Как-то в базарный день я сказал утром жене, что отправлюсь на Вабкентский базар и вернусь только вечером. Жена не смогла сдержать своей радости, попросила привезти ей с базара хну и жевательную серу. Я пообещал и ушел. На базар я, конечно, не поехал, а, пройдя задами через сады и рощицу, вернулся домой, из укромного садика позади нашего дома я влез на крышу и расположился там наблюдать, что происходит внизу. Жара была сильная, солнце палило, но я того не чувствовал, наоборот, я дрожал от холода, ноги и руки стали ледяными.
Жена во дворе что-то жарила на очаге и напевала. Вскоре жаркое было готово, и она вошла в дом. Оттуда вернулась нарядная, в шелке и бархате, красиво причесанная, с подведенными глазами. В эту минуту с улицы пришел отец и запер ворота на цепь. Жена радостно бросилась к нему, а он обнял ее, и они вместе вошли в дом. От гнева вся кровь бросилась мне в голову, в первое мгновение я хотел спрыгнуть с крыши и опозорить нечестивцев!.. Но, пораздумав, я сдержался и сидел не шевелясь. Вскоре она пришла за жарким, и я слышал, как они в комнате едят, пьют, смеются…
Я не знаю, сколько прошло времени, но они снова появились во дворе, и я яснъ слышал весь их разговор. До каких пор мы будем таиться, вечно чего-то бояться, встречаться урывками? — спросила жена. — Неужели мы не можем открыто стать мужем и женой? Отец ответил: Неудобно, что люди скажут?! Да так и лучше, приятнее быть всегда любовниками…
Они распрощались. У ворот отец пообещал прийти завтра утром, мое присутствие, видимо, не имело для них никакого значения. Сойдя с крыши, я побрел к полю, заросшему клевером, и лег там прямо на землю. Меня раздирали мучительные мысли: как можно так поступать, к чему эта страшная ложь?! Впоследствии я узнал, что у моего отца была связь с этой женщиной еще до моей женитьбы на ней. Отец попросту привел к себе в дом постоянную любовницу, прикрылся тем, что она жена его сына.
Я вернулся домной только вечером. Жена спросила, привез ли я хну и серу. Я сказал, что забыл, выпил чаю и лег спать. И вот с того дня, пережив такой страшный позор, я стал хиреть, превратился в собственную тень. Мне просто жить не хочется, душа словно выгорела… Сначала думал открыться всем, устыдить отца, развестись с женой, но потом понял, что ничего из этого не выйдет, с отцом мне не справиться. Все власть имущие, и судья, и миршаб, и прочие, станут на его сторону. Мои слова он обратит против меня. Его все боятся, а я бессилен, я ничто…
Выслушав страшный рассказ брата, я попробовал его утешить, при этом согласился, что с отцом лучше не тягаться. Нужно еще потерпеть, собрать немного денег и, дождавшись удобного случая, бежать куда-нибудь подальше, начать новую жизнь. Брат выслушал меня спокойно, казалось, разделив мои доводы. Но прошел месяц с небольшим, и он повесился ночью в саду, на дереве. Я увидел это только утром, сам вытащил его из петли и принес домой.
Муфтий отказался читать над ним отходную молитву, заявил, что человек, покончивший самоубийством, не заслуживает панихиды. И вот моего несчастного брата, нелюбимого сына Назарбая, похоронили в одежде, на кладбище чужеземцев.
Только я и старая тетя уронили над ним слезу.
На сороковой день после похорон отец взял у муфтия разрешение на мой брак с вдовой брата. Он не хотел ее терять, а она ведь могла теперь уйти из нашего дома. Но я не столь смирен и покорен, как мой брат, я отказался, заявив, что мне не нужно жены. Отец втащил меня в комнату, хотел избить, но я оказался сильнее и не дался. Все же прошли его молодые годы, а я еще только забирал силы. Вырвав палку из его рук, я ее сломал и выбросил. Хватит, — заявил я, — не хочу брать в жены убийцу моего брата, любовницу отца!
Отец так и застыл, услышав эти слова, понял, что я все знаю. Но, хитрый старик, он сначала притаился, помалкивал, а потом вдруг объявил, что я не мог перенести смерти брата и помешался от горя. О, сам черт позавидует ему в хитрости и коварстве. Имея в руках разрешение муфтия, он насильно женил меня на вдове брата, сразу после этого посадил на арбу и привез в город, в сумасшедший дом…
Теперь он наслаждается жизнью, а вместе с ним моя жена. Весь кишлак знает о его грязных делах, но никто и словом не обмолвится, боятся… Я один на всем свете, нет у меня ни родных, ни друзей, некому защитить от этого ужаса. Я брошен на произвол судьбы…
На Хайдаркула рассказ этот произвел тяжелое впечатление, рядом с злоключениями несчастного юноши померкли его собственные горести. О боже, как ужасен этот мир, где может быть допущена такая вопиющая несправедливость, такой произвол! Люди пожирают друг друга, родной шеи губит сына, рвет его сердце на части… Как это всевышний терпит такую подлость и преступления?! Где его благородный гнев? Почему он не разрушит этот мир насилия? Неужели бог слеп и глух к людским страданиям? Прости, о господи, прости! Грех, грех думать так… Уж лучше молчать!
— Как вас зовут, братец?
— Амон… мое имя Амон, — горько усмехнулся юноша, — словно в насмешку судьба подарила мне имя, означающее спокойствие, мир, защищенность… Нет, не в такое время появился я на свет.
— Не говорите так, Амон! Бог создал людей для того, чтобы они жили в мире, в согласии друг с другом и сделали жизнь прекрасной. Но есть среди них корыстные, жадные, для них все затмевает блеск денег, они ничего другого не видят и знать не хотят.
— Вот таков мой отец, Назарбай-картежник!
— Увы, таких Назарбаев много! И у каждого из них свои люди, покровители и опора. У вас в Гала Осиё — Назарбай, в Каракуле Гани-джан-бай, а в Бухаре десятки гани-джан-баев и Назарбаев…
— Нет справедливости на свете! Забыты честь и человечность.
— Но есть и немало хороших людей. Они повсюду… Они помогут человеку, вселят надежду на лучшее…
— Кто их знает… — задумчиво сказал Амон.
Хайдаркул ничего не ответил. Ему до боли было жаль Амона. В молодые годы так разочароваться в жизни, потерять веру и надежду, как это тяжело! А этому юноше пришлось особенно плохо: его обидел собственный отец, отец, который призван оберегать своих детей! Кому же верить, где искать защиты? Такое горе подобно землетрясению. Человек спокойно ходит по земле, пашет, сеет, строит, в полной уверенности, что нет ничего прочнее… И вдруг земля начинает уходить из-под ног, все рушится, гибнет… Где укрыться?
— Не отчаивайся, дружок, — заговорил наконец Хайдаркул, — недаром говорится: пока живешь — жива и надежда. Меня многому научили мудрые молодые люди, ученые, которые привели меня в этот дом.
Амон тяжело вздохнул и бросил благодарный взгляд на Хайдаркул а:
— Спасибо вам, ака, за ваши добрые, мудрые слова.
— Если тебе рассказать о моих злоключениях, ты поразишься, что я до сих пор живу и не пал духом. Да, я жив, здоров и полон желания достичь цели. Я обязан добиться того, что задумал. Здесь мне нужно пробыть месяца два-три. Потом меня отсюда заберут. И ты уйдешь отсюда со мной, а может, и раньше… Но мы уже не потеряем друг друга.
— Дай-то бог! Вы, конечно, выйдете, а я? Кто меня вызволит из этой тюрьмы? Нет у меня никого!
— Не беспокойся об этом! — решительно сказал Хайдаркул. — Найдется и у тебя избавитель. Вот-вот придет за тобой. Уверяю тебя, Амон-джан!
Юноша хотел что-то ответить, но его прервал страшный стон одного из безумных. Этот стон разбудил остальных, и в одно мгновение поднялся дикий шум. Больные кричали, визжали, хохотали, ругались… И тогда раздался пронзительный крик Хайдаркула:
— Помогите! Да сгинут насильники, да сгорит их дом!..
В доме, где любви нет, мира и покоя нет, — гласит пословица. Так и в доме Гани-джан-бая не было ни любви, ни покоя. Да и не могло быть! Стоило только чьему-нибудь сердцу затрепетать от любви, как его тут же безжалостно растаптывали. Сердце исходило кровью или превращалось в камень. В этом доме блекли все краски живого чувства.
Месяца три прошло с того дня, как Гани-джан-бай навестил в последний раз свою вторую жену Адолат. С тех пор он был очень занят. Сначала шли приготовления к свадьбе, потом свадьба растянулась на несколько дней, затем бая ранили, и он лежал, не вставая, в комнате молодой жены Магфират. Когда ж он поправился, то, позабыв остальных жен, всю любовь и ласку отдавал только ей. Служанки посмеивались: Младшая жена сердце унесла. К тому же во время болезни бая накопилось много дел.
