Мне подумалось, что они сговорились с Хранителем утром, и уже без меня, с глазу на глаз. Но это было уже неважно.

… Самой глухой ночью, сразу после того, как уехал Зед, мы с Тоном выехали вслед за ним. И сразу же после того, как он уехал с подмененным талисманом, я отправил Торна по порталу к ожидающему его Зеду-регейцу.

- Не бойся ничего, – сказал я.

- Я не боюсь! – ответил он гордо.

****************************

====== 2. РАЗВЕТВЛЕНИЕ. ЗАГОВОР ПРАВЯЩИХ. ======

Утром мы покидали город.

К тому времени нога моя благодаря снадобью Зеда, болела куда как меньше. Чудо-лекарство залечило ожог, но кожа на нем все еще была слишком нежной. Рубец не огрубел, и я заметно прихрамывал.

Зед, не подозревающий дурного, даже не заподозрил подмены. Он лишь обеспокоился, смогу ли я ехать, на что я ответил, что просто новый сапог натер мне ногу, и беспокоиться не о чем. О своем новом одеянии из шкурок ящерицы я сказал, что это подарок Давра, и Зед и на это особого внимания не обратил.

Таинственный паланкин, который мы должны были сопровождать, и который, к слову сказать, сопровождала своя собственная охрана, богато украшенный тонкими дорогими тканями, позолотой и богатой вышивкой, был во главе процессии, и по роскоши, с которой он был украшен, по изысканности узоров и вышивки, можно было бы подумать, что это какая-то знатная дама поехала в путешествие. Может, принцесса следует к своему жениху, а может Императрица к соседям в гости по государственным делам.

Только люди были иного мнения.

Едва опустился подвесной мост, и застучали копыта лошадей охранников по бревнам, как на паланкин налетели со всех сторон люди. Это было зрелище жуткое и странное одновременно.

Одни из просителей выли в голос и исступленно колотили себя в грудь, другие бросались к конникам – те низко нагибали копья и ими удерживали наваливающихся людей,- и старались облобызать им ноги. Другие, едва нас завидев, как крысы разбегались в разные стороны, словно в нарядных занавешенных носилках ехала сама смерть.

Кое-кто начал нападать и на меня, крича и плача, и моя стража отгоняла их плетьми. Казалось, мы увозили из города какое-то чудо, чуть ли не Господа Бога, и люди, пользуясь случаем, хотели выпросить для себя то, что не мог им дать смертный, пусть даже и самый знатный и могущественный на свете.

Черный ехал впереди; на нем был длинный черный плащ, скрывающий его расшитый серебром костюм, и выглядел он зловеще. Он ехал очень близко к нашему таинственному спутнику, практически в рядах его охраны (как обычно плевав на этикет, который, несомненно, надо было соблюдать с такой-то важной персоной), и его наверняка принимали за советника таинственной персоны. И, скорее всего, за презлого советника – какой добрый человек нарядится так мрачно и даже скупо? Может, поэтому он со своей черной стражей проезжал мимо просителей без особых препятствий. Я же, в моих веселеньких голубеньких кожаных одеждах, на утреннем свету становящихся почти белыми, таким почтением не пользовался; напротив – светлым пятном выделялся из всех, и ко мне просителей было больше, чем к кому-либо. Я крепче прижал к себе свою походную книгу, опасаясь, как бы люди, тянущие ко мне руки, не сорвали её с ременной привязи. А просящих становилось все больше. От их исступленных криков звенел воздух, у меня закружилась голова, и, казалось, даже Камни на мостовой кричали и плакали:

- Господин, проси за меня!

Один из голосящих все-таки прорвался мимо моей охраны и вцепился в мою ногу. Это был молодой человек, темноволосый, с совершенно безумными умоляющими глазами. По его одежде трудно было определить, кто он. Наверное, какой–нибудь мелкий торговец. Красная полоса – след от плети, – пересекала его щеку, но слезы на его глазах были вызваны не болью, нет.

- Господин, проси за меня!- прокричал он, вцепляясь в стремена так, что костяшки побелели. Кажется, он сорвал ноготь об железо, но, несмотря на кровоточащую рану, он не отпускал меня. – Проси за меня! У меня беда, большая пропажа, и если меня обвинят..! Мне придется платить большие деньги, а у меня их нет, и взять не откуда, и кормить мою семью мне будет нечем! Я прошу справедливости! Проси за меня, господин! Господин, мне в жизни не везет, я человек робкий, не умею постоять за себя, и люди тем пользуются! Попроси, пусть она мне поможет! Мне никогда ничего не доставалось задаром, так пусть хоть раз повезет! Хоть раз, господин! Я так устал, я хочу отдохнуть!

От его сбивчивой, полубезумной речи мне стало не по себе. Я ничего не понимал; а его глаза, жадно смотрящие в мое лицо, горели каким-то религиозным экстазом.

Подоспевшие солдаты силой отогнали его от меня, и я остался один – его страшный исступленный взгляд словно поглотил весь мир вокруг меня.

- Зед! – крикнул я. – Кто это в паланкине? Кого мы сопровождаем?

Черный оглянулся. Увидев, что черный всадник повернул назад, просители бросились врассыпную. Кажется, они его боялись – интересно, почему?

- Это Равновес,- ответил он, приближаясь. Просители мгновенно испарились. – Ты что, никогда о них не слышал?

По его довольной физиономии я понял, что и он услыхал о них впервые недавно, но чуть раньше меня, и потому его распирает от гордости.

- А что они могут, эти Равновесы?

- Да все! Равновес – Брат Бога, и все, что он скажет, сбудется. Или напишет. Или подумает. Может даже не думать – но тот, кто коснется его, или побудет рядом, или просто увидит, тот может исполнить свою мечту, или какое желание, или еще что… Видишь, некоторые боятся его? Это потому, что совесть их нечиста; они убегают прежде, чем он услышит остальные просьбы. Чтобы отвязаться сразу ото всех просителей, он может сказать: «Всем справедливого суда». И тогда всех, кого он заметил, постигнет справедливый суд. По местным поверьям с ним рядом даже находиться-то опасно. Видишь его стражу? Все они невинны; ни один из них не касался женщины. В охрану к Равновесу идут лишь странные люди, не от мира сего. Что происходит в их головах, я не знаю, но они не боятся его предсказаний. Они не грешат вообще никогда – видишь, даже не бьют людей, которые им мешают, – и нередко, говорят, они обретают истинное счастье за свое благочестие. Это тогда, когда Равновес говорит: «По делам его да воздастся».

- Ого! А ты боишься его? Вдруг ты ему чем-то не понравишься, и он тебя проклянет? И это сбудется? А ты едешь к нему так близко…

Черный оглянулся на паланкин; на лице его отобразилось какое-то скучное, неопределенное выражение и он легкомысленно пожал плечами.

- Страшно же когда знаешь, – сказал он. – А если что-то происходит, и тебе этого никто раньше не предсказывал, то оно кажется само собой разумеющимся.

Я оглянулся; мой проситель все еще бежал за процессией, уже порядком устав и начиная отставать, и лицо его приобретало все более безразличное выражение. Глаза, еще недавно поразившие меня своим исступлением, гасли, становились бессмысленными, и двигался он скорее механически, чем целенаправленно, просто борясь за какое-то уже непонятное мне право – то ли видеть, что я буду делать, толи увидеть своими глазами, что я точно ничего не буду делать, и уже ни на что не надеяться. Да, наверное, я прав: он не хотел напрасно надеяться. Его надежда оставляла его; горе тушило разум, и голова наполнялась горечью и безысходностью. Еще минута – и он исчезнет, отстанет от нашей процессии, затеряется в клубах пыли…И его жизнь пойдет дальше так же медленно и бедно, как и до сих пор, и он с каждым днем будет погружаться в эту безысходность все глубже и глубже, и все страшнее и тяжелее будет ему жить…Эти мысли были так ярки и так живо представил я себе ужас такого существования, что невозможно было оставить без внимания его просьбу.

- Стой! – заорал я, пятками пришпорив коня. – Остановись!

Стражи Равновеса, заинтересованные, обернулись ко мне. Наверное, учитывая все вышесказанное Черным, не часто кто-то вообще осмеливался просто так приближаться к их странному господину. Ход их лошадей немного замедлился, и я без труда нагнал паланкин. Замешкавшийся Черный что-то орал позади, но я не слушал. Потом разберемся.