Он хлопнул Логинова по плечу, желая оборвать разговор. Бледна была Екатерина Владимировна.
- Что ты, Кать, нездорова?
- Голова болит.
Логинов перебирал взглядом их обоих.
- Чудесная жена у вас, Андрей Васильич, когда-то мы все за ней волочились...
- Нечего вам было делать, - пробормотал Андрей.
Екатерина Владимировна вспыхнула. Какое оскорбление!..
Логинов собрался уходить. Когда Екатерина Владимировна закрывала за ним дверь, сказал шопотом:
- Желаю вам того, чего у вас нет, - счастья. До свиданья, госпожа Алакаева.
- Птиченька?.. - позвал Андрей.
Ложились. Андрей знал, что она сегодня чужая, враждебная. Когда же, когда поймут друг друга?..
Птиченька ощутила, как мужнино одеяло взметнулось к ней, просунулась теплая рука, обняла за плечо...
Еще милой нежностью дышал Андрей, а она лежала молча, недвижно, стиснув зубы.
Потом вскакивала, убегала в кухню и звенела чем-то, плескаясь водою.
- Кать, не надо! - мучительно звал Андрей. Он понимал, что она освобождалась от его чар, сбрасывала с себя его поцелуи, поднимала мятежную голову. - Иди, не надо...
Она возвращалась, захолодевшая, с освеженными бедрами.
Так они засыпали, и большое лицо Андрея в полумраке извивалось виноватой, страдающей улыбкой.
--------------
Ластилось лето.
Город все еще спал. Солнечные уколы не могли его разбудить. Город затыкал глаза, уши, немой, слепой лежал трупом на болоте. Недаром вспоминалось: - Быть Петербургу пусту...
От осиновых дров набережная как будто в лишаях, барки топорщатся на воде, загораживая синеву, горбатые мосты чванливо сбрасывают белесую пыль.
Дети скучают в городе.
Кирик сидит на тумбе бульвара Профсоюзов и жалуется малышам:
- Голова болит и ноги слабенькие.
- А ты проси тятьку отпустить тебя на родину.
- Какую родину?
- Да ну, дурак, в деревню, в село.
- Никакого села я не знаю, - возмущается Кирик, - про что ты говоришь? Дядя Андрей ездил к родным, а я не ездил.
- Кто, дядя Андрей?..
- Мамочкин муж... как его?.. отчим.
- А-а... - мальчишка задумался, а вихлявая девчонка посоветовала:
- Ты с мамкой поезжай к евоным родным.
- Мы-то, к ним?.. - засмеялся Кирик. - Мамочка не поедет.
- Они разругамшись?
- Нет, что ты!..
- Так почему же?..
Кирик задумался. Почему бы, в самом деле, не поехать? Вспомнился дядя Николай, машинист, евший с ножа, маме он не понравился... Нет, в деревню им не поехать.
- Мама не любит деревенских.
- Ишь ты, Кирка. Форсишь! Чего форсишь? Гвоздев рабочий.
Кирик вспыхнул, сам не зная почему, и топнул ножонкой:
- Я не Гвоздев, я - Алакаев, мамочка была папиной женой, папа офицер, только он умер.
- Ффью! - свистнул мальчишка. - То-то у тебя нос воробьиный. Истончали вы, офицеры!..
Кирик нахохлился, как птичка, и пошел прочь. Девочка побежала следом.
- Не сердись, Кирка, - зашептала. - Петька от зависти. У-у жигаль!.. Ему жаль, что Гвоздев пайки заграбастывает.
Кирик молчал. Она стала еще угодливее:
- Ты добренький, Кирка, принеси мне воблинку, одну воблинку, сегодня вечером, я никому не скажу.
- Принесу.
- Тебе мамка не даст, так ты утащи.
Кирик думал ответить, что таскать нехорошо, но не хотелось показаться жадным... Он добренький, для доброго дела можно и утащить разочек.
- Принесу, ладно.
В кухне поспевал скромный обед. Кирик следил за ножом в маминой руке, втайне негодовал на тонкие ломтики сала.
- Мама, ты Алакаева? - спросил внезапно.
- Нет, Кикочка, ты же знаешь...
- Так ты называешься Гвоздева?
- Конечно.
- А почему мы в деревню не поедем?
- Ай да Кика! - сказал Андрей. - Ты - Гвоздева, поезжай в деревню.
- Откуда ты явился, мальчишка? - вспыхнула мать.
- С бульвара. Петька сказал, что у меня нос воробьиный, потому что папа был офицером.
- Сколько раз я говорила, не ходить на бульвар!
- Ну, уж оставь, пожалуйста, Птиченька, - вмешался Андрей. - Слушай, Кика. Покажи-ка свой нос воробьиный.
- И совсем не воробьиный, а мой собственный.
- Верно, малыш. Нет никаких носов, кроме человеческих. И люди все одинаковые, что рабочий, офицер, крестьянин, если они все трудятся и не вредят друг другу. Твоя мама была папина, Алакаева, а теперь Гвоздева, папа твой работал - (так, жена?) - и я работаю, носы от честной работы не меняются.
Кирик уловил на материнском лице пренебрежение.
- А у папы был... мундир... - нерешительно протянул он.
- А у меня куртка! - засмеялся Андрей. - Вот и вся разница. Папа твой умер, не надо часто мертвых поминать.
- Ну, вот еще... - возразил Кирик сквозь большой кус хлеба. - Перед сном я молюсь за нас всех, а потом за папу.
Вилка Андрея заколебалась в воздухе, лицо Птиченьки порозовело.
- Неужели, Катя, ты молишься с ним?
- Он привык... Не отучать же!..
- Но ты поощряешь!
- Странно... - воскликнула Екатерина Владимировна. - Все крестьяне так благочестивы, а ты ненавидишь бога.
- Я не могу ненавидеть то, чего не знаю. Когда я научился читать и попал на выучку в город, я понял, что не бог приходил ко мне на помощь. Я сам схватил жизнь за руки.
- Удивляюсь я вам, - Екатерина Владимировна пожала плечами. - Мы учились, много знаем и не потеряли веры в бога. А вы, товарищи, стоит вам научиться читать по складам, как вы уже вычитываете: нет бога.
- О мы не вы. Вы молитесь, когда вас, хвать, боженька ущипнет.
Кирик жадно смотрел в их загадочные лица.
--------------
Соседка, старая швея, зашла попросить весы. Была словоохотлива, а глаза шныряли в зрачках, как черные тараканчики.
- Уж как я посмотрю на вас, душа радуется, - подарила похвалой. Влюбленные!.. Ничего, что вы аристократка, а он простой. Нынче время суматошное, все в перемешку, ничего не разберешь. Оно и легче.
- Разбираюсь отлично, - ответила холодно Екатерина Владимировна. Неужто все вперемешку?.. Однакоже вы не забываете, что я аристократка.
- Знаю, знаю, милая, да когда белье сама стираешь, да на постели рядом с рабочим лежишь, как будто господами вокруг тебя и не пахнет.
Ушла.
С этого дня Екатерина Владимировна чаще останавливалась около дома Логинова.
Подходила, рассматривала ворота, поворачивалась, уходила и вновь возвращалась.
Откуда-то раздобыла английскую книгу, читала по вечерам.
Следила строже за волосами, чистила аккуратнее платье.
Смотрела странно-внимательным взглядом на Андрея, когда он ел, пил за столом.
Однажды Логинов встретил ее у ворот своего дома.
Острая злая искорка скользнула между ресницами, и Екатерина Владимировна подала руку:
- Я к вам в гости.
Вошли в темную переднюю.
Он обернулся и обнял Екатерину Владимировну.
Не сопротивлялась.
Искал ее губы.
Отдала их.
Так неожиданны были ее молчание и покорность, что Логинов растерялся. Неловко взялся пальцами за ее блузку, намеренно грубо придвинул колени к ее коленям.
Она молчала.
Ему стало жутко, он зажег свет.
Екатерина Владимировна вошла в кабинет, заменявший спальную.
- Послушайте, Китти, что с вами?.. Не мучайте меня.
Неуловимый, но быстрый блеск в ее глазах ответил на выкрик.
Логинов потянул Екатерину Владимировну к себе.
- Вы несчастны с вашим грубым мужем (она дрогнула), вам надо красоты, радости, а вам преподнесли молот и серп... Китти, бедная...
Его поцелуи сливались с холодком ее лица.
Екатерина Владимировна с усилием удержала его локти:
- Вы помните?.. раньше... тогда...
- Да... да... пусти...
- Не забывай... помни...
Упрямая решимость - вместо страсти - преображала лицо Екатерины Владимировны.
Логинов отпустил ее.
И, как всегда в таких случаях, не находил слов.
