Волгин подумал, что начальство в случае «залета» Борисова выносить сор из избы не захочет и предпочтет уволить его «по собственному», не привлекая внимания. Это в том случае, если ситуация будет очевидной. А при малейшей «непонятке» и соответственно последующей «разборке» тот же Катышев, скорее всего, займет сторону молодого перспективного кадра, нежели старого ворчуна.

— Будешь? — Родионов сковырнул пробку с новой бутылки пива.

— Нет. Я еще и не завтракал…

— Одно другому не мешает. Нет, ты подумай… Родионов продолжал бушевать, но Волгин его уже не слушал. Отвернулся к окну, курил и размышлял: «Сам виноват. Как изъяли, надо было не выпускать из рук, самому тащить к экспертам и стоять над душой до результата. Не отвертелась бы, села как миленькая. Или не села — если б разговор состоялся. А что сейчас? Мудак самоуверенный! Если Борисов при делах, то он ей, конечно, растрепал, кто я такой и чем занимаюсь. Тем более, если взял деньги. А может, он и в кабинете водилу предупредить пытался?»

— Сергеич, до прокуратуры подбросишь?

— Чего это ты с утра пораньше?

— По жалобе объясняться. Наркоша один, трижды судимый, накатал, что я у него дверную ручку спер.

— Чего это ты по беспределу пошел?

— Да в хату к нему ломился, он не открыл. Вот я, значит, в отместку и постарался.

— Ты уж поосторожней, без свидетелей работай. Вон, у Борисова постажируйся.

— Да пошел он! Так как, подбросишь? Хотелось зайти в отделение, наехать на дежурного и дождаться Борисова. Но что это даст? Дежурный еще, может, и стреманется для приличия, а Борисова можно пронять только прямым в челюсть. Так что пусть уж лучше все думают, что «убойщик» Волгин пытался срубить побочную, не по его профилю, «палку» и обломался. Может, кто и обманется.

— Поехали.

Оказавшись в прокуратуре, Волгин решил зайти к Поперечному, взять протоколы допросов Казарина и других свидетелей, чтобы сделать копии для себя. Следователя не было, на двери кабинета висела записка: «Буду после обеда», и Волгин хотел уйти, когда услышал голос Катышева.

ББ находился у заместителя прокурора, курировавшего вопросы следствия. Говорил, по своей привычке, громко и убедительно:

— Казарина надо объявлять в розыск. Волгин там кое-что не доработал, но ситуацию можно исправить. Я ему уже сделал втык.

— У Волгина есть какие-то новые соображения.

— Какие? Вы же его знаете, он не умеет признавать свои ошибки. Сплошной бой с тенью! Работник он, конечно, грамотный, и недочеты бывают у всех, но только он упирается до последнего и гнет свою линию. Ему бы напарника толкового, чтоб было с кем спорить, а то варится в своем котле… Так как насчет розыска? Скорее всего, конечно, не найдем мы его никогда, будет вечный «глухарь» висеть, но мало ли.

— Хорошо, я посмотрю еще раз дело. Может, следователь мне не доложил о каких-то обстоятельствах.

— Я очень прошу…

Когда Волгин вышел на улицу, Родионов уже прохаживался возле машины и даже успел разжиться новой бутылочкой пива. Сказывалась старая закалка: количество выпитого никак не отражалось на внешнем облике.

— Выкрутился? — Волгин отключил сигнализацию.

— А то!

— Странно, я всегда считал, что менты, как гнилые орехи, колются.

— Смотря какие менты. Если сами гнилые — то и колются соответственно… А все-таки ты, Сергеич, не по средствам живешь!

— Бывает, грешен.

Приличная автомашина, трехкомнатная квартира, радиотелефон и другие, недоступные при милицейской зарплате, вещи имелись не у одного Волгина — как минимум треть оперов могла похвастаться тем же, но неприятные вопросы почему-то задавались одному Сергею, хотя как раз с ним, казалось бы, все было понятно. При этом никто не считал, сколько денег у него вылетает на работу. Бензин и амортизация машины, оплата труда информаторов — не те копейки, что подкидывает государство, а реальные, соответствующие результату суммы, другие оперрасходы… Когда ехидничал тот же ББ — не волновало, но косые взгляды работяг, вроде Родионова, задевали за живое.

— Не обижайся, Сергеич. Настроение плохое, вот и сказал. Я-то вижу, что ты не на свой карман пашешь. Все равно день загублен — может, сядем где-нибудь, примем по чуть-чуть?

— Нет, Миша, в другой раз. Извини. Сам знаешь, мне лучше не развязываться. Не остановиться будет, а надо еще кое-что сделать.

— Смотри… А я сейчас, если честно, нырну под корягу. С людьми только встречусь, пошепчусь по поводу Борисова. Высади меня здесь, как раз удобно…

…Катя Багрова, рекомендованная Ларисой как лучшая подруга покойной сестры, вела себя скромно. Без пререканий пустила в квартиру, предложила кофе и коньяк, потом устроилась на диване, поджав под себя ноги, и настроилась больше слушать, чем говорить. Волгин сел в неудобное, футуристического дизайна, жесткое кресло и принялся задавать вопросы, одновременно рассматривая комнату. Жилье может сказать о человеке очень много, в особенности если это не временное пристанище, а своя крепость. По этой причине опер предпочитал опрашивать свидетелей по месту жительства и только потом, если возникала необходимость, вызывать в официальные стены. Впрочем, такой подход хорош при постоянном наличии автотранспорта и времени, чем опера «с земли», заваленные сообщениями о кражах, грабежах, телесных повреждениях и разбоях, как правило, похвастать не могут.

— Жаль Инку. Но ничего удивительного в этом нет. Я, наверное, так же закончу.

— Отчего такой пессимизм?

— От жизни, исключительно от жизни. Хотя мне сейчас, кажется, грех жаловаться. Через три дня умотаю в солнечную Италию и не буду видеть благословенную родину несколько лет. После смерти матери меня здесь уже ничего не держит. Или, по-вашему, я должна голодать, но плакать у родных осин?

— Каждый устраивается как может.

— Вот именно. Один убивает, другие ловят убийцу, а третьи устраиваются. Инна тоже была из тех, кто устраивается. Обычно у нее получалось. Не думаю, что она могла влезть во что-то серьезное. Понятно, что бандиты знакомые у нее были и наверняка при ней о чем-то трепались, но ее эти темы не волновали.

— Я слышал, она вела нечто вроде дневника, в который заносила компромат на своих любовников.

— Весь компромат касался их постельных способностей. Даже если бы они стали говорить о каких-то аферах, Инка ничего бы не поняла. Ее это просто не интересовало. Она искала в жизни удовольствия, а не проблемы.

— Тем не менее не исключено, что при ней могли сболтнуть что-то лишнее. О каком-нибудь банальном убийстве, которое замолотили ее знакомые братки.

— Вы сами в это верите? Ну, сболтнули, допустим. Мало они болтают? Она что, сразу закладывать их побежит?

— А не могла она, при таком раскладе, слегка заняться шантажом?

— Слегка заняться? Хм… Вы мои чувства щадите? Слегка заняться! Ее интересовали не многие вещи, но ими она занималась в полную силу. Никаких слегка.

— Она не собиралась развестись с мужем?

— Был разговор, перед самым моим отъездом. Где-то в первой половине августа. Эдуард нанял какого-то психа следить за ней. Она это заметила, не знаю каким образом, и попросила своих знакомых его проучить. Дяде намяли бока, он после этого пропал, но успел нащелкать какие-то фотографии, которыми Эдик потом ее упрекал. Узнал кого-то из знакомых, я так это поняла. Тогда они и поскандалили. Инка пригрозила, что разведется. Не знаю, насколько это было серьезно. Она и раньше об этом подумывала, но ленилась начинать. В принципе, Эдик ее устраивал. Когда спал зубами к стенке.

— Меня интересуют ее знакомые.

— Тут вам никто не поможет. Ну, ездила я с ней несколько раз в ночной клуб, в сауне бывали, на дискотеке. Я обычно со своими знакомыми приезжала. Видела ее парней, но что толку? Одни имена помню…

— Никогда в это не поверю. Катя. Что, ни с кем никогда?

— Ну, было с одним. Так он сейчас сидит. Летом еще подсел.

— Статья, наверное, веселая? Не пролетарская?