— Надеюсь, до среды я сумею увидеть результат, — подбородок графа вновь придавил меня вниз. — Если, конечно, Лоран пожелает увидеть меня, во что я не верю. Мы попрощались у ручья, и боюсь, даже будучи в Париже, он не навестит меня более. Я всегда ассоциировался у него лишь с болью, а теперь боли стало в разы больше. Боль нельзя любить, боль стремишься забыть. Я тревожусь за него, хотя и понимаю, что это лишнее. Габриэль присмотрит за ним лучше моего, хотя, мне кажется, Лоран не нуждается больше ни в чьей помощи. Я просто продолжаю видеть в нём ребёнка, корчащегося от нестерпимой головной боли, и всё пытаюсь сделать его своим. В Мексике ещё в прошлом веке некоторые сумасшедшие блюли страшную традицию — младшая дочь остаётся с матерью до самой её смерти, чтобы заботиться о ней. Девочка с рождения лишена собственного счастья. Я стал таким отцом, потому что испугался одиночества. Но судьбу не обманешь, я не заслужил права быть кому-то нужным, и уже слишком поздно что-то менять. Прости, что говорю тебе всё это. Наверное, я просто трус, чтобы сказать это перед зеркалом, глядя пустым взглядом в пустые глаза. Я даже не хочу видеть твои глаза, они слишком о многом мне говорят, а я не желаю их больше слушать.

Граф оттолкнул меня так резко, что я не успела ухватиться за него, и между нами вновь были пять шагов, только теперь непреодолимых. Он действительно глядел в сторону, и на лице его застыла гримаса то ли боли, то ли отвращения. Ко мне или самому себе, оставалось лишь гадать. Он вновь зашагал вперёд, я бросилась следом.

— Куда мы идём? — на бегу выкрикнула я вопрос, надеясь, что для ответа граф сбавит скорость.

Ответа не последовало, но идти он стал медленнее, и я сохранила надежду вновь получить ответ, пусть и с опозданием. Здесь на тёмной дороге оставалась лишь оболочка графа, мысли же его парили далеко отсюда — запутались в тонких ветвях деревьев у ручья или же завязли в трясины далёкого прошлого, кто знает… Дорога отовсюду далека, и мне остаётся лишь покорно ждать его возвращения, ведь то, что он взял меня в этот путь, придавало мне веса в собственных глазах.

— К машине, — он ответил уже за вторым поворотом тогда, когда я сама различила очертания брошенного на обочине «порше». — Габриэль попросил меня прийти последним, потому как знал, что мне не все обрадуются.

— Отчего вы скрыли от меня…

— Я ничего не скрывал, — теперь граф не тянул с ответом, зная мой вопрос до того, как я его озвучила. — Зачем тебе знать о моём прошлом, когда ты не в силах разобраться с собственным прошлым, чтобы решить, что делать со своим будущем?

Теперь он глядел мне в глаза, и его серые, подобно двум магнитам, стали притягивать меня, и вот между нами не осталось и шага. Я вновь уткнулась носом в ледяную грудь, но уже не почувствовала запаха костра.

— Я не верю в то, что ты способна принять самостоятельное решение, но я зубами выгрыз его для тебя, хотя меня не поддержал никто, даже Габриэль. Не поверишь, кто встал на мою сторону — Клиф. Я изначально знал, что мы братья и не мог тронуть его, показать свою силу без разрешения Габриэля, а когда мы встали друг против друга в бане, я вдруг понял, что должен отойти в сторону, потому что не имею права разбивать ещё одну мечту просто потому, что не считаю ту верной.

Он отвернулся от меня, сделал последние десять шагов к машине и открыл дверцу. Я зажмурилась, увидев в его руках джинсы, хотя и понимала, что он вряд ли у меня на глазах избавится от набедренной повязки. Долгие пять минут я стояла с закрытыми глазами, не видя перед собой ничего, кроме черноты.

— Вы обещали поговорить со мной, — начала я, медленно приподнимая веки.

— Я уже поговорил.

На графе поверх футболки был джемпер, и сейчас он завязывал шнурки кроссовок.

— Вы же не пригласили меня поговорить о вас…

— Я уже сказал тебе, что ты примешь решение о своей судьбе самостоятельно. Мне пообещали не решать за тебя. Разве этого мало?

— Вы сказали про мечту? Вы имели в виду мечту Клифа…

Я неуверенно закончила фразу на вопросительной ноте, но граф вместо ответа рассмеялся.

— Нет, Катья, о твоей мечте, о твоей дурацкой мечте стать американкой. Будущая ночь прекрасная возможность поставить последнюю галочку и всё… Катьи больше не будет, останется лишь Джанет, которая не станет мучить себя вопросами, почему она не в состоянии отличить русский язык от китайского!

— Вы говорили со мной всё это время по-русски? — спросила я, действительно не в силах определить принадлежность его слов к определённому языку.

— Я мог срываться на французский, как Лео Толстой, но большую часть разговора я всё же вёл по-русски.

— Не может быть! А… на каком языке сейчас говорю я?

— Ты отвечаешь мне по-английски, и мне кажется, что твоё перевоплощение уже началось и его невозможно остановить. Только дело вовсе не в Клифе и его желании видеть в тебе мёртвую жену, а в тебе самой. Тебе не хочется быть собой, тебе не нравится быть собой…

— Это не правда! — только моя нерешительная попытка перебить графа потонула в новом потоке непонятно какой речи.

— Никаких воспоминаний, никаких сожалений, любимый мужчина и никаких обязательств перед обществом. Свобода — твоя американская мечта… Если прибавить к ней счёт в банке, с которого я не собираюсь ничего снимать, неплохое начало. Расценивай это как свадебный подарок, только я не приду на свадьбу, чтобы не смущать невесту и жениха.

— Я не знаю, на каком языке вы говорите, но скажите мне ясно, что меня ждёт. Я не в силах понимать ваши намёки. Я отдам своё тело её духу, так? Я просто умру, я верно всё понимаю?

— Нет, не верно!

Граф резко поднялся с сиденья и захлопнул дверцу.

— Я спросил тебя тогда в кабинете, что ты хочешь сделать в своей жизни прежде, чем умрёшь? Ты так и не ответила мне на вопрос. Ты даже не поняла, что делать с билетом и деньгами, со свободой, которую ты требовала у Лорана. И раз у тебя нет собственных желаний, тебе дадут желания Джанет, чтобы ты исполнила то, что она не успела, потому что нельзя умереть, ничего не сделав в жизни!

— У неё не было никаких желаний! Она была ничем не лучше меня! — я даже не поняла, откуда у меня взялись силы орать. — Я лучше её. Я не алкоголичка и не наркоманка!

Я стояла посреди пустой дороги против улыбающегося вампира и медленно пятилась, будто могла убежать от брошенных мне в лицо слов.

— Она сгорела раньше, чем её тело. Клиф убил её при жизни, но меня он не убил. Слышите? Он не убил меня, хотя столько раз пытался это сделать! Моё тело сильнее её тела, моё сердце продолжало биться, когда страх требовал у него остановиться. Моё желание жить сильнее страха умереть! Слышите?!

Я кричала, а он улыбался и качал головой. Я хватала ртом воздух, но не могла добавить и слова, будто позабыла разом все языки.

— Не верю, — вдруг сказал граф и направился к водительской дверце. — Попытайся сначала сама поверить себе. Тогда, быть может, завтра они поверят тебе.

— Вы куда?!

Я бросилась на капот, будто могла удержать машину. Граф продолжал опираться на открытую дверцу, не садясь за руль.

— Домой. Я не стану готовить тебе ужин, всегда можно заказать пиццу, если ты будешь в состоянии её съесть. А если вы придёте вместе с Клифом, чтобы проводить меня, то у Лорана большой запас выпивки. Так что, принимая своё решение, не бери в расчёт кулинара-любителя, я не стану изводить продукты просто так. А сейчас отойди от машины, глупо погибать под её колёсами.

Я отошла, вернее отпрыгнула, точнее меня отшвырнуло к обочине желанием графа. «Порше» рванул с места и скрылся за поворотом раньше, чем я могла выдохнуть. Но испугаться перспективе добираться до парка в одиночестве я не успела, ослеплённая фарами на такой же бешеной скорости затормозившего подле меня «Бьюика».

— Как они только время рассчитывают!

Я выдохнула, не увидев Клифа. За рулём сидела Моника. Я открыла дверцу и плюхнулась на сиденье, поняв, что где-то успела потерять сандалии.