— Д-давайте я лучше признаюсь, и меня посадят…

— Пиши.

Глядя сквозь туман. Рома закончил письмо.

— Число поставить не забудь. Да, внизу припиши, что оставляешь шесть тысяч баков, которые просишь передать своим родителям.

Актер боялся, что подруга, обнаружив труп, не растеряется и приберет деньги к рукам, что впоследствии может вызвать вопросы ментов. Если, конечно, кто-то начнет ковыряться и раскопает, с какой суммой Рома покинул Новозаветинск. Миллион к одному, что этого не будет, но кто знает?

— Ты единственный ребенок в семье?

— Да.

— Плохо…

В руке Казарина оказался «Таурус». Рома не понял, откуда взялся револьвер, так же как в следующее мгновение не понял, почему его рука вдруг изогнулась и холодный ствол револьвера коснулся правого уха.

Рядом с головой раздался негромкий, будничный щелчок — это ударно-спусковой механизм пришел в движение, поднимая курок.

Казарин не вспомнил ни одну из своих трехсот с лишним женщин.

Он ничего не вспомнил.

Стало темно…

Волгин приехал в прокуратуру Южного района и нашел следователя, который «закрывал» Валета.

— Зуйко? Есть такой засранец. Он и у вас что-то замолотил?

— Да нет, вряд ли. Общие вопросы.

— Плохо. Отпускать его придется.

— Нет доказательств?

— С доказательствами как раз все нормально. Его под залог выпускают, в десять тысяч рублей.

— За бандита — залог в пятьсот баксов?

— Он не бандит, а временно не работающий. У него болят почки, и жена на втором месяце беременности.

— На втором? Так он же сидит больше двух! Следователь пожал плечами.

— И когда его… того?

— Его «того» послезавтра. Так что если хочешь поговорить, то спеши. Он, кстати, наверняка знает от адвоката, что вопрос решен.

— Дело дашь полистать?

— Не дам, на проверке оно. Но там и смотреть-то нечего. Был на дискотеке, зацепил девчонку. Слегка подпоил и трахнул в своей машине. В извращенной форме, дважды. Платье порвал, нос разбил. Хорошо разбил, с переломом. Потом отвез домой и дал тридцать баксов. Это с его слов. Она отрицает.

— А мошенничество откуда взялось? Баксы фальшивыми оказались?

— Нет, я ж говорю, их вообще не нашли. На следующий день, за пять минут до того, как его опера наши повязали, он в ларек фальшивую пятисотрублевку толкнул. Сам понимаешь, у него на воле друзья остались. С ларечником разобрались, с девчонкой,, видать, поговорили. Она теперь хвостом крутит, допросить заново надо, но две недели дозвониться не могу. Ну и плюс к этому — почки ему подлечить надо и с женой разобраться. Вот и решили отпустить, — следователь пожал плечами. — Я был против. Так что если успеешь что-то на него накопать — буду рад. Успеешь? Наши опера не чешутся.

— Не успею.

— Значит, отпустим. Сволочь он! Я-то надеялся: если до суда в камере продержу, то хоть три-четыре года получит реальных. Теперь, сам понимаешь, отделается условно.

— Такие долго не живут.

— Пока толстый сохнет, тощий сдохнет. Хоть настроение ему испорти напоследок, что ли…

Испортить Зуйко настроение было сложно. Коротко стриженый бугай в дорогущем «Адидасе» с недоумением посмотрел на Волгина:

— Чего-то я тебя не знаю. Ты кто такой?

— Неправильный вопрос. Женя. Не так надо спрашивать. Правильный вопрос: ты чьих будешь? Или, еще лучше: кто твоя «крыша»?

Комната для допросов в СИЗО мало отличалась от таковой в ИВС. Освещение похуже, вместо стульев — привинченные к полу скамейки, надписи на стенах: «Легавым отомстят родные дети» и «Вася, статья 102, 93 — 95».

— Ну ты, бля, загнул!

Зуйко широко расставил ноги, оперся на колени локтями, смотрел исподлобья, с некоторым напряжением, но без страха. Несомненно, он уже знал, что скоро выходит. Ничего удивительного — местный опер предупредил Волгина, что из камеры Зуйко каждую неделю изымают по радиотелефону.

Как отдыхается, Женя? Нормально! Домой, наверное, хочется? Слышь, чего тебе надо, мент? Ты, вообще, кто такой?

— Евгений, ты не слишком борзеешь?

— Не слишком. Я тебя сюда не звал.

— Так и сел ты сюда не по своей воле. А звать меня не надо, я сам прихожу.

— Ну и на фига ты пришел? Нет, я, в натуре, не понимаю! Еще чего-то навесить хочешь? Так не получится!

— Что, нет за душой ничего?

— А вот и нет! Пойди, докажи. Знаю я ваши приколы…

— Если б знал — не сел. Не те нынче времена. Раньше б с такой статьей ты под шконкой бы жил.

— Не ваши времена. Не ментовские. А под шконкой я бы никогда не жил.

— Женя, ты такую Инну Локтионову помнишь?

— Не помню.

— В мае девяносто пятого вас за вымогалово задерживали. Она с вами была. Убили ее, Женя.

— А я-то здесь при чем? Я в это время здесь уже парился!

— Так ты знаешь, когда ее убили?

— Догадался.

— Филин, наверное, позвонил. Правильно сделал! У меня, Женя, к тебе короткий разговор. Короткий и прямой, как твои извилины. Хочу я, Женя, предложить тебе сделку. Я не мастер торговаться, поэтому сделаю свое предложение один раз и в доступной форме. Ты у нас, кажется, под залог выходишь? Можно ведь обломать тебе это удовольствие. Здорово обломать. Утром выйдешь, а вечером опять в той же камере окажешься.

— Это как же? Наркотики в карман подбросите?

— Зачем? Подбрасывать, конечно, хорошо, но слишком часто этим пользоваться не стоит. Не по моральным соображениям, а по, скажем так, технологическим… Статью сто одиннадцатую знаешь?

— Тяжкий вред здоровью?

— Угадал. Начало лета помнишь? Дискотека «Трюм», подвальный этаж, черный, который много выступал. Не возникает никаких ассоциаций?

— Я-то здесь при чем?

— Может, и не при чем. Меня ж там не было, я не видел. Но черный почему-то на тебя указывает.

— Да его ж в городе нет!

— Ай-ай-ай, Женя! Следи за языком-то! Нельзя ж так бездарно прокалываться. Он в городе. Недавно вернулся. Я с ним виделся, фотокарточку твою показывал. Представляешь, он тебя опознал. Какой гад, а? Опознал, да. Пока — неофициально. В уголовном деле ничего нет. Но, если мы не договоримся, будет. Он опознал, земляки его опознают. Там ведь ребята тоже крутые, знали б, где тебя искать, — давно бы нашли. И твой Филин их не испугает, а начинать серьезную разборку из-за тебя вряд ли кто станет. Я не прав? Сдадут и как звать забудут. Сейчас-то сдали… Откуда, ты думаешь, я про тебя узнал?

— Откуда?

— Догадайся.

Зуйко опустил голову, стиснул кулаки. С раздражением расстегнул куртку, приспустил ее, обнажая широченные плечи. На правом виднелась большая, недавно сделанная, двухцветная татуировка на тюремную тему. Владимирский Централ, ветер северный, зла не мерено — и все такое прочее.

— Пока ты сидел, Мартына взяли. С поличным. Братва на тебя грешит…

— Так это он меня вломил? — встрепенулся Зуйко.

— Женя! На такие темы в приличном доме не говорят.

— Хорошо. — Зуйко сжал кулаки, напряг шею и бицепсы. — Хорошо, черный меня опознал. Что дальше?

— Дальше, Евгений, два пути. Либо мы договариваемся, либо я передаю материалы следователю, и он тебя арестует вечером того же дня, когда ты отсюда уйдешь. Хочешь бежать из города — беги. На здоровье. Только бежать тебе некуда.

— А почему вы до сих пор ничего не сообщили следователю?

— Во-первых, я не люблю черных. Во-вторых, я рассчитываю от тебя кое-что получить. Не деньги — информацию. Что-то ты знаешь сейчас, что-то сможешь узнать, уйдя на свободу. Я объясню, какие вопросы задать, чтоб не подставиться. Многого от тебя не потребуется, но, если попробуешь меня нае…ать, наш договор будет расторгнут. Чуть не забыл: третье! «Трюм» не в моем районе, и, отдавая «палку» им, я порчу показатели себе. Так что, если будешь себя хорошо вес! сможешь спать спокойно.

— Поспишь тут спокойно, у вас на крючке!

— Женя, ты бы удивился, узнав, сколько человек у меня на крючке. И ничего, спят.

— Инку жаль, — арестант кинул на опера быстрый взгляд исподлобья. Впервые говорить на такую тему всегда очень трудно. Но в мире нет, наверное, ни одного блатного, который бы хоть раз в жизни кого-то не «сдал». По разным причинам. Страх, корысть, глупость… Тяжело лишь первый раз. Потом идет по накатанной колее.