Заслонка у печки была перекошенная, как всё в этом домишке, осевшем на левый угол, а потому не закрывалась плотно. И это тоже было хорошо. Печку Жан растопил не так давно, дрова еще не прогорели в золу, головни должны оставаться. Ему и одной хватит.

Аккуратно опустился на колени, прихватил стянутыми за спиной руками кочергу, не сразу зацепил дверцу, осторожно потянул. Пальцами было бы легче, но совать голые руки в жар, не видя, что делаешь, было неразумно. Ему и без того предстояло потрудиться, чтобы не сжечь ни руки, ни всю эту хибару.

Хорошая головня обнаружилась у самой дверцы. Он подцепил её уже куда ловчее и вытянул наружу. Головешка выползла из печки в компании мелких углей, обильно просыпавшихся ему на правое колено, прожигая брюки. Штольман шумно выдохнул и дёрнулся, спеша стряхнуть. Движение вышло резким, боль рванула едва подживший бок. То ли еще будет! Ему повезло ещё, что каким-то чудом нож француза попал в одно из редких мест на теле, где не было ничего жизненно важного.

На земляном полу угли быстро дотлели, но головня продолжала мерцать весёлым огоньком. Яков опустился на пол, приблизив к ней руки, стараясь не коснуться огня голой кожей запястий, но с первого раза промазал и снова громко выдохнул. Со второй попытки вышло удачнее, хотя и больно, конечно.

Когда веревка, наконец, подалась, он с удивлением обнаружил, что запястьям досталось не так сильно, как опасался. И это тоже хорошо. Ангелы его хранили? Или Анна Викторовна духов послала?

Снова встал, разминая ноги, и побрёл в свой холодный угол, где в охапке сена вот уже два дня пряталась невероятно нужная вещь – обломок ружейного шомпола. Он долго мучился, гадая, что приспособить, пока не заприметил его под топчаном, на котором обитал Лассаль. А потом совсем уже неимоверно долго и терпеливо ждал с закрытыми глазами, опасаясь, что Жан по его горящему взгляду угадает, что он для себя нашёл. И завладел сокровищем, едва только француз за водой отправился.

Обломок был в пядь длиной, вполне для его целей достаточно. Придерживаясь рукой за стену (шатало всё же изрядно) Штольман добрался до входа и сунул обломок в щель между дверью и косяком. Крюк подался сразу, выскочив из петли, и дверь со скрипом растворилась.

Запор на двери он изучил в первый же день, когда Лассаль вывел его наружу. Массивный кованый крюк, опускающийся в петлю из толстого гвоздя. При желании дверь можно было вышибить плечом, вот только желания такого не было – ему даже походы на двор два раза в день давались пока с трудом.

Француз выводил его, развязывал и оставался поодаль, наблюдая. Даже револьвер не доставал, уверенный, что пленник не сбежит. А куда ему бежать – по морозу даже без сюртука и жилета, в одной заскорузлой от крови рубахе? В одну из таких прогулок Штольман и заприметил свою конечную цель – топорище, казавшееся из-за колоды у поленницы. Всё верно, не ножом же Лассаль дрова колол. Щепьём был обильно усеян свежий снег у поленницы.

Кочерга, головня, щомпол, топор – у него было всё, что нужно, всё дожидалось часа на своих местах, а Штольман просто до поры отдыхал, набираясь сил, потому что бить предстояло наверняка. Это Пётр Иваныч у нас хват, должно, и топоры метать умеет. Яков Платоныч больше по сыскной части.

«Что, сударь, не ждали Дон Кихота с топором? Это вам не Прованс, это Россия, любезный! ”

Штольман медленно вернулся в дом со своим оружием, аккуратно шомполом опустил крюк на место, заперев дверь, и растянулся на соломе. Только не уснуть! Все эти эволюции его изрядно измотали.

Уходя в город, Жан отсутствовал обычно часа по три. Выходило, что хибара хоть и в лесу, но от города весьма недалеко, потому что о лошадях француз не заботился – ходил пешком. Сегодня мог задержаться подольше, но всё равно, похоже было на то, что время подходило к концу. Яков всё же задремал, но очнулся тотчас, когда снаружи послышался скрип снега под ногами идущих. Встал на ноги слишком резко, так что помутилось в глазах, вжался плечами в угол, держа руки за спиной, чтобы не показывать оружие до поры.

Француз вошёл первым, потом приглашающе качнул револьвером – и в дверях показалась Анна. Яков на мгновение забылся, жадно вглядываясь в любимое лицо, чтобы разглядеть, что с ней сделали долгие дни разлуки. И сердце дрогнуло при виде повзрослевшей Анны, входящей со спокойным и яростным лицом. Он мог быть спокоен. Это была ЕГО ЖЕНЩИНА. Никому другому с ней не совладать. Да и у него – не сказано, что получится.

- Вот он – ваш Рыцарь Печального Образа, Анна Викторовна. Жив, извольте видеть! - иронически сказал француз, указывая револьвером.

Анна бросила Штольману торопливый, успокаивающий взгляд: «Всё потом!» - и обернулась к Лассалю.

- Возьмите вашу папку.

Она, действительно, её принесла. А еще зачем-то палку Виктора Ивановича, которую теперь перехватила поудобнее. И продолжала стоять между ним и Лассалем, словно могла защитить.

- Отойдите, Анна Викторовна, - сквозь зубы приказал Штольман.

- И не подумаю! – упрямо бросила она, не оборачиваясь.

Он начал злиться. Её стараниями весь его выношенный план летел ко всем чертям.

- Не время спорить. Это не дуэль и не князь. Господин Лассаль вначале застрелит вас, а потом меня.

Усмешка француза говорила о том, что именно так он и собирается сделать, просто забавляется их перепалкой.

- Я бы не стала с этим спешить, господин Жан, - насмешливо произнесла Анна. –Лучше бы в папку для начала заглянула.

Выражение на лице убийцы сменилось мгновенно, он замешкался, пытаясь увидеть содержимое папки, не выпуская оружие из рук. И в тот же миг получил точный удар тростью по руке, державшей револьвер, а потом сильный тычок в живот. Анна сделала выпад, как заправский фехтовальщик.

Штольман поразился ей - в который уже раз, но осмыслять было некогда. Она дала ему мгновение, так необходимое, чтобы преодолеть три шага, отделяющие его от убийцы. К сожалению, она всё ещё оставалась на дороге, и он отшвырнул её в сторону, убирая с линии огня. А когда француз запоздало начал поднимать револьвер, всё же метнул свой топор.

Баланс у топора был хороший, лезвие вонзилось, но не в лоб, как он рассчитывал – только в плечо. В лоб мгновением позже попала пуля. В дверях стоял запыхавшийся и испуганный Коробейников.

- Анна Викторовна!.. Яков Платоныч, вы живы?

- Жив, - прохрипел Штольман, падая на колени. Чрезмерное всё же было усилие в его состоянии. – Будь я мёртв, меня нашли бы гораздо быстрее. Не ушиблись, Анна Викторовна?

И только тогда решился на неё посмотреть. И задохнулся – столько в этом лице было всего разом: и облегчение, и гнев, и нежность, и запоздалая тревога. Кажется, она ещё и смеялась сквозь слёзы.

Подниматься с пола Яков не спешил. На коленях заслужить прощение всё же легче будет.

========== Смерть надворного советника ==========

Всё было не так. Всё было ужасающе, катастрофически не так! Только Анна пока понять не могла, почему так происходит.

Ведь вначале её затопило безудержное чувство облегчения и счастья. Счастье было вот оно: стояло на коленях, кренясь всё сильнее, и держась ладонью за левый бок. Выпростанная сорочка с этого боку совсем задубела от запёкшейся крови, и Анна с содроганием кинулась смотреть, не проступает ли между пальцами свежая. В хижине становилось всё темнее, но, кажется, ничего там не проступало. Рука Якова оторвалась от бока, пальцы стиснули ладонь Анны – они были сухими и тёплыми. Она обвила руками его широченные плечи, подпёрла собой, не давая упасть, и несколько мгновений наслаждалась звуком шумного, горячего дыхания, согревавшего ей шею. Потом подскочил Коробейников, помогая подняться: