Для Советского Союза необъявленная война на Халхин-Голе была самым крупным вооружённым конфликтом после боёв Гражданской войны. Об этих событиях писали, особенно к юбилейным датам, и в 1969, и в 1979 гг. Газетные и журнальные статьи, как правило, идеологически выдержанны и написаны в духе прославления советского оружия и боевого опыта, организующей и направляющей роли родной и любимой коммунистической партии, прославляя которую сражались и умирали бойцы и командиры в далёких и никому не известных монгольских степях. Писали в традициях всепобеждающей Советской армии, которая если и пресекала планы японской агрессии, то до Байкала. Если уничтожала, то самолёты сотнями, а самураев десятками тысяч. Если громила, то так, что японские войска бежали с поля боя, бросая всю технику и вооружение. При этом полностью игнорировались исследования дальневосточных событий западными историками — о них даже не упоминалось. Архивы в те годы (50 — 80-е) были почти недоступны, и проверить правильность оценок событий 39-го было невозможно. Если и были другие оценки и мнения, то они ложились на страницы кандидатских и докторских диссертаций, которые с грифом «секретно» прятались столь же надёжно, как и архивные документы. На редкие монографии, в которых давалась другая оценка событий, также ставился гриф «секретно», который не снят даже за последнее десятилетие.
Обстановка изменилась к 1989 г. С началом эпохи гласности были рассекречены многие архивные фонды, и в Институте военной истории в 1989 г. к пятидесятилетнему юбилею боёв выпустили сборник документов, посвящённый этой операции. Когда началась работа над первым томом десятитомника «История Великой Отечественной войны», то в научный оборот была введена монография Кокса о халхингольских событиях. Всё это по-новому позволило взглянуть на события тех лет и пересмотреть некоторые устоявшиеся взгляды.
Весной 1939 г. командование Квантунской армии решило воспользоваться разработанным генштабом армии вариантом «Б» плана операции № 8 для пробы своих сил на маньчжуро-монгольской границе. Здесь надо подчеркнуть, что это была именно новая проба сил после Хасана, о чём правильно сообщал Зорге в своих радиограммах в Москву. Представлять события так, что это была новая агрессия в северном направлении через Внешнюю Монголию к Байкалу, как это было предусмотрено очередным вариантом плана японского генштаба, было бы неверно. При той обстановке, которая сложилась в дальневосточном регионе: война в Китае и баланс сил между Квантунской армией и войсками РККА — подобное мероприятие выглядело авантюрой и было бы обречено на поражение.
В реестре жертв японской военщины очередь Монголии шла вслед за Маньчжурией. В японском генштабе давно поняли важность географического и стратегического положения Внешней Монголии (МНР). Официальная японская печать неоднократно обвиняла СССР в намерении использовать территорию МНР в качестве трамплина для «большевизации» Внутренней Монголии, Маньчжоу-Го и Китая. В правящих кругах Японии считалось, что снятие или хотя бы частичное ослабление этой угрозы явилось бы первым шагом на пути осуществления «континентальной политики» империи. С захватом Маньчжурии появилась идея создания «буферных зон» в пределах Внешней Монголии и Северного Китая. Всячески поощрялись сепаратистские движения Внешней Монголии, официально считавшейся составной частью Китая.
Правящие круги Японии мечтали о вхождении МНР в качестве составной части в «Великую Монголию», которая должна находиться в «сфере сопроцветания великой Восточной Азии» под эгидой Японии. Японская военщина полагала, что если МНР окажется в сфере японо-маньчжурского влияния, то безопасность советского Дальнего Востока будет основательно подорвана, а в случае войны может сложиться такая ситуация, которая вынудит СССР без всякой борьбы оставить территорию всей Сибири. В японских оперативных планах МНР именовалась ключом к Дальнему Востоку, щитом, прикрывавшим весьма уязвимую Транссибирскую магистраль, и базой для широких действий на территории Северного Китая. В связи с этим после Маньчжурии последовало вторжение японских войск в китайские провинции Жехэ, Чахар и Суйюань, занимавшие охватывающее положение по отношению к юго-восточной части МНР, а также начало широкого строительства стратегических железных дорог в этих провинциях.
Вот оценка планов японского командования, данная в докладе штаба 1-й Армейской группы уже после конфликта на Халхин-Голе:
«Не имея возможности и сил, в связи с действиями в Китае, организовать более широкие действия по захвату МНР — этого важнейшего для Японии военного плацдарма, в 1939 г. японцы ставили перед собой более ограниченную задачу — захватить территорию МНР до реки Халхин-Гол. На ближайший период для японцев территория до Халхин-Гола являлась крайне необходимой и важной по следующим причинам:
„Первое — японцы развернули строительство железной дороги ХАЛУН-АРШАН — ГАНЬЧЖУР, строя её в обход Большого Хингана. По их плану дорога должна была пройти через район НОМОНХАН БУРД ОБО — в удалении от границы МНР не далее 2–3 километров, то есть под действенным пулемётным огнём противника.
Второе — Халхин-Гол и песчаные высоты по восточному берегу реки, в случае захвата их японцами и укреплении, создавали очень сильное прикрытие подступов к Хайлару и Халун-Аршану, в настоящее время пока очень слабо защищённых со стороны МНР“.
Японским войскам, сосредоточенным у восточных границ МНР, противостояли кавалерийские дивизии монгольской армии и войска 57-го особого корпуса РККА. Штаб корпуса располагался в Улан-Баторе. В Саин-Шанда, расположенном на старинном тракте Калган — Улан-Батор, были расквартированы полки 36-й мотострелковой дивизии. В Ундурхане дислоцировалась 9-я мотоброневая и 11 — я танковая бригады, в Баин-Тумене — 8-я и в Дзамин-Удэ — 7-я мотоброневые бригады. Южную границу Тамцак-Булакского выступа в районе Югодзырь прикрывала 6-я кавалерийская бригада корпуса. Расстояния от этих пунктов до Халхин-Гола измерялись сотнями километров, которые нужно было в случае возникновения конфликта пройти по безводной пустынной степи без дорог и каких-либо ориентиров.
Инициатором вторжения на территорию МНР было командование Квантунской армии, которое возлагало большие надежды на поддержку со стороны внутренней контрреволюции из числа феодальной знати и высшего ламаистского духовенства, составлявших „пятую колону“, а также на дезорганизованность Монгольской народно-революционной армии (МНРА), обескровленной репрессиями 1937–1938 гг., когда было арестовано и уничтожено большинство высшего и старшего комсостава МНРА. Учитывалось и то, что репрессии, начатые по примеру ежовских „чисток“ в СССР, продолжались в МНРА и в начале 1939 г., вычищая из вооружённых сил оставшийся опытный командный состав.
Второй виток репрессий в армии МНР начался в начале 39-го. Инициатором, как и в предыдущие годы, был Чойбалсан. После репрессий 1937–1938 гг. он стал военным министром и министром внутренних дел. Но этого, очевидно, ему было мало, и он решил сосредоточить в своих руках всю власть в стране. Возможно, что этому способствовал и Сталин, который во время визита Чойбалсана в Москву давал ему соответствующие рекомендации как действовать. Во всяком случае, без соответствующих указаний „старшего брата“ дело не обошлось, и Чойбалсану было с кого брать пример, когда он заливал потоками крови армию и всю страну в 39-м. У него были опытные советчики и учителя из числа сотрудников бериевского НКВД, и все события в Монголии развивались по советскому образцу. К Берии поступала вся информация о событиях в Монголии, о которых он информировал не только Ворошилова, но, очевидно, и Сталина.
Маршал вернулся в Улан-Батор из Москвы 22 января. Накануне его приезда были получены агентурные данные о том, что начальник военной школы Даши Дава якобы готовил против него террористический акт. Меры по усилению охраны маршала были приняты, а начальника военной школы тут же арестовали. После соответствующего допроса он „сознался“, что в июле 1938 г. был завербован в контрреволюционную организацию начальником Политуправления армии Найданом и им был связан с уже арестованным начальником артиллерии армии Чойндамом. Он „договорился“ с обеими довести дело контрреволюционной организации до полного успеха, невзирая на продолжающиеся аресты. 21 января министерством внутренних дел были получены агентурные данные о том, что заместитель Чойбалсана Дамба в ночь на 20 января созвал у себя в штабе командиров соединений и частей Улан-Баторского гарнизона и отдал им приказ привести в боевую готовность все части в городе. Ни советские инструктора, ни особый отдел МВД не были информированы об этом приказе. 21 января прокурор армии Лубсан Цыдып, на которого якобы уже имелось более 10 показаний о его принадлежности к контрреволюционной организации, посетил части Улан-Баторского гарнизона и проверял исполнение приказа Дамбы.
