Адолат, умная, рассудительная женщина, не выражала ни малейшего недовольства пренебрежением мужа, лицо ее не омрачала грусть, она спокойно сидела в своей комнате и занималась вышиванием сюзане.
Но старшая жена, Назокат, сгорала от ревности и зависти, не находила покоя.
Она всячески старалась отравить счастье бая и молодой соперницы. Ее служанки доносили своей госпоже обо всем, что им удавалось услышать. Рассказы о развлечениях Ганй-джан-бая с молодой женой разжигали ее ревность. А служанки, видя, как это ее волнует, присочиняли подробности, которых в действительности и не было.
Лежа ночью в одинокой постели, Назокат растравляла свое сердце, представляя, как в это время наслаждается бай. Воображение ее разыгрывалось, постель казалась покрытой колючками, она металась, стонала, мучилась…
Страшна ревность женщины. Она пожирает сердце и мозг, не дает ни минуты покоя, может довести до безумия. Старшая жена бая никогда не оправдывала своего имени Назокат, что означает — нежность, а в эти страшные для нее дни она потеряла всякую власть над собой, ничем не могла заняться… Даже единственная дочь стала ей противна. Если бы не служанки, так и сидела бы она в неприбранной комнате с грязным полом, с трудом заставляли ее что-нибудь съесть.
Открыто высказать свои чувства баю и Магфират она боялась, но исподтишка старалась им насолить. Таясь, она нападала на служанок молодой жены, драла их за косы, щипала… Когда Магфират узнавала об этом и жаловалась мужу, вспыхивал скандал.
Однажды вечером Гани-джан-бай пришел к Адолат. Супруги мирно сидели, беседовали. Съели целое блюдо манты, и Адолат налила мужу пиалу зеленого чая. Тем временем Назокат и Магфират явились во двор и распустили языки, стали издеваться над Адолат. Но одних слов показалось им мало, Магфират набрала камешков, комочков глины и стала бросать их в дверь комнаты. Бай задрожал от гнева, хотел выйти, избить скандалисток. Адолат ласково удержала его, уговорила не обращать внимания на разъяренных женщин.
Все же ночь была испорчена… Утром, во время завтрака, пришла арииуха, которая всегда была в курсе всех дел и докладывала о них баю.
Она принесла чай со сливками. Поздоровавшись, стала выкладывать новости.
— Слышали, водонос Ахмед-джан совсем при смерти. Как освободил его миршаб, он так и не встал на ноги… Лежит и лежит.
— Старик не выдержал пыток и мучений, — задумчиво сказал бай. — И не мудрено. Здоровый человек и тот не перенесет удара железной лапы Кали Курбана… А тут немощный старик. Напрасно его замучили! Ну ничего, так это им не пройдет!.. Скажи Асо, чтобы никуда не отлучался, он мне нужен…
— Слушаюсь, хозяин!
Служанка ушла.
У бая с миршабом были свои счеты. Торговые агенты бая нередко жаловались на подчиненных миршаба, которые становились им поперек дороги. Они даже подсылали воров грабить байские караваны и склады. Бай не раз жаловался миршабу на произвол, просил не вредить, не мешать его мирной торговле, но напрасно, все это повторялось снова и снова. А теперь еще история с Фирузой! По шариату, как считал бай, Фируза должна принадлежать ему и находиться в его доме. А миршаб арестовал ее, на глазах у всех забрал к себе и не отпускает… До сих пор не найдены убийца Саиба и Хайдаркул, поранивший бая ножом. Где только можно, миршаб вредит баю…
Этого упрямца, тупицу надо примерно наказать! — решил Гани-джан. — Да, да, и Асо и водонос — хорошее свидетельство против миршаба. Пусть сначала они пожалуются, а настанет и моя очередь. Он докажет кушбеги, что миршаб не может занимать этот высокий государственный пост — слишком стар. Он не борется с преступниками, а, наоборот, поощряет их, возмущает народ против власти…
— Пейте, чай остынет, — прервала его мысли Адолат. — О чем задумались?
— Да так, ничего…
Гани-джан-бай сделал несколько глотков и отставил пиалу, отломил кусок слоеной лепешки, бросил в рот и встал.
— Ну, я пойду. Спасибо тебе за все, сто раз спасибо! Как хорошо, что ты не допустила скандала. И ты на них не обращай внимания, если они посмеют что-нибудь тебе сказать в мое отсутствие. Они обе сумасшедшие, им только колодок на ногах да цепей на руках не хватает… А ты умница!
Адолат сидела молча, потупившись, по лицу ее бродила улыбка. Она хорошо изучила мужа и не сомневалась, что это же он говорит и Назокат и Магфират, поэтому не придала значения его словам. А проводив его, в передней спросила:
— Ну, через несколько месяцев опять зайдете? Бай улыбнулся:
— Ты знаешь, были же причины. Теперь стану часто приходить… Вот увидишь — назло твоим соперницам каждый день буду навещать.
Заметив, что во дворе стоит старшая жена, он нарочно у нее на глазах погладил Адолат по щеке, а затем поцеловал руку. Назокат, державшая глиняный кувшин, в гневе бросила его оземь и убежала в свою комнату. Ах, так, стрела попала в цель. Очень этим довольный, бай рассмеялся и ушел на свою половину. Там, во дворе у мехманханы, ожидая его, стоял Асо, почтительно сложив руки на груди.
— Здравствуйте, хозяин. Я выполнил все ваши поручения. Утром сходил в дом госпожи Танбур и пригласил дядюшку-ювелира…
Он придет сегодня.
— Молодец, сынок. Наберись терпения, мы придумаем, как действовать, и увидишь, что миршаб сам приведет сюда Фирузу.
— Ох, если бы!.. — воскликнул, не сдержавшись, Асо.
— Вот оно что, сынок! Ты, кажется, не на шутку полюбил Фирузу, так, так, так… Не стесняйся, скажи правду. Я ведь тебе как отец.
Асо потупился и промолчал.
— Ну ладно, можешь не говорить, и так все ясно. Будешь меня слушаться — Фируза, даст бог, вернется в дом. А на будущий год мы с божьей помощью и свадьбу сыграем. Твердо пока ничего не обещаю, надо еще узнать, что в сердце девушки творится, что она скажет… Тогда и начнем действовать. А сейчас отправляйся к водоносу Ахмед-джану. Я слыхал, что он совсем плох… Дай жене его вот эти пять тенег, скажи — бай послал, пусть купит что надо. И объясни ты им, что город Бухара не укрывает негодяев, что справедливость и честность еще существуют в этом мире. Есть кому спросить с миршаба, проверить все его бесчестные дела. За нами наш заступник, его высочество эмир. Как только водонос поправится, пусть сразу придет ко мне, писец напишет заявление, и мы доставим его кушбеги. А не дай бог с водоносом что случится, и саван и похороны — на мой счет… Пусть за этим придет жена. А заявление все равно подадим, нужно наказать самоуправство.
Асо был поражен. Неужели перед ним Гани-джан-бай? Разве он не заодно с миршабом? Но он хочет наказать его? Значит, не бай виноват в том, что Фируза так страдает, а дядюшка Ахмед-джан подвергся пыткам? Это только миршаб виноват и стражники! Бай хочет вырвать Фирузу из рук миршаба, — значит, он друг ей?
Мысли Асо прервал бай:
— Где Абдулла?
— У себя.
— Хорошо! Ты иди, а я скажу Абдулле, чтобы здесь присмотрел. Асо ушел. На улице стало прохладнее, лучи солнца, пробиваясь сквозь облака, приятно грели, но не жгли. Дети играли в орешки, в небе парил бумажный змей. Асо очень любил запускать большого бумажного змея, слушать, как он шелестит в небе. В детстве ему часто снился такой змей, трепетно улетающий ввысь. А просыпаясь в своем убогом уголке, он слышал только храпящую стряпуху…
Прошли годы. И сейчас все кругом темно, неприютно. Наступит ли когда-нибудь ясный день? Покинут ли его горести и заботы?
Ахмед-джан жил в глухом, узком переулке квартала Абдуллоходжи. Низкие ворота, обветшавшие стены дома, где ютился водонос с семьей, навевали грусть. Асо постучал в ворота, но никто не ответил. Тогда он прошел во двор и крикнул:
— Эй, тетушка!
Из кухни выглянула старуха, поздоровалась с гостем и пригласила войти. В переднем углу маленькой комнатенки лежал на постели больной Ахмед-джан. Выцветшее, все в заплатах одеяло прикрывало его тощее тело. На открытую голову и шею страшно было смотреть: глубоко запали глаза, нос заострился, худые бледные щеки заросли свалявшейся, спутанной бородой… Он лежал неподвижно, и только чуть вздымавшаяся грудь говорила о том, что он еще дышит.
