Равновес в своих носилках сидел неподвижно, но молчаливые стражи послушно остановились, словно он подал им какой-то знак.

- Сиятельный, – я, еле сдерживая разгоряченную лошадь, наклонился над трепещущими занавесками. – Там люди…они просят справедливости…говорят, это в твоей силе…

Я промямлил это – и замолчал. В голову мне пришло, что я не умею разговаривать с Равновесами и тем более правильно просить. Что говорить? Как вести себя? За кого просить – точнее, я знал, за кого просить, но, может, надо за всех?

За занавесками шевельнулась какая-то тень; Равновес, похоже, размышлял над моей странной просьбой. И, кажется, он не очень расстроился, что я не по этикету.

- Я вижу женщину,- раздался неясный глухой голос. – Женщину лет сорока, может, чуть больше, со светлыми глазами. Она не столько виновата в пропаже, сколько в безразличие и неблагодарности. Она считала не правильно, и ей все равно, что этот человек мучается и страдает. Пришла её очередь помочь ему – она не считает нужным это делать. Нельзя так с доверчивыми людьми, которые к тому же помогли тебе в трудный час. Да, что-то тут не так, хотя, конечно, есть и на нем вина…но не большая, не такая, какую ему приписывают. Пропажа найдется, и скоро. Ему нечего переживать. Он не брал. Он не должен нести наказание. Не нужно ничего придумывать и что-то делать, решится все само. Оно лежит на поверхности, только руку протяни. Все? Или есть еще просьбы?

- Ты разве не слышишь? – изумился я. Равновес чуть слышно хихикнул:

- Но ведь и ты услыхал лишь эту просьбу. Говори, я отвечу.

Я прислушался. В общем гомоне и вое ничего больше различить было невозможно; все голоса слипались в один сплошной вой, и ничья просьба не выпадала, не отличалась особо от иных.

- Еще, сиятельный, он просил об удаче, – робко напомнил я.

- Что ты понимаешь под удачей? – спросил меня Равновес. – Какой удачи ему пожелать?

Я задумался; чем наградить добропорядочного бюргера, чтоб он был доволен и наконец-то отдохнул, как того заслуживает?

- Ну-у, – протянул я, – прежде всего ему бы работенку сменить. Он, сиятельный, человек доверчивый и какой-то нехитрый. Ему бы и хозяина честного и доброго человека, чтоб не обманывал и не обижал.

- Так, – утвердительно кивнула темная фигура.

- Работку бы ему такую… и плату хорошую, чтоб мог достойно содержать семью, – продолжил я, ободренный согласием Равновеса.- Со временем он бы немного накопил деньжат, приоделся, купил бы домик и смог бы заниматься тем делом, которое ему по душе. У него был бы постоянный достаток, кров, сбережения, и он бы уже не смотрел с таким ужасом в будущее. Я, сиятельный, видел его ужас в его глазах. Этот человек никогда не знал покоя; и его жизнь подобна существованию приведения – скитания, скитания, и нет ни упокоения, ни радости. Зачем так мучить его? Помоги ему, если это в твоих силах. Я бы сам непременно помог ему. Я и денег ему дам, много, мне не жаль! Пусть на ноги встанет…

Равновес, выслушав мои пожелания, немного помолчал.

- Должно быть, наш мир становится лучше и добрее, если один человек может пожелать другому такого простого и легкого счастья, – прошептал он, наконец. – Ты хорошо сказал, юный принц. Ты пожелал ему не больше и не меньше того, что ему нужно. Дай ему золотой и скажи, что его просьба услышана и исполнится.

Я поклонился и отъехал от носилок; щеки мои пылали. Охрана Равновеса, выстраиваясь в обычный порядок, чтоб продолжить путь, с интересом и любопытством поглядывала на меня. Я еле перевел дух; а что я сказал такого?

Меня нагнал Черный; его глаза были круглые от возбуждения и любопытства.

- Ну! – выпалил он. – Вот это номер! Ты хоть знаешь, что так делать вообще нельзя? Просьбы верующих Равновесу передают охранники, то есть люди невинные и чистые, беспристрастные, которые не пожелают, по идее, человеку ни лишнего, ни дурного? Что ты просил?

- Просил вон за того человека – надо, кстати, дать ему золотой, так Равновес сказал…

- Сказал?! Так он тебя послушал и просьбу удовлетворил?! Ого! Слушай, а это халявный шанс! Правда-правда! Ты прямо сейчас можешь встать под его знамена, стать его охранником, и однажды он наградит тебя счастьем, которого ты заслуживаешь, таким, какого ты и хочешь!

- С ума сошел, Черный?! А как же ты? Нет, я тебя не оставлю. Айда лучше дадим этому человеку денег…

Мы повернули обратно; мой проситель стоял на мостовой один – остальные либо разошлись, либо продолжали догонять далеко отъехавшего Равновеса. На молодом лице его отразилось волнение, и даже страх – кажется, он уже пожалел о том, что попросил, но убежать он уже не мог – надежда, воскресшая в нем при нашем приближении, была сильнее страха.

- Господин Равновес выслушал твою просьбу и удовлетворил,- крикнул я. – Пропажа твоя найдется, и ты обретешь вскоре покой…какую сумму ты должен?

- Восемнадцать серебряных!

Черный мученически закатил глаза, но промолчал. Восемнадцать серебряных! Как, должно быть, беден этот человек, если такая сумма кажется ему огромной! Или, наверное, он так измучен неприятностями, что эта просто кажется ему катастрофой?

- Вот тебе золотой, – я не рискнул дать больше, поминая слова Равновеса, – это больше, чем твои восемнадцать серебряных. Можешь отдать долг и плюнуть в лицо обманувшей тебя женщине. Можешь подождать разрешения дела. В любом случае – скоро ты будешь спокоен, и жизнь твоя наладится. Больше того – скоро ты разбогатеешь, не сильно, но достаточно для того, чтобы начать осуществлять свою мечту – есть у тебя мечта? Или, может, дело, которым ты хотел бы заниматься?

- Господин! О, добрый господин! – человек упал на колени и зарыдал, хотя на лице его было написано необычное облегчение и счастье. – Ты смог уговорить Равновеса?! Ты святой, господин!

Но моя святость на глазах испарялась; глядя, как этот юноша, плача, целует монету, и смеется, глядя на золотистые искры, играющие в металле, я ощутил ярость.

Мало того, что я осчастливил одного этого человека; найдутся другие, которых эта женщина – кто, кстати, она такая? – так же хладнокровно использует и выкинет, как отработанную сломанную вещь… Этого не должно повториться!

- Что ты задумал? Что ты еще задумал?! Ты бросай свои интеллигентские штучки! – почуяв недоброе, крикнул Черный, но он, конечно, не удержал бы меня, даже если б захотел.

Наверное, охрана Равновеса ожидала моего возвращения, или он предупредил их каким тайным знаком, только паланкин стоял, словно поджидал меня. Охрана Равновеса разогнала просителей, и вокруг паланкина было абсолютно пусто, словно специально для меня приготовили местечко. Не раздумывая, я рванул полог, скрывающий Равновеса, и выпалил:

- Господин, выслушай теперь меня! Я прошу!

И я замолчал, пораженный увиденным.

Равновесом была женщина, что само по себе не было чем-то странным – мало ли, кто может быть родней Богу! Только это была, несомненно, очень старая и немощная женщина, я бы сказал – бабка лет восьмидесяти. И к тому же разодетая в пух и прах, как молоденькая принцесса.

Судя по всему, она была айком – на ней было нарядное шелковое кимоно, розовато-желтое, как персик, разукрашенное яркими, нежного цвета цветами и райскими птицами. Под грудью блестел широкий алый пояс; на фоне этих цветных нарядных тканей её руки, темные, морщинистые, с узловатыми грубыми пальцами, унизанные какими-то колечками, смотрелись дико и неуместно.

Но всего страннее была маска на её лице, по обеим сторонам которой на грудь спускались длинные разноцветные ленты. Нежно-розовая, как личико молоденькой девушки, тонкая фарфоровая маска, красиво разукрашенная умелым мастером, с выложенными тонким бисером серебряными слезками, с нарисованными на веках крыльями голубых бабочек, с удивленно приподнятыми дугами бровей тоже была прикреплена к голове лентами, завязывающимися на затылке. Седая грива, украшенная нитями бус, какими-то блестящими мелкими колокольчиками, позванивающими при каждом движении её головы, уложенная в замысловатую прическу над розовым фарфором, довершала этот странный вид.