Как и на остальных, на нём была лишь набедренная повязка, но я не посмела опустить глаза дальше груди, а смотреть в лицо не было сил. Тридцать секунд, которые он задержался подле меня, стали для меня вечностью. Я ждала, что услышу хотя бы «merci» (спасибо, франц.), но он тоже ограничился испанской благодарностью. За ним плечом к плечу стоял Клиф, бледнее обычного — баня не разогнала его мёртвой крови или же его довело до белого каления соседство парижского вампира. Его благодарность оказалась такой же краткой, будто он вовсе не был со мной знаком. Дальше я уже раздавала еду машинально, мечтая лишь о том, чтобы оказаться рядом с графом и вытрясти из него признание.

Гости расселись вокруг костра в несколько рядов. Каталина подхватила две тарелки и поманила за собой, указывая на место подле Клифа. Я вздрогнула от неожиданности, хотя удивилась бы иному выбору. Клиф принял из её рук тарелку и терпеливо дождался, когда я усядусь.

— Что с Диего? — спросила я, испугавшись его молчания.

— Женщины пошли за детьми.

Я обернулась и, не найдя Каталины, вздрогнула.

— Мне поручили ребёнка, так ведь?

Я хотела вскочить и чуть не опрокинула тарелку, но Клиф мягко удержал меня подле себя и прошептал, склонившись к самому уху:

— Успокойся. Ты достаточно помогла Каталине, и никто не просил тебя стеречь детей у ручья. У них всё отработано за столько лет, да и дети их плавать начинают раньше, чем ходить. Поешь лучше.

Клиф подцепил на вилку кусочек лосося, и пришлось покорно его проглотить. Он явно намеривался кормить меня и дальше, и я желала бы остановить его, но не знала как.

— А ты? — единственное, что сумела пробубнить я с полным ртом.

— Я не могу есть, как они. Не могу глотать, совершенно. Но голод не раздражает меня. Я дождусь чая, и с меня будет довольно.

— Возьми похлёбку, — раздался над нами голос Каталины.

Она опустилась рядом, вновь держа спящего Диего на плече.

— Я могу покормить тебя тоже, — предложил Клиф.

— Я давно уже обхожусь без мужской помощи, — сказала Каталина дружески, совсем без сарказма. — Ты возьми немного для Джанет. Эстефания никогда не жалеет мёда.

Я вздрогнула и посмотрела на Клифа. Он оставался бледен, и невозможно было понять, как на него подействовало слово «мёд». Быть может, мне одной послышался в словах Каталины намёк на умершего ребёнка настоящей Джанет. Клиф покорно поднялся и направился к плетёным корзинам.

— Когда начнутся танцы, я уйду, — сказала Каталина, поглаживая малышу спину. — Я решила провести этот день дома, но не переживай, я сплю крепко, потому не стану вам с Моникой помехой. С Диего останется моя старшая дочь, а вы обе спокойно выспитесь. Улыбнись, Джанет, не дожидаясь, когда Габриэль попросит тебя об этом лично. Мы оплакали мёртвых, теперь время живого веселья. И мы не позволим никому испортить праздник непростительной печалью.

— Каких мёртвых вы оплакивали? — решилась я задать опасный вопрос.

— Всех, — улыбнулась Каталина. — И себя в их числе. И тех, кто погиб из-за нас, ведь многие не могут сдержаться при виде человеческой крови, хотя она им и не нужна.

Я проследила за её красноречивым взглядом и встретилась с глазами графа.

— Что он, что его сын, оба не знают меры, — из голоса Каталины пропала мягкость. — Я сама чувствую подле них страх, а это неправильно. От людей должна исходить только любовь.

— А ты сама…

— Убиваю ли я? — голос Каталины вернул прежнюю мягкость. — Убиваю, но не больше твоего. Творец создал этот мир разумно, у каждого есть своё предназначение, и трава не возмутится тому, что её поедает олень. Творец дал оленю еду, и тот не вздумает охотиться, как гризли. Человек, забывший свои предназначения, глупец. Он должен брать от природы лишь то, что ему действительно нужно для поддержания жизни, чтобы не нарушать природной гармонии. Одна туша оленя накормит деревню, оставив лёгкое чувство голода, а две заставят животы болеть и остатки мяса гнить. Никогда не забуду смердящие пары Монтерея, — Каталина запрокинула голову и втянула ноздрями воздух. — Ради воловьих шкур пришлые забивали целые стада. Лишь лучшие части они засаливали для матросов и съедали на празднике, посвящённом окончанию забоя. Остальное бросали койотам, но койот не может съесть столько мяса, не охотясь. Туши разлагались под солнцем, над городом кружились облака мух, это было ужасно… Но мои белые мужья считали подобное правильным. Почему ты так долго?

За шумом голосов я не заметила вернувшегося Клифа. Он держал в руке стакан с похлёбкой и другой с чем-то очень ароматным.

— Это для тебя, — сказал он, потрясая вторым стаканом. — Это действительно добрая трава.

Каталина кивнула и вдруг зевнула, совсем как человек.

— Прежде чем завалишься с остальными в баню, отправь девочек домой. Понял?

Клиф кивнул, и Каталина осторожно, чтобы не потревожить сон ребёнка, поднялась на ноги. Габриэль кивнул ей, отпуская, а я вновь поймала взгляд графа, который, должно быть, внимательно следил за нами всё это время, а может даже слышал беседу. Наверное, пристальное внимание француза не укрылось и от Клифа, потому он демонстративно развернул меня к себе и, как ночью йогуртом, принялся кормить желудёвой похлёбкой, которая напоминала по консистенции овсянку, а вот вкуса из-за обилия мёда я совсем не почувствовала.

— Теперь запей.

Предложенный настой Yerba Buena смыл приторность мёда и оставил мятное послевкусие. Я боялась повернуться в сторону графа, но чувствовала, как от его взгляда к лицу приливает кровь.

— А как вообще вампиры едят? — шепнула я Клифу, заметив, что даже граф держит в руках лепёшку.

— Что мы едим, ты хотела спросить?

Я с трудом поняла английскую фразу, сказанную незаметно подсевшим к нам мёртвым индейцем — я всё не могла заставить себя назвать их вампирами даже мысленно. Он принялся рассматривать меня, и я, не испытывая большего смущения, открыто глядела в его достаточно молодое лицо. Наверное, мои щёки уже просто не могли пылать ярче. Грудь его украшало ожерелье из белых ракушек, но такое было даже на Клифе, и от остальных этого индейца отличали лишь тростниковые браслеты, сплетённые столбиком — они стягивали его могучие бицепсы. Лоб пересекала простая кожаная повязка, а в собранные на затылке на манер Габриэля чёрные густые волосы было воткнуто два пера. Пухлые губы сложились в улыбку, и густые чёрные брови сошлись у переносицы.

— Мы едим кровь, как любые другие вампиры.

Я вздрогнула от ледяных слов, которые индеец произнёс с улыбкой. Он обернулся, чтобы стащить у девочки из волос цветок, поднёс к губам стебелёк и потянул его, словно пил коктейль через трубочку.

— Сок — это их кровь, — продолжил он, облизывая пухлые губы. — Цветы растут, как растут и деревья. Всё в мире умирает, но это значит, что всё проживает свою жизнь, и если оборвать её, то можно забрать их жизненные силы себе.

Клиф молча опустил мне на плечо руку и распластал длинные пальцы на моей груди, будто защищая сердце от взгляда индейца. Тот усмехнулся, но уходить не думал, только удобнее устроился на месте Каталины и оказался теперь против графа, который нынче нашёл в нём более интересный предмет для рассмотрения, чем была я.

— Вы должны помириться, иначе заразите своей злостью моих гостей, — сказал неожиданно Габриэль, но повернулись к нему только этот индеец и граф, остальные продолжили смотреть на огонь, будто слова вождя заставили их замереть.

Я поняла смысл фразы, но она явно была сказана по-испански.

— Я не собираюсь мириться с присутствием дона Антонио на празднике нашего племени!

Индеец вскочил на ноги, и я порадовалась, что Клиф успел оттянуть меня к себе, иначе индеец откинул бы меня локтем.

— Я прекрасно понял тебя ещё в бане, Алехандро, — продолжил спокойно Габриэль. — Моё решение, принятое в тысяча восемьсот тридцать восьмом, остаётся в силе. Дон Антонио не виновен в смерти твоей сестры.

Я оторвалась от груди Клифа и взглянула в бесстрастное лицо графа. Он продолжал глядеть на индейца пустыми мутно-серыми глазами. В руке его оставалась едва надкусанная сложенная пополам кукурузная лепёшка. Граф не шевелился.