— Это у тебя откуда информация?
— Сама догадалась. Сколько у неё официальных мужей было? Четыре? Но после итальянца она же вернулась из миссии в деревню и там явно сын Габриэля не взял её просто так, а женился, а с учётом, что он прожил больше ста лет… Я уже запуталась без калькулятора считать, когда избавлюсь от неё!
— Моника, затихни… Я ведь могу всё рассказать твоей матери.
— Пугаешь? — девушка усмехнулась, обнажая крупные белоснежные зубы. — Чего рассказывать? А то она не знает! Я ей это уже высказала сегодня, потому меня Габриэль и потащил сюда, чтобы я своим скорбным видом не портила другим веселье. Может, он и оставил меня здесь специально. Но я злюсь, Клиф, злюсь… И никому до меня нет дела. Она же платье даже без моего ведома купила. Мне даже платье на свадьбу не дают выбрать! Вот уверена, что даже жена того же, ну этого, ну как его… Ну-де Гуеры, не позволяла такого в отношении своих дочерей. И к воспитанницам своим нормально относилась.
— Это не имеет ничего общего с отношением Каталины к тебе. Это твоё отношение к ней. Ты немного спутала понятия. Она любит тебя и делает всё для того, чтобы ты была счастлива, а представление о твоём счастье у неё своеобразное, соответствующее её времени, что ты хочешь? Ну спроси кого-нибудь из старых, они тебе объяснят, как в восемнадцатом веке или хотя бы девятнадцатом вели себя девушки. Ты думаешь, она способна подстроиться под двадцать первый век? Даже я не могу! А мне всего-то семьдесят два года!
— Да у вас все такое же было — свободная выпивка, свободный секс, тот же рок… Ну машины поменялись, если только… Чего тебе стонать! Это она на мессы ходит и чётки перебирает… Я уже не понимаю, она больше испанка или калифорнийка.
— Она — это она, смирись. Родителей не выбирают. Она взяла тебя из приюта, вырастила, выучила и теперь хочет выдать замуж за того, кого выбрала ты, если помнишь. Но ты всё равно недовольна. Уверен, что из всех её приёмных детей, такая неблагодарная только ты одна. У индейцев тоже, что и у испанцев, не принято спрашивать, почему старшие так сказали. Они сказали, значит это так. Понимаешь?
— А ты много слушался родителей? — спросила девушка с усмешкой, закручивая на руку длинные чёрные волосы.
— Меня неправильно воспитали, — Клиф не оборачивался, он вёл машину как человек. — Во мне не воспитали уважения к родителям. В нас наоборот взрастили бунтарский дух. Наверное, такой пропасти между родителями и детьми, как было у нашего поколения, не будет никогда. Мы были будто из двух разных миров. Вернее не так, мы сбежали из их мира в свой собственный. А вот теперь у меня есть семья, и из неё я бежать не хочу.
— Семья! — усмехнулась Моника. — Мы давно все сбежали в виртуальный мир, и лишь забота о Каталине вытягивает меня обратно. Но иногда я мечтаю, чтобы вампиры исчезли сами собой. Все до одного, даже Габриэль, хотя я и называю его любимым дедушкой. Я не чувствую себя частью их семьи, я другая, совершенно другая… Каталина говорит, что мы с Фернандо можем уехать в Сан-Диего или вообще в Канаду, но я вас всех не забуду. Это невозможно забыть. И я не люблю свою мать, не люблю это чудовище. И она это знает, но ей плевать. Она считает себя правой, а меня дурой, до которой со временем дойдёт, как ей повезло.
— Тебе действительно повезло, — всё таким же отрешённым тоном сказал Клиф. — И мне повезло. И Джанет почти повезло.
Моника усмехнулась, окидывая меня странным, ледяным, почти что вампирским, взглядом.
— У меня-то может быть свадьба, — теперь голос девушки звучал жёстко. — А у неё с тобой лишь похороны.
Клиф не ответил. Наверное, сложно было как-то опровергнуть правду, с ней возможно было только смириться. С мёртвым может быть счастлив лишь мёртвый и, быть может, умри я по-настоящему, я могла бы попытаться стать с Клифом счастливой. Но пока моё сердце билось в груди, слово похороны оставалось для моего сознания синонимом конца. Эта последняя галочка в виде американского бойфренда в списке необходимых требований к началу моей новой американской жизни становилась сейчас её концом.
========== Глава 33 ==========
Мы оказались в парке, разбитом на месте древнего поселения индейцев, которое насчитывает, если верить археологам, порядка трёх тысяч лет. Первый и последний раз я была здесь, когда училась в университете. Тогда парк показался мне довольно маленьким и скучным: информационный стенд, обмелевший ручей, пара пиктографов на камнях, о смысле которых никто так и не догадался, да хижина из тростника. Однако для индейцев древняя земля, помнящая не один ритуал, наверное, несёт скрытую энергетику, которой вампиры подпитываются. Или же Габриэль предпочитает это место, потому что он последний житель этой деревушки, ведь недаром он так редко уезжает далеко от Монтерея. Впрочем, подобные вопросы в нынешней ситуации выглядели лишними, потому я их не задавала своим спутникам, а самостоятельный поиск ответов вряд ли мог сейчас отвлечь меня от мыслей о собственной судьбе. Эфемерность готовящегося для меня ритуала начала обретать пугающие формы, и того, кто мог дать хоть какой-то ответ, рядом не было.
Пустая парковка, лишённая электрических фонарей, освещалась отсветом большого костра. Машины оставляли в стороне на обочине. Следуя указаниям светящейся палки регулировщика, которого я никак не ожидала встретить на вампирском сборище, «бьюик», остановился подле красного «форда». Моника вылезла первой, но терпеливо дождалась, пока Клиф закроет машину. Теперь я могла рассмотреть её лучше: невысокая, полноватая, с большими тёмными глазами — типичная мексиканочка. Мой пристальный взгляд не смутил девушку. Меня же насторожил тот факт, что моей персоной Моника совершенно не заинтересовалась и имя спросила скорее из вежливости, чем из любопытства. Манера её общения с Клифом выдавала близкое знакомство, и если бы я оказалась первой живой девушкой, которую тот привёз к индейцам, она проявила бы ко мне больший интерес. Хотя, могло статься, она обо мне знала заранее, а может даже видела в прошлом году в колледже или в театре. Руки в джинсах, взгляд устремлён в темноту, напряжённость в лице. Да, мне явно не находилось места в её мыслях.
— Пошли.
Клиф не предложил мне руки, и мы обе покорно последовали за вампиром, не глядя друг на друга. Я тоже смотрела вперёд, будто могла первой увидеть то, что искала Моника. Нас объехали несколько машин, и оба моих спутника поприветствовали водителей поднятием руки. Я же искала припаркованный «порше». Его отсутствие наводило на пугающую мысль о том, что граф в последний момент передумал ехать на церемонию, познакомившись с Габриэлем в колледже, или же не получил от индейца приглашение. Сердце учащенно забилось, но я упрямо продолжала со страхом и надеждой оборачиваться на каждую машину, не в силах решить, радоваться или сожалеть об отсутствии графа.
Мы затесались в собравшуюся на парковке толпу. В ней оказалось много живых людей, которые совсем не выглядели слугами. Слишком уж мирно они беседовали с вампирами, а некоторые вообще крепко держались за руки. И уж кого я точно не ожидала увидеть, так это детей: живых, смеющихся и болтающих по-английски о той же всячине, что и сверстники, видевшие вампиров лишь в кино. От взрослых разговоров до меня долетали лишь обрывки испанских фраз, по которым не удавалось воссоздать никакого контекста. Однако бледнолицыми оставались лишь мы с Клифом. Вот только отличить индейца от мексиканца я не могла ни по цвету кожи, ни по разрезу глаз. Как, впрочем, и живого от мёртвого, не видя привычной бледности и стеклянности глаз. И всё же по телу разбегалась та же дрожь, что охватила меня на музыкальном вечера в особняке миссис Винчестер. Я искала глазами Габриэля, будто тот мог вывести меня из кишащего вампирами парка, как той злосчастной ночью, когда я так глупо готова была отдать себя на растерзание графу.
Клиф молчал. Моника тоже. Она продолжала искать кого-то в толпе, и неожиданно губы её, лишённые помады, сложились в радостную улыбку, да так и застыли. Мы уже дошли до площадки вокруг костра. Здесь движение перестало быть хаотичным. Люди выстроились в очередь, но мы прошли мимо прямиком к женщине, укачивавшей на плече двухлетнего малыша. Ей-то и предназначалась улыбка Моники. Среднего роста, с чёрными прямыми, чуть ниже плеч, волосами, с прямой редкой чёлкой, сухощавая, неопределённо-взрослого возраста с едва проглядывающимися морщинками вокруг глаз и на лбу. Длинное белое, похожее на хитон, платье, перехваченное кручёным поясом, скрывало фигуру. Она производила странное впечатление — взгляда к себе не приковывала, но и отвернуться, как от иных вампиров, не хотелось. Только вид портили огромные красные линии, пересекавшие лицо — краска явно была наложена без зеркала. Ребёнок, закутанный в красное одеяло, дёрнул босой ножкой и что-то бормотал в полусне. Без какого-либо приветствия, она обратилась ко мне:
