Гаранин подумал, что о происшествии надо сообщить прокурору города, но без доклада следователя не решался — могут быть неточности. Впрочем, прокурору наверняка уже всё известно из милицейской оперативной сводки, и он может позвонить в любой момент и спросить о подробностях. Гаранин посмотрел на телефонный аппарат, который, словно загипнотизированный, вдруг зазвонил.

— Слушаю. — Он схватил трубку, напряжённо вдавливаясь в круглое жёсткое кресло.

— Алло, товарищ Гаранин, это вы? — спросил женский надтреснутый голосок.

— Да, это я, и никто другой, — повысил прокурор тон, — но мы с вами уже поговорили.

— Товарищ Гаранин, мы тут посовещались на месте и решили к вам подъехать, обсудить этот невероятный случай.

— Товарищ Трещоткина!

— Трещинская Клавдия Гавриловна.

— Товарищ Трещинская Клавдия Гавриловна! Во-первых, мне некогда, я готовлюсь к выездной сессии. Во-вторых, до окончания расследования ничего обсуждать я не имею права. Прошу больше не беспокоить. До свидания!

Он швырнул трубку на аппарат, и тот недовольно вякнул. И молчал ровно столько, сколько требуется секунд для набора пяти цифр на диске.

Гаранин остервенело схватил трубку и закричал, делая между словами паузы:

— Какого — чёрта — звоните — вам — сказано!

— Это вы с кем так? — услышал он спокойный и чуть насмешливый голос и, сразу узнав его, выпрямился в кресле:

— Здравствуйте, Алексей Фёдорович! Да так… названивает тут один хулиган.

— Здравствуйте, Семён Семёнович. Хочу узнать о Ватунском. Действительно убил?

— Он её ударил, а она головой стукнулась о тумбочку, — пересказал он, что слышал от Юркова.

— Ну и что это юридически?

— Алексей Фёдорович, сейчас трудно сказать. Может быть, несчастный случай. Следователь разберётся.

— Кто?

— Рябинин.

— В очках, лохматый?

— Да-да, он, — подтвердил Гаранин, стараясь по тону угадать, как отнесётся первый секретарь райкома к этой кандидатуре. Он ничего бы не угадал, не скажи тот «лохматый». В этом слове Гаранин уловил иронию.

— Алексей Фёдорович, может, заменить следователя?

— А этому не доверяете, что ли?

— Нет, вполне доверяю. Опытный. Есть, правда, недостатки…

— Попрошу вас, — перебил секретарь, и Гаранин представил, как он бросает торопливый взгляд на часы, — сообщить мне результаты следствия. Всего хорошего, Семён Семёнович.

— До свидания, Алексей Фёдорович. — Прокурор держал трубку, пока она основательно не напищалась.

Неудачно получилось, что дело попало к Рябинину. Происшествие с таким резонансом, а попало к Рябинину.

Часов в двенадцать Рябинин явился к прокурору доложить о происшествии. Семён Семёнович сидел в мундире — верный признак, что идёт выступать в суде.

— Ну, что там, Сергей Георгиевич? Поздновато докладываете.

Рябинин начал рассказывать, но было видно, что прокурор уже всё знает. Он дослушал и стал задумчиво постукивать карандашом по столу. Это не значило, что Гаранин думал, — он что-то хотел сказать, но не решался.

— Выходит, главный инженер комбината, — полуспросил, полуутвердил прокурор.

— Выходит, неосторожное убийство, — уточнил Рябинин.

Гаранин прищурился и утратил задумчивое выражение — решил чего-то не говорить.

— Здесь мне звонили, — всё-таки полусообщил он, но Рябинин уже понял, что ему звонили.

— Кто звонил?

— Люди разные.

— Ах, разные.

Прокурор добродушно улыбнулся, положил карандаш и достал сигарету. Его кругловатое, полное лицо опровергало ходячее мнение, что прокурор обязательно свиреп и зол. Он закурил, пустил струйку дыма в лопасть вентилятора и заметил:

— Ну и характерец! Я же вам ещё ничего не сказал.

— Собирались сказать, Семён Семёнович.

— Ну, вы тут свои психологические штучки не употребляйте, я не на допросе. Надо будет сказать — и скажу.

— По-моему, обязательно скажете, — буркнул Рябинин.

— И скажу! — вдруг разозлился Гаранин, как часто злится человек, которого неожиданно поймали на нехорошей мысли. Это раздражает больше, чем быть пойманным на нехорошем деле. Видимо, поступая плохо, человек всегда готов к упрёку. А нечистый замысел внутри — и вдруг его бесцеремонно оттуда тащат, как рака из норы.

Гаранин затянулся раза два, сразу успокоился и вяло сказал:

— Прошу вас разобраться повнимательней. Всё-таки главный инженер громадного комбината. Да и человек он хороший, я его знаю.

— Семён Семёнович, во всём разберусь.

Рябинин пошёл к себе. Он знал, что разговор не окончен — главное ещё впереди, но сейчас не хотел об этом думать.

Петельников, как всегда, оказался точен — в десять дружинник принёс фамилии соседей и записку. Инспектор сообщал, что интерес представляют только две соседки да начальник отдела технического контроля, приятель Ватунского. Соседок Петельников уже направил в прокуратуру. Значит, ребята из уголовного розыска успели везде походить.

Рябинин начал составлять план расследования, который оказался куцым, как объяснение прогульщика. Вроде бы и планировать нечего — преступник известен. Но только следователь знает, что искать мотив преступления так же интересно, как и преступника. Найти мотив преступления иногда бывает труднее, потому что преступник ходит по земле среди людей, а мысли его спрятаны под семью замками. И ни один суд не будет рассматривать уголовное дело, пока следователь не установит мотив.

Ровно в час дверь легонько стукнула. Вошла пожилая женщина интеллигентного вида, немного старомодная и чуть-чуть смешная. На голове возлежала огромная шляпа из цветного волоса и перьев, похожая на гнездо фантастической птицы. Женщина села, положив на колени сумочку и какую-то книгу, и вежливо посмотрела на Рябинина. Это была соседка из квартиры напротив.

Он переписал в протокол паспортные данные и спросил:

— Работаете?

— Да, я историк.

— О, историю я ставлю на второе место среди гуманитарных наук, — сообщил Рябинин, завязывая разговор. Он не любил начинать допрос прямо с существа, вслепую, ничего не узнав о человеке.

— А на первое место — юриспруденцию? — улыбнулась она.

— Нет, — серьёзно ответил Рябинин, — философию, царицу всех наук.

— Но теперь вас, наверное, интересует история другого рода?

Свидетель сам хотел перейти к делу — в таких случаях Рябинин не мешал.

— Интересует. Расскажите, что вы знаете об этой истории?

— Ничего, — спокойно ответила она. — Меня не было дома.

— Что вы знаете об этой семье, об их отношениях? С Ватунской вы не дружили? — спросил Рябинин не совсем уверенно, потому что не вязалась дружба молодой красивой женщины с этой старомодной дамой, которая наверняка держит пару кошек и по вечерам вяжет шарфы.

— Я скорее дружила с Ватунским. Почему же «дружила»? — спохватилась она. — И сейчас дружу… тем более.

— Почему «тем более»?

— Он в беде.

— Что вас связывало? — осторожно спросил Рябинин.

— Вкусы, взгляды… — Она помолчала и задумчиво добавила: — Меня больше интересует, что его связывало с женой.

— Не понимаю, — сказал Рябинин, хотя ничего сложного свидетельница не сказала, и он знал, что не сказала, но его сознание защищало стереотип «счастливая пара».

— Они были на редкость разные люди.

— Поподробнее, пожалуйста.

— Знаете, есть очень пустячные женщины. И мужчины тоже, — извиняюще улыбнулась она. — Для Ватунской пережаренные котлеты были событием, а немодное платье — трагедией. Таких людей вообще-то много. Но у Ватунской к этому примешивалась большая доля злобы. Слишком много злобы для женщины. Извините, что так говорю о покойнице. По-своему она была несчастна. С другим бы мужем… Максим Васильевич с точки зрения обывателя очень непрактичен. Разве она могла его понять? Разве могла она понять, говоря словами Оскара Уайльда, что в непрактичности есть что-то великое?

— Подождите-подождите, — перебил Рябинин, — но весь город считал, что они прекрасно жили. Общепринятое мнение.