— Кто ты такой? Что тебе от меня надо?

— Я мститель, я хочу твоей крови, я требую крови твоей! — отвечал человек. — Я Хайдаркул, помнишь меня? Я Хайдаркул! — И он так быстро бросился на бая, что никто не успел помешать ему.

Раздался отчаянный вопль бая — и человек исчез. Гани-джан лежал на земле, весь залитый кровью. Поднялся крик, и от Каракульских ворот появился, стуча в барабан, миршаб со стражей.

А Дилором-каниз умирала в этот час. Около нее никого не было, кто принял бы ее последний вздох, только юная Фируза, беспомощная, плачущая. Много раз Дилором говорила Фирузе, что, когда ей станет совсем плохо, надо дать ей несколько капель воды через ватку и напрячь слух, чтобы услышать последнюю волю. И потом не стонать и не плакать, чтобы душа ее отлетела с миром.

И вот бедная девочка видит, что бабушке совсем плохо, глаза, устремленные в пространство, тускнеют, вместо дыхания только хрип вырывается из груди, руки и ноги не двигаются и уже похолодели. Фируза вспомнила бабушкины наставления, перестала стонать и плакать, принесла в пиале холодной воды, смочила ватку и выжала в рот умирающей. Трепет прошел по телу старухи — и снова она неподвижна. Вдруг она открыла глаза, губы ее шевельнулись. Фируза приложила ухо к губам, и ей послышалось имя Асо и — «будьте счастливы», а потом уж ничего не было слышно. Глаза Дилором так и остановились на лице Фирузы, словно она не могла наглядеться на нее в последнюю минуту.

Фируза тихо позвала: «Бабушка!», дотронулась до плеча, увидела, что Дилором бездыханна. Тогда она закричала, бросилась на грудь умершей, зарыдала…

Тоненький серп месяца, появившийся на небе в конце ночи, бросил свой луч на домик Дилором-каниз. Огонек, освещавший бедную комнатку, погас, погасла здесь и свеча этой бедной жизни. За много лет впервые месяц увидел старуху Дилором-каниз неподвижно лежащей в постели, а ее внучку в слезах над ней…

Прошло несколько часов, и сияющее солнце высунуло голову из своей кельи на востоке и озарило Бухару радостными лучами. Запертые на ночь городские ворота открылись, оживились улицы, базары, мечети и медресе, началось движение. И жизнь, полная забот, тревог, радостей и невзгод, пошла своим чередом.

Бухарская миршабхана находилась в квартале Арабон. У ее ворот постоянно вертелись стражники в ожидании приказов. То и дело туда приводили арестованных, среди них были картежники, реже воры, а чаще всего просто невинные люди. Всех без разбора сажали в большой подвал.

Миршаб Абдурахман в этот день был весьма разгневан. Не прошло и двух дней, как убили слугу Гани-джан-бая, а вчера ночью ранили ножом и самого бая. В полном смятении принял Абдурахман аксакала Абдулло-ходжу Нусратулло.

— Какое счастье, что у Гани-джан-бая на груди были завернутые в платок подарки. Нож соскользнул, чуть задев… А ведь разбойник метил прямо в сердце.

— В нашем квартале нет таких негодяев, — степенно ответил Нусратулло. — А все проклятый Хайдаркул наделал! Откуда он только взялся?! Ваши люди должны знать.

— Если б знали, то вы мне на что! — отрезал Абдурахман. — Кали Курбан пьянствует, проклятый. Не является вот уже несколько дней. Другие и того хуже. Просто не знаю, что делать с паршивцами! Кажется, захоти Хайдаркул — я бы взял его на работу, ловкача такого!.. Скажите, а может, причастен кто-нибудь из слуг бая?..

— Не-ет, — протянул Нусратулло, — у бая нет таких людей. Один из них с рождения живет в его доме, сын раба и сам преданный раб… Он на такое не способен. Абдулле все доверено, он чувствует себя хозяином Где еще найдет он такое место! А Саиба Пьяницу убили.

— И это все? Я видел во время праздника, какой-то незнакомый человек хлопотал у очага, кто он, не знаете?

— Не знаю, не думаю… — нерешительно произнес аксакал. — Он в ту же ночь собрал всю посуду, помыл, почистил. Я ему и за работу заплатил, а рано утром он ушел.

— Куда?

— Говорил, будто идет в Вангозе…

— Его надо найти! Не откладывая, расспросите людей, выясните, кто его знает, и доложите мне.

Аксакал сокрушенно покачал головой:

— Досадно, что нет уже той, которая его знала.

— Кто это?

— Дилором-каниз. Я встретил этого человека у нее в доме. Она говорила, что он родственник Фирузы.

— Ну вот у Фирузы и узнайте.

— Так и Фирузы нет.

— Что? — взревел миршаб. — Куда же она пропала?

— Мы занялись похоронами, а когда вернулись с кладбища, ее и след простыл… Стараюсь, всюду ищу.

Ведь согласно шариату…

Миршаб вскочил, кипя от ярости.

— Вот глупец бестолковый! В вашем квартале крадут у вас под носом, а вы ни черта не видите! Кто мог увести девушку?

Нусратулло совсем растерялся, он был поражен: почему так разгневан миршаб, ему-то что до Фирузы? Неужели он имеет на нее виды?

— Я расспросил кое-кого, — осторожно заметил он, — тех, кто мне показался подозрительным, их ближайших соседей, водоноса Ахмед-джа-на, — говорят, знать не знают, ведать не ведают Ахмед-джан сам ко мне явился с требованиями да расспросами…

— Да, старость вас уж совсем одолела, работа не по плечу, — сказал миршаб, сел на место и о чем-то крепко задумался, собрав в горсть бороду.

— Ваша правда! — чистосердечно воскликнул аксакал. — Работал бы я получше, не выпустил бы из рук такой жемчужины, да еще среди бела дня. Но я приложу все усилия, из-под земли найду Фирузу! Согласно шариату…

— Заладили! Согласно шариату, она достанется не вам, а Гани-джан-баю! Но если отыщете, то и вы на этом деле не потеряете…

Вошел слуга и доложил о приходе человека от кушбеги.

— Зови, — сказал миршаб и обратился к аксакалу — А вы идите, обдумайте все, постарайтесь найти девушку и того повара!

Нусратулло вышел, кланяясь, встретившись в дверях с посланцем кушбеги, поклонился и ему.

Лекарь-индус осмотрел рану на груди Гани-джан-бая, смазал ее и крепко-накрепко перевязал чистой кисеей.

— Окажись другой на твоем месте, — сказал он, улыбаясь, — нескоро бы поправился. А ты, бай, крепок! Если будешь меня слушаться, через десять — пятнадцать дней рана заживет.

Бай кивнул головой, достал из-под подушки золотую пятерку и протянул ее лекарю. Взяв деньги и поблагодарив, тот собрал свои склянки с лекарствами и ушел. Тут же открылась дверца, ведущая в соседнюю комнатку, и из нее выпорхнула молодая жена Гани-джан-бая Магфираг. На ней было золотистое шелковое платье из легкой ткани, голову украшал налобник, вышитый золотыми нитями. Кокетливо покачивая бедрами, она подошла к постели бая, стоявшей посредине комнаты, и села.

— Еще пятнадцать дней! — капризно сказала она и отвернулась. Бай схватил ее руку, покрашенную хной, и крепко сжал.

Магфират отняла руку. — Знала бы я, что ваша болезнь надолго, не ушла бы из дому, в объятиях моей матери… А тут еще эти… ведьмы…

Гани-джан бай улыбнулся, сделал над собой усилие и заговорил, хотя ему, по-видимому, это было трудно: голос тихий, усталый, губы от жара запеклись, потрескались.

— Знал бы я, что из-за вас на меня нападут, вооружился бы.

— Почему это из-за меня? Глаза бая лукаво блеснули.

— А из-за кого же? Только поклонники невесты нападают в ночь свадьбы на жениха.

Магфират кисло улыбнулась и поцеловала мужа в лоб.

— Вот вы какой, даже болезнь не мешает вам шутить!

— Я не шучу, а горжусь тем, что отвоевал вас у своих соперников, пролил кровь за вас. А вы гордитесь, ведь это я из-за любви к вам чуть не пал жертвой…

— За меня уже была принесена жертва, довольно! Магфират горделиво подняла голову.

— Ну, пьянчуга Саиб не в счет! Он недостоин этого!

— Нет, не он! Дилором-каниз. Бай чуть не вскочил.

— Что? Дилором-каниз?

— Да, да, — ответила Магфират, придерживая его за плечо. — Что с вами? Успокойтесь? Ну умерла старая рабыня, пусть ее!

— Когда умерла? Отчего? Магфират беззаботно ответила:

— Как раз в ночь свадьбы и умерла. Больше я ничего не знаю…