— Не знаю, как насчет убил, но козел он порядочный, однозначно.

— К сожалению, это ненаказуемо. — Поперечный собрал бумаги в портфель. — Мне, кстати, тоже по шее могут надавать за то, что «сотку» ему оформил. Казарин с адвокатом уже настрочили жалобу, очень грамотную. Пока только на тебя. По поводу избиения при задержании.

— Плевать. Дай допуск к нему в камеру.

— Он без адвоката и рта не раскроет.

— Я не дантист, на пальцах объяснимся. Поперечный присел к столу, на бланке с печатью прокуратуры выписал разрешение на беседу с задержанным.

— Если не откроется новых обстоятельств, придется отпускать…

Вскоре позвонил ББ. Судя по доносившимся из трубки звукам, он был в изрядном подпитии и успешно внедрился в какой-то притон. Говорил громко:

— Сергеич, что у нас по мокрухе?

— По мокрухе у нас непруха.

— Не признается?

— Странно, но факт. Похоже, уйдет мальчик.

— Во баран… Сергеич, бляха муха, доработай! Ты же умеешь! По жизни, обидно такую «палку» из рук выпускать.

Волгин повесил трубку.

Свалить домой и, плюнув на все дела, отдохнуть хотя бы до вечера не удалось. Ровно в час тридцать пополудни явился убитый горем супруг. Лет сорока пяти, невысокий и упитанный, с блестящей лысиной и портфелем из крокодиловой кожи, он скромно постучал в дверь и мялся на пороге до тех пор, пока Волгин не повторил приглашающий жест.

— Спасибо.

Локтионов сел на «посетительский» стул и промокнул лысину носовым платком.

— Я говорил с Ларисой сразу, как прилетел. Это правда, что кого-то уже задержали?

— Правда.

— Это один… один из ее любовников, да?

— Да.

— И что? Он уже признался?

— Не в признании дело. Проверяем.

— Я рассчитываю на вашу объективность. Знаете, в случившемся есть и моя вина. Я слишком многое ей прощал. Так нельзя.

— Вы были в курсе? — Боль в отбитых ребрах накладывалась на похмелье, больше всего на свете хотелось лечь и отоспаться.

— С некоторых пор это стало более чем заметно. Надо было просто отдубасить ее как следует, но у меня рука не поднималась. Понимаете, я ведь любил ее! Вы меня понимаете?

Волгин на всякий случай кивнул.

— Если отбросить постель, то… «Ничего не останется», — мысленно закончил Волгин.

— …во всем остальном мы были идеальной парой. А что касается этого, то я не мог ей запретить получать на стороне то, чего недодавал сам. Вы меня понимаете?

Опер опять кивнул.

— Вы знаете кого-то из ее постоянных любовников?

— Откуда? Она же нас не знакомила. Подруги могут знать. Лариса та же.

— Враги?

— Ну какие у нее могли быть враги? У нее были одни друзья. Слишком близкие… Я читал, Что нельзя винить женщину за то, что она стала распутной. Виновато ее окружение. Все мы виноваты! То есть я.

— Возможно. У Инны были личные сбережения?

— Нет. Сразу после свадьбы мы открыли общий счет. Вас интересует его размер?

— Такой вопрос может возникнуть.

— Двадцать пять тысяч долларов в «Геобанке». С кризисом мы, правда, здорово попали.

— Не успели вытащить?

— Вытащили, но с большими потерями. Вдовец врал, и делал это не слишком убедительно.

— Скажите, в крови нашли алкоголь?

— Не знаю.

— Как, вскрытия еще не было?

— Было, но я не успел уточнить. От Поперечного Волгин знал, что алкоголь обнаружили в небольшой концентрации, что соответствовало показаниям Казарина.

— Я подумал… Понимаете, на нее иногда находило. Прямо-таки патологическое какое-то желание высказать в глаза неприятную правду. Именно неприятную. Обычно это происходило, когда она выпьет. Выпивала…

— Она сильно пила?

— В меру.

— Сколько комплектов ключей от квартиры было?

— Три. Вот мои. Вы нашли остальные?

— Да.

— Значит, сама пустила…

— У вас была любовница?

— Что? Понимаю, хотя и звучит это… очень жестоко. Нет, не было.

Через полчаса, подмахнув, не читая, написанное Волгиным объяснение, Локтионов ушел. Опер посидел, глядя в окно, выкурил сигарету, выпил крепкого кофе и составил запрос в Москву.

— Оперативным путем проверить, когда прибыл… связи… где находился, — начальник РУВД, сам когда-то начинавший в оперативниках, покачал головой. — Станут в МУРе такой фигней заниматься! Исполнят, не выходя из кабинета. А что, появились сомнения? Мне Катышев утром докладывал, что дело раскрыто.

— Перестраховываюсь. Вдруг что интересное выскочит?

— Значит, будет отпускать, — задумчиво сказал Катышев на исходе третьего дня пребывания Казарина под стражей. — Вот сволочизм! Не валенки сперли — мокрушника отпускаем.

— Не он это, Василич, — устало сказал Волгин, — но кое-что, конечно, знает. Знает и молчит. Может, и убийцу настоящего видел.

— А ты что, сам там был? — ощерился Катышев. — Свечку держал? Там же голимая бытовуха, и некому, кроме этого засранца, было ее замочить. Не-ко-му!

— Между прочим, дверной замок вскрывали отмычкой. Я разговаривал с экспертами… из

— Пошел ты! Много эти царапины значат! Я тебе сотню причин могу назвать, откуда они появились.

— И «пальчиков» казаринских маловато. На картине его башмак отпечатался, на баре кое-где его «пальцы» есть. Но ни на шкафу, ни на ящиках… Там, Василич, в перчатках работали. Что ж, Рома в припадке ярости Инну придушил, а потом успокоился и шмонать в перчатках начал?

— По-твоему, такого быть не может? А если он заранее готовился? Денежки-то ушли, немалые, заметь, денежки!

— А по картине он зачем ходил?

— А чтоб такие, как ты, интеллигенты, сомневаться начали.

— Там был кто-то третий…

— Короче, как бы то ни было, но он засранец, и место его в тюрьме. Набери на него говна…

Указание, способное ввергнуть непосвященного человека в легкую панику, на самом деле было тактически грамотным и даже единственно верным в сложившейся ситуации, просто высказался начальник коряво, чисто для своих, понимающих. Собрать доказательства по другим эпизодам преступной деятельности подозреваемого, добиться ареста и уже потом, в условиях следственного изолятора, не торопясь, разрабатывать на убийство. Так поступают полицейские всех стран с незапамятных времен, и, вполне возможно, лет через сто, высадившись на Марсе, тем же способом разоблачат первого межпланетного вора. По крайней мере, если высаживаться будут русские опера, которые до скончания веков при раскрытии преступлений обречены пользоваться словом и кулаком, открывая пивные бутылки пистолетом доисторической конструкции.

— Через восемь часов «сотка» закончится. Боюсь, не успею.

— А чем ты занимался эти дни?

— Проводил обыски.

— Пошел ты! — Хлопнув дверью, ББ вылетел из кабинета, а Волгин отправился в гости к Казарину.

Комната для допросов представляла собой ярко освещенное помещение, обстановка которого состояла из накрепко прикрученных к полу трех стульев и металлического столика. Конвоир запер снаружи дверь, Казарин уселся, попытался принять раскованную позу, чуть не упал и выдал коронную фразу про своего адвоката.

— А с вами я говорить не буду, — добавил он через минуту, обеспокоенный доброжелательным молчанием опера. — Категорически.

— Почему?

— Потому что вы мне не верите. А все, что хотел, я уже сказал следователю.

— И как ты думаешь, что теперь с тобой будет?

— Отпустят, — Рома передернул плечами. — Адвокат обещал.

— У тебя раньше бывали неприятности с законом?

— Без комментариев.

— Зачем тебе постоянный договор с адвокатом?

— Никогда не помешает его иметь…

— …особенно, когда платит кто-то другой, — закончил Волгин. — Очередная наивная дурочка. Вроде Инны.

— Да уж, Инна была наивной! — Пауза. — А сами-то вы кто? Что в этой жизни видели? Целый день вертеться между бомжами и бандитами: если первые «тубиком» не наградят, так вторые рано или поздно подстрелят. Днем вертеться, а по вечерам водку жрать за два двадцать, занюхивая рукавом уснувшего товарища. Это, что ли, жизнь?