Разве это может быть правдой? Что называть правдой? Чья воля заставляет думать, что истина действительно есть?

Капли воды продолжали стучать назойливым звуком. Холодный бетон, холодное и черствое сердце. Покрытое черным инеем. Ведь оно лежит в грязи по левую руку от монстра в теле пса. Чье оно? Может, одного из тех солдат, останки которого лежат в руинах соседнего госпиталя?

Его порыв был безумен. Он летел сквозь улицы, врагов, разметая их на своем пути, погребая оставшихся. Никто не сумел уйти. Никто.

Сзади раздался странный щелчок. Саб не повел ухом. Он не знал, чем ответить.

Монстр все ещё не спит. Он думает.

Новые роботы от Эггмана сумели сдержать натиск пса. Надолго? Неизвестно.

– Не притворяйся. Тебя здесь нет. – произнес пес, поднимая голову.

Яркий солнечный свет и чистый город вдали.

Они сидят на лужайке перед огромной пропастью, ведущей, кажется, в саму бездну. Взгляд в пустоту ясного синего неба, соединявшим мостом весь мир. Всю судьбу.

– Я все ёще здесь. – кошка сидела рядом, поджав под себя ноги и вертя хвостом.

– Тебя. Здесь. Нет. – снова сказал пес. Пытаясь не вглядываться в окружающий пейзаж. Он казался до боли знакомым. Эти невысокие дома, зеленые парки на каждой улице. Все буквально на ладони, осталось лишь коснуться.

– Это тот самый город. – с грустью сказала Кэддисон. – За день до твоего приступа…

– Я знаю. – угрюмый ответ и сжавшиеся кулаки. Обернулся. Сзади - все те же разрушенные здания. Убитые гановцы, выпотрошенные до последней косточки. Промозглый и тоскливый холод. Мрак, укутывающий и убаюкивающий. Подобно матери.

Грязная комната. Телевизор старых моделей вещает лишь помехи и белый шум, говоря надоедливой мелодией о том, что все ещё сидит здесь.

В луже крови. Слезы текут. Застыл в оцепенении.

Дрожащие руки по локоть в багряной жидкости. И белый пес, с глубокой раной в шее, пытается дотянуться до ножа… Сломанные ребра и висящий кусок мяса на боку. Сустав руки выбит, им нельзя пользоваться.

– Я должен был убить тебя ещё в зародыше… Я знал…

Диван, на котором сидела вся семья, разломан в щепки. Старый, ссохшийся поролон, словно песок, был по всему полу. Стекло бутылок и разбитых рамок, в которых раньше были фото. Они есть и сейчас. Лежат на полу, заплывая кровью белого пса.

Беременная кошка, счастливый пес отец. И подпись: “С прибытием в вашем семействе, Аирам и Сизайт!”

Маленькая дочка-кошка, прыгающая вокруг них. Похороны маленького создания, сумевшего прожить всего три года в этом мире войны и смерти.

Рождение сына. Потухший взгляд.

Похороны кошки. И пьяный белый пес, пытающийся грязными руками поцеловать на прощание свою умершую после тяжелых родов. И подпись черным маркером: “Я никогда не забуду тебя, ‘Рэм”.

Маленький сынишка, хотевший казаться выше. Мрачный старший пес, даже не смотревший в камеру.

– Это и есть ты?

– Да.

– Ты считал меня своей погибшей сестрой?

– Нет.

– Тогда… Ты хотел олицетворить мной ту жизнь, что ты потерял из-за отца?

– Это были приступы.

– А может, это он заставил тебя думать, что именно приступы меняют твою жизнь, а не он?

– Я был мал. Я не смог бы понять.

– Ты считаешь себя взрослым?

– Достаточно, чтобы умереть.

– Ты даже не смог себя убить.

– Обстоятельства.

– Это не было вопросом.

– Это не было ответом.

– Может, хватит разговаривать с сами собой?

– Разве я один?

– Разве ты был одинок?

– У меня появилась ты.

– Ты не сохранил меня.

– Я пытался.

– Не в этом дело.

– Но… Что мне сделать, чтобы убрать эту ношу со своей судьбы? Как мне умереть? Кто сможет это сделать? Ответь мне! Ответь!…

Угасающий свет.

Снова та комната. И нож, нацеленный в шею белого пса. Который был гораздо выше маленького

– Кто ты?.. Что ты… за чудовище?…

Немного назад. Всего один шаг. Другой ракурс. Чужая спина. Окно, в котором виден только огонь, покрывший весь дом. И серый клубок из дыма, заволакивающий комнату. Странные пируэты.

– Я… – маленький черный пес упал. – Я… не хотел, папа! Пожалуйста, проснись! Ты не…

Стена из потускневшего камня.

Белый песок, пляж, спокойный океан, заканчивающийся всего-то через пару сотен тысяч километров. Гогот чаек, плывущая вдали яхта с красными парусами. Исчезла в воде всего за миг. Нарастающий звук рева. Он буквально разрывал барабанные перепонки.

– Тебе здесь приятно?

Два шезлонга. Кайт лежала животом вниз, расстегнув бюстгальтер, чтобы не было следа от него. Гладкая кожа нежного, темно-кремневого оттенка. Уставшее, но довольное личико Кэддисон, закрывшей глаза и получавшей удовольствие. Её хвост почти не дергался.

На втором лежал сам пес. Грязная, потускневшая шерсть, из который вырывали клочья. В руках винтовка Барна. Пояс, на котором висели готовые инъекции для любого противника.

Оружие выпало из рук.

– Разве… мы были здесь?

– Это твое… – милым голосом говорила Кайт, – твое отступление? Затишье перед последним раундом?

– Сколько… времени у меня?.. – растерялся пес.

Кайт перевернулась на спину, поддерживая бюстгальтер, не открывая глаз.

– Ты находишься в этом состоянии уже три дня. Неизвестно, что творится там, – она подняла руку и постучала по синему небу, с характерным звуком. – Так что твой монстр не даст тебе расслабится.

– Когда нибудь меня убьют. – с улыбкой говорил Саб, срывая пояс и направляясь в воду, чтобы смыть с себя остатки крови и других субстанций. – И мы встретимся.

– Нет, не встретимся. – обозлилась Кэддисон, поднимаясь с шезлонга.

Саб со всей силы ударился о стекло. Стало очень холодно и зябко.

Стеклянный куб. Мощная лампа наверху, синяя лента, символизирующая собой тот самый океан. И песок, странно белый. Как мука. Оказалось, что пес уходит вниз, сквозь песок.

– Почему нет?! – закричал Саб.

– Монстр не позволит тебе умереть просто так! Даже после приступа ты не сможешь найти в себе силы совершить суицид! – она кричала и махала руками. Бюстгальтер упал вниз. Но за ним была лишь прозрачная туба и каменное сердце. Не бившееся. Кайт поняла, куда направлен взгляд пса. Но не обратила внимания. Её голос прогремел и разбил стеклянный куб.

Все закрутилось в воронке, эпицентром которой был сам пес.

Исчезло.

Блеклая пустота. Вода, стекающая вниз, по серым рукам, в точности повторяя линии выступающих артерий. Заунывная скрипка, играющая сама по себе. Дергала за тонки нити душу, разогревая всепожирающих злобу и ярость.

Пес снова очнулся там же.

Горящий дом, откуда его вынесли соседи. Они даже не пытались тушить дом. Некому было тушить. В тот день, весь город на побережье был покрыт зыбленным туманом. Вчера по всем улицам прошли отряды карателей. Никого не удивил ребенок, на руках которого застыла кровь убитого отца.

– Эх, вот ведь!.. – кто-то сказал из толпы. – Бедолага Сизайт. Сначала дочку, потом жену… А вот и самого замочили. Чертовы КСРН! – он пнул близлежащий камень. Мобианцы закивали головой. Кто-то начал говорить о том, что скоро снова прибудет ещё один отряд карателей. И что снова полетят головы неугодных. И было бы неплохо затушить домишко, пока огонь не перешёл на другие здания.

Какой-то немощный старик попросил воды, но ему в грубой форме отказали. Где-то сади заплакал ребенок, и начался обычный галдеж, но толпа постепенно расходилась.

– Ничего, все уже прошло, Сэйбик, все уже позади. – пожилой скунс присел на корточки и погладил малого пса по голове. – Будешь жить у меня. В соседях у нас семья Флоур. Будешь играть с Тмаей, Рением. Понянчишь Розу. Скоро позабудешь ты это горе…

– Все будет хорошо, да, дядя Олсен? – прозвенел сиплый голос Сэйба.

– Да… Все будет хорошо. Пошли отсюда…

Все краски мира смешались и поменяли свой оттенок.

На осколках фото из разбитых рамок распустились черные цветы.

– Это был твой первый приступ?