— Не хочу! — сказала я, чуть ли не со скрипом свешиваясь с кровати, чтобы поставить чашку с таинственной жидкостью на пол. — Я просто хочу спать!

Я мельком глянула на Клифа, чтобы тот не успел поймать моего взгляда. Его лицо походило на маску Пьеро — он был бледен и грустен, и я не удержалась от вопроса:

— Что с тобой происходит?

Я не смотрела ему в лицо, потому увидела, как он сжал кулаки.

— Я не сдержался, понимаешь? Мне так хотелось увидеть кровь этого графа. Габриэль будет мной недоволен.

Неужели моя догадка оказалась верной? Они вновь мерились с графом силами, но уже без секунданта Лорана.

— Индейские мальчишки тоже порой борятся до крови, но ими движет азарт, а не желание унизить противника. Я знал, что сильнее его, но сознание своей силы лишь раззадорило меня. Когда я учился в школе, никто не знал о карате, но однажды вечером я случайно попал в толпу, окружившую худого поджарого япончика. Всем было смешно слушать корявые россказни о том, что тот может без оружия справиться с противником. Тогда все дрались на ножах и были очень жестокими. Гитара всегда служила мне своеобразной защитой, с меня ничего не спрашивали, кроме музыки, да я и сам никуда не лез. Я не могу сейчас вспомнить, сколько их было — обозлённых белых парней, поставивших себе целью убить новоявленного каратиста. Именно убить — я понимал это, только знал, что не вмешаюсь, и никто не вмешается. Даже было что-то притягательное в роли зрителя, предвкушение убийства, за которое тебе ничего не будет. Это был страшный и жестокий бой. Япошка понимал, что сражается за свою жизнь. Он их победил, и они пошли к нему учиться. Учиться не карате, учиться убивать без оружия. Жестокость была на первом месте, и он это видел. Он видел кровь в их глазах, как у раненных быков. Он усаживал нас в ряд, заставляя медитировать. Выгонял глубоким дыханием злость, а потом заставлял неспешно разминать тело, чтобы мы позабыли, что впереди нас ждёт бой. Контроль, самоконтроль, вот чему он учил нас… И это то, что этой ночью я потерял. Полностью. Я стал одним из той толпы… Сможешь ли ты простить мне это?

— Мне не важен граф, — я попыталась увернуться от рук вампира, но куда мухе справиться с пауком!

— Мне он тоже не важен, — Лицо Клифа было слишком близко, и даже перевести взгляд на его губы я не могла. Вампир поймал мои глаза, безжалостно врываясь в голову своей волей. — Мне важно, чтобы ты не видела во мне чудовище, а именно так я повёл себя на пляже. Но мне стыдно, поверь. Мне стыдно.

Я кивнула, потому что уже верила ему и готова была поверить в любую иную ахинею, которую он сейчас мог понести, даже в реальность звёздных войн. Он разрушил поставленный графом барьер, и даже руки его потеплели. Что последует дальше?

— Это излишняя жалость к тому, кто попросил сына копаться в твоих старых фотографиях! — из последних сил выкрикнула я то ли себе в защиту, то ли то, что и старался вырвать из моей головы Клиф.

Он отпрянул, довольный. Пусть и с ошарашенным выражением лица — должно быть, не ожидал такого лёгкого успеха.

— Я знаю, кто такая Джанет, — прошептала я, закрыв лицо ладонями, чтобы удержать то ли слёзы, то ли новый потом тихоокеанской воды.

Клиф молчал. Наверное, его красноречие иссякло, выполнив свою миссию.

— Ничего ты о ней не знаешь, — сказал Клиф вдруг совсем тихо и покинул кровать.

Я слышала, как застучали кроссовки по ступенькам, как дважды хлопнула дверь в гараж, и вот он бросил на кровать пыльную коробку с такой силой, что крышка сама отлетела в сторону, рассыпав веером верхние фотографии.

— Она похожа на тебя не только внешне! Она тоже была художницей!

Он схватил первую фотографию и ткнул мне в лицо, но я успела закрыть глаза, а когда он сжал мне плечи, разворачивая к себе, руки его уже были пусты, зато глаза вновь обрели какую-то осознанность, похожую на живой блеск или даже слезу.

— В чем ты обвиняешь меня с подачи этого графа?! — Чёлка Клифа нервно подрагивала, словно её обладатель едва переводил дыхание, странное противоестественное зрелище. — В том, что я не сказал, что ты похожа на кого-то, кого я знал при жизни? А что тебе дало бы это знание? Понятное дело, что ты привлекла меня своей внешностью, именно так все века знакомились люди. Чем я отличаюсь от другого самца! Кто-то ищет самку, похожую на мать, кто-то — на девочку из летнего лагеря, кто-то — на звезду из журнала… Не буду скрывать, что погнался за тобой, потому что остолбенел от вашего сходства, и мне захотелось рассмотреть тебя ближе, чтобы, отыскав отличия, забыть наваждение. И, конечно же, я отыскал их…

— Мой акцент, — вставила я пять копеек в странную провисшую паузу.

— Это мелочь… Джанет заикалась и с трудом вообще могла составить какую-либо фразу, потому я научился подле неё молчать. Нет, другое… У неё на мочке была родинка, которую можно было принять за серёжку. Впрочем, она так и не решилась проколоть это ухо и всегда смеялась, что ей не страшно потерять одну серёжку, ведь всегда есть запасная…

Клиф усмехнулся и облизал губы, а я со страхом следила за мелькнувшими на мгновения клыками — небольшими, едва приметными, сытыми клыками. Сытыми водой…

— А потом я коснулся твоих губ и понял, что пропал…

Клиф говорил в пустоту, рассеивая меня взглядом, как утренний туман.

— Мне показалось, что кто-то там наверху открутил мою жизнь на пятьдесят лет. Я вновь почувствовал себя двадцатилетним и подумал… Чёрт!

Теперь Клиф спрятал лицо в ладонях, и даже показалось, что я услышала всхлипывания. Но через секунду он глядел на меня вновь пустыми матовыми глазами, а губы его двигались, как у робота.

— Я убил Джанет, понимаешь? Убил своей заботой. Когда я бросил университет, родители отвернулись от меня, возложив оставшиеся надежды на брата. Мы сняли с Джанет квартирку во Фриско с отдельной спальней, что было в нашей тусовке по тем временам роскошью, но я понимал, что иначе она не закончит курс. Нескончаемые холсты занимали всё свободное пространство, а остальное доставалось нашим многочисленным гостям, которые спали на голых досках, не требуя даже пледа. Хотя уснуть в нашем доме было трудно — ребята стали репетировать у нас в спальне, когда отец басиста отказал нам в гараже. Последним нашим гостем оказался Робби. Тоже художник, он быстро нашёл с Джанет общий язык и остался жить с нами на правах брата и порой даже подкидывал денег за жильё. Впрочем, денег у него было меньше нашего — он бросил нормальную работу и притащился во Фриско, чтобы вдохнуть свободы творчества. Он рисовал просветлённых гуру, поехав на буддизме. Он мог месяца два откладывать на поездку в Индию, а потом разом спускал накопленное на колеса. Он творил под вечным кайфом, убеждая себя и мир, что только рождённые ЛСД картинки превращаются в гениальные комиксы. Джанет осуждала примитивизм его контурных работ, противопоставляя им свои радужные акриловые холсты. Когда мы только начали встречаться, она рисовала море, оно выходило у неё бирюзовым, таким, каким никто из нас никогда не видел его… Она рисовала ракушки в песке, и те переливались всеми цветами радуги. Но в шестьдесят седьмом Джанет сгорала изнутри, и искры её погребального костра выплёскивались на холст уже в других образах. Моя девочка умирала у меня на глазах, и я оказался бессилен остановить её гибель.

— Она чем-то заболела? — осторожно спросила я, неосознанно беря в руки протянутую фотографию. Упавшая на неё тень Клифа качнула головой. Мельком я успела увидеть его, одетого на манер Элвиса Пресли и её в длинной, слабо подпоясанной хламиде, украшенной ожерельем из цветов, и да, на волосах её была та самая повязка, которая сейчас стягивала сломанные пальцы графа дю Сенга.

— Это наша свадьба, — сказал Клиф, закрывая фотографию следующей — здесь Джанет была запечатлена обнажённой по пояс, и на коленях у неё лежал голый младенец. — А это наш сын за месяц до его убийства.

Я медленно приподняла голову, не боясь уже встретиться взглядом с вампиром — голос его дрожал, и я была уверена, что на этот раз он действительно плачет, но глаза больше не блестели, они вновь стали мутно-мягкими, полу-прикрытыми длинной чёлкой.