- Здесь был наш научный центр, – ответил мне ясный и спокойный женский голос. – Здесь вершились судьбы этого мира.

- Символичненько, – заметил я. – Значит, будем вершить.

2. Кто.

Мы стояли на этой площадке – пять человек, на несуществующей смотровой площадке, у огромных призрачных окон, которых давно уже нет, под Торном, который смотрел на нас сверху и ждал, что же мы решим и кому же все это достанется.

Мир, тот, к которому я привык – он оказался не так прост, о, нет! Словно незримые нити, опутывал его всеобщий разум. Мировой Разум; и незамысловатые мечты пастуха, и честолюбивые мысли будущего тирана – все они сплетались в общем котле, опутывая планету звенящей тонкой сетью. И все их слышали; только не осознавали.

Я – слышал все и всех, различал малейшие оттенки желаний и чувств каждого из живущих на этой планете, на всех слоях её реальности, а реальностей было много. Они наслаивались друг на друга, как многочисленные тонкие рубашки, как слои в коконе бабочки, и в каждом из них жизнь кипела, и каждый срез, каждый слой отличался от предыдущего, и в каждом мир жил иначе, чем в каком другом; и планета, окутанная живой мыслью – она походила на солнце с его растрепанными протуберанцами…

Разум всего мира спорил над тем, какой же из слоев достоин того, чтобы жить, и творить историю в Ветви Реальности, той, которая материальна и осязаема.

Дело было не в том, что эта планета была какой-то особенной, нет. Всякий мир особ по-своему; а этот мир – он был их домом.

Я был там, в той башне. С удивлением отметил я, что ничто во мне не изменилось, и Мировой Разум принимал и понимал меня таковым, каким я разгуливал по этому миру. На плечах моих, сверкая, была надета куртка из кожи лунной ящерицы, и на голове красовалась круглая маленькая шапочка, и даже плащ, похожий на кожистые крылья, был при мне.

В этом мире я был своим – не было смысла изменяться и маскироваться, мир знал, каков я на вкус, и принимал меня, и именно поэтому мне было дозволено собрать этот Совет, и потребовать объяснений от четверых моих оппонентов.

Первым был молчаливый краб-Паладин, незадачливый рыцарь-девственник Роман, оказавшийся весьма удачливым убийцей.

Он стоял, глядя на сверкающий город. Всемирный разум рисовал его так же в точности, каким я видел его в старом городе. Только теперь я уж ни за что не подумал о том, что он смешон и нелеп в своих громыхающих громоздких доспехах! Я видел каждую клепочку, обведенную слепяще-белым ободком, на его доспехах, я видел каждый ремешок, скрепляющий его наручи, его панцирь, всю его защиту, делающую его неуязвимым, как танк. И запах – ох, какой запах исходил от него! Всемирный Разум, верно, нажал на многие рычаги в моем мозгу, чтобы я понял, как пахнет от этого человека, чтобы я почувствовал эту жуткую, отвратительную смесь из запаха крови, железа и гари. Так пахнет убийство и война; краб был воином, зверем. Хищником. Он не знал любви – и даже не оттого, что ему нельзя было любить, а оттого, что он был рожден для другого. В его сердце было столько страстей, что место еще для одной просто не оставалось.

Рядом с Паладином стояла Айрин. Всемирный Разум видел её немного иной, чем я запомнил её во время нашей встречи. Она была одета в простое белое платье – странно, но она мне что-то напомнила, какие-то спутанные образы мгновенно пронеслись в моей голове, но я не разобрал, из прошлого они или из будущего, – застегнутое до самого горла. Её светлые волосы были гладко и аккуратно причесаны, не было ни нездоровой худобы, ни бледности. Теперь она, несомненно, походила на агента больше, чем то серое, угловатое, больное существо, каким мы встретили её когда-то. Теперь её можно было б назвать красивой. Красота её была в правильности черт, в ясности прозрачных чистых глаз, в спокойствии высокого лба и ровных бровей.

Высшее чистое существо…

Стоял Ур, свободный, страшный, подавляющий своей первобытной животной силой. Он тоже был приглашен на этот Совет. Думаю, его не могли не пригласить. Его боялись – потому что он был такой не один, с изумлением понял я. Айрин, белый чистенький агент, стрельнув в его сторону своими прозрачными глазами, разве что не завопила о сотнях тысяч мутантов, подобных ему. Ее раса – раса людей древнейшей цивилизации, – изживала себя, уходила в прошлое, разрушалась так же, как и эти города, раскиданные по всей планете. На смену им приходили они, новые люди, с новыми возможностями, с новыми, такими странными и прочными телами, с острейшим умом и мыслями, до которых они, старая раса, никогда б и не додумались.

Странная игра природы.

Еще был один человек, простой человек, в мешковатом комбинезоне, испачканном сажей. Странный; словно уборщик или мусорщик, или еще кто из обслуживающего персонала, попавший на это Совет по ошибке. У него были натруженные сильные руки, и уставшие опущенные плечи, словно он всю свою жизнь положил на то, чтобы кидать камни или поднимать тяжести.

Но, однако, ошибки никакой не было; Айрин и Паладин смотрели на серого враждебно, даже с ненавистью, презирая его мешковатый комбинезон и привыкшие к грязной работе руки, но – они смотрели не него как на равного себе.

Они вчетвером собирались делить мир.

Я был с ними.

- Присядем? – спросил я, оглянувшись. Вместо жалких подобий кресел, на которые мы с Черным рухнули, теряя остатки сознания, стояли роскошные сидения, просто какие-то белоснежные троны с высокими узкими спинками и удобными полированными подлокотниками, вместо облезлой кирпичной кладки – белоснежные стены. Кресла стояли вокруг натертого до блеска круглого стола, символизирующего город. Выполненный из прекрасных пород дерева, он был разделен – как и город – на поперечные сектора. Клин из беленого дерева с красивыми узорами, клин – из темного, шоколадного дерева… – В ногах правды нет!

Символичненько…

3. Пояснения.

Мы расселись; некоторое время мы сидели молча, думая каждый о своем, точнее – каждый прислушиваясь к тому, что происходит в его собственной голове и складывая это в единое целое.

Я, и эти люди за столом – это вовсе и не люди были. По большому счету передо мной сидели не Айрин и не Паладин Роман, и не Ур с серым.

Передо мной сидели представители всех цивилизаций, что населяли эту планету. Они могли выглядеть как угодно, но мой разум избрал именно эти образы.

- Надо ли говорить, зачем мы тут собрались, – произнесла Айрин, постукивая по полированной поверхности стола ногтями.

- Надо, – сказал я с ехидцей. Странные интонации, раньше у меня их не было. Впрочем, верное, они мне и не принадлежали. Это были чьи-то чужие мысли – одного из тех, кого я представлял на этом совете, одного из тех, кто пришел в этот мир и покорил его – в отличие от тех, с кем мне теперь предстояло сейчас разговаривать.

И с удивлением понял я, что и нас, чужаков, кого этот мир принял и назвал своими, тоже много. Не только я и Черный – а что я знаю о других карьеристах, о величайших героях и отвратительнейших негодяях?!

Всех нас объединяло одно – нам полюбился этот мир, его честные и суровые законы. И все мы одинаково упрямо штурмовали его, подчиняясь его правилам, убивали и торжествовали, или погибали – и оставались в песнях и легендах этих земель. Все мы дерзали – и получали искомого; этой дерзости и самоубийственной смелости не хватало этим, сидящим со мной за столом переговоров – а может, они просто были не так безрассудно глупы и смелы, как мы…

Мир еще не принадлежал нам; но мы, более прогрессивные в сравнении с аборигенами, уже меняли его, и устанавливали свои законы и правила, и мир этот нам позволял это делать, и наши решения принимал. Мы решали, как он будет выглядеть в дальнейшем – вот поэтому эти люди, сидящие теперь со мной за столом, те, кто когда-то тут жил, те, кто когда-то были хозяевами, теперь должны были униженно просить у нас разрешения вернуться.

И я должен был решить, чья ветвь понравится мне больше, и чьей ветви я помогу вырасти – а чью обрежу, не дав ни малейшего шанса еще на многие, многие века.