сомнение, но только у нее. Остальные удовлетворились чужим мнением, будто я — одна из лучших, и все со мной в порядке. Себя представлять и осознавать эта молодежь начинает с семьи, искренне считает себя яркой частью большой мощи. Полной силы, уважаемой, любопытной…

Я могу дословно предположить, что им удалось узнать. А что не удалось — личное не афишируется ни за какое… обаяние.

Хотя... если на Первом в ходу те коварные сигары, то, может, уже ничего не секрет.

Становится тревожно и обидно. Но я начинаю говорить просто ради того, чтобы хоть что-то произносить. Мне нужен собственный голос, который заглушил бы обидный шум.

— Вижу, Сатс, тебе это очень важно. Тогда попробую объяснить, в чем мое наследство. В душе моей матери не было места слабости — об этом скажет вся ее жизнь. Она погибла, пытаясь спасти человека. Его нужно было увести с осколка, но… Ее Мастер отказалась помочь, хотя вдвоем они могли бы справиться. Тебе известно, почему у них была такая возможность?

Хлюпает мокрым носом и молчит.

Значит, не знает. Странно.

— Не тяни в себя болото, высморкайся… Наша сила защищает нас же двоих с внешних сторон. А у людей с осколка, окажись они в переходе, нечем строить свои стены ни с какой стороны. Если человек будет в переходе рядом с одним из нас, он получит защиту только с одной стороны…

— И погибнет или исказится, как тараканы, — вставляет она неуверенно.

— Да... Можно решить, что двоих наших достаточно на одного человека, чтобы его безопасно перевести. Но и это не так. Если наших будет только двое, то, увы, их силы не хватит на него на всю длину дороги — и третий не дойдет.

— Погибнет или исказится, — повторяет она шепотом.

— Да. Чтобы перевести человека с осколка по переходу, несколько наших пар должны встать цепочкой. Плотнее встанут — надежней коридор. Там важно все: наши показатели, длина дороги, число развилок на ней… Мелочей нет. Зато всегда есть риск не устоять, не удержать, не довести… Поэтому так переселяли, когда на осколке с быстрым угасанием оставалось много людей. На переселения выбирали лишь пары с высокими показателями. Ведь чем каждый из наших сильнее, тем шире будет общая защита в дороге, тем она дольше продержится и тем больше можно перевести... Разве вам не давали задачек рассчитать уровни, количество, длину и время переселения?

Молчит. Моргает. Слипшиеся ресницы торчат, как длинные наконечники копий.

Этого им явно не давали. Наверное, отказались от таких задачек за ненадобностью. Даже на моей памяти уже не возникало нужды кого-то куда-то переводить. Так, лишь разговоры о прошлых достижениях и трудах.

— Но твоя мать? — тихо спрашивает Сатс.

— У нее был очень высокий уровень. У ее Мастера — выше среднего. Моя мать посчитала, что они справятся вдвоем: дорога была короткая. Но ее Мастер не захотела рисковать. Невысокие шансы одной пары напугали Мастера, но у одного Основателя было шансов еще меньше… Да, я бы тоже оценила такой шаг как неверный, но моя мать хотела на полной выкладке перестроить свою защиту так, чтобы стены встали со всех сторон вокруг нее и человека. Причем хотела растянуть сразу на всю дорогу.

Мне хочется отвести взгляд, прикрыть глаза, вообще прекратить этот разговор, но я креплюсь и продолжаю:

— Все зависело не от того, что ты привыкла понимать под силой. Тонкая стенка для Основателя и одного человека с осколка оказалась слишком непрочна перед ветрами…

Смотрит, не мигает, блестят хрустальные глаза. Застыла — хочет жуткого продолжения.

А у меня злость в крови вспыхивает, неясно с чего. Перегорело же — сколько раз в мыслях возвращалась! — и ничего, привыкла. Но, видать, на словах не так же, как в мыслях. Когда свое горе слышишь не только ты, оно словно бы возрождается, громче звучит. И больнее бьет.

Стараюсь, чтобы мой голос не дрогнул, вздыхаю и продолжаю:

— Человек умер почти сразу при входе. Мать сгорела, задержавшись и пытаясь понять, куда двигаться ей самой. Человек ослабил ее. Беда замедлила… Да, моя мать была очень сильным Основателем, про нее все верно. И я унаследовала от нее многое. Я свою силу понимаю и не хочу мерить ничем, кроме своего понимания. Даже хорошо, что меня не проверяли, иначе это стало бы цифрами… Так вот, о наследстве. Во мне силы немало, хотя мой отец — тот человек с осколка. Я осознаю также и свою не-силу. Я уязвима, как и каждый из нас, как и все мы. Уязвима. Однако не слаба. Я вернулась на Первый, как раненый хищник прячется в дальний угол своей берлоги. Да, на Первом набор поддерживается и без таких зверей, но ты должна была видеть голограммы…

И осекаюсь на полуслове, замечая, что Сатс улыбается:

— Так ты полукровка и тебя даже не проверяли!

И смотрит на меня так, словно бы эта история ей все-все объяснила, и почему она тут в грязи торчит — тоже. Ползает по мне тонким взглядом, а потом высокомерно опускает глаза, будто бы я вмиг переместилась куда-то к ее ботинку.

Вот ведь подлость! Я всего лишь хотела быть откровенной, потому что пожалела ее в ее взращиваемом обмане. А она оказалась из тех, кто в ответ на открытость тут же плюнут в тебя, кто расположение к себе, даже короткое, посчитают тоже слабостью.

Как я сейчас ругаю себя за свою глупую открытость!

Однако не скажу, что такая реакция новенькой для меня сюрприз. Разговоры о связи крови с силой и я вела, и со мной вели. Правда, раньше разговоров с такими прищуренными глазами не было. А сейчас ведут. И думают, что чем они старше, чем семейственнее, тем сильнее каждый из них.

Она стоит передо мной и кривит рот. Знает, кто старший, — это хорошо объяснили. Чует, кого слушать, — пока еще не сильно зарывается, хоть и ругается на меня. Но плохо то, что она кривит рот. Червячок, который точит ее понимание мира, но облегчает понимание себя, проел себе дорожку и вылез на лице. Это так некрасиво!

Пытаясь сдержать растущую злость, я хмурюсь и говорю строго:

— Хочешь вернуться и доложить на меня? Не буду мешать. Прямо сейчас побежишь? Не дергайся, одну не оставлю. Даже могу выбрать короткую дорогу, шага в два… И не дрожи — я не заведу тебя отсюда на периферийный осколок, чтобы ты никогда не вернулась домой. Я вернусь вместе с тобой. Мне не страшно провалить дело. Так будет даже проще попросить, чтобы меня вывели с пути.

— Ты просила и тебе отказали? — вдруг серьезно и без намека на гонор интересуется Сатс.

Я обвожу рукой болото вокруг нас:

— Просила я или нет, это сейчас неважно. Я все равно здесь, хоть и вынести вопрос на совет была готова.