- Мить, - взволнованно прошептал Санька, - только ты смотри не рассказывай в классе ребятам, где я его сейчас поймаю! А то все сюда прибегут и пораспугают нашу рыбу. В море ловить надо уметь.
- Это я сам понимаю, - охотно поддакнул Митька.
А сам про себя уже решил как-нибудь вскоре прийти сюда одному, без Саньки, и повыловить из-под этих камней всех ершей. Тут, наверно, их гнездо.
Санька в этот момент тоже думал о том же. Вот он, тайком от Митьки (он только мешает), как-нибудь явится сюда один и не спеша, спокойно повыловит отсюда всю рыбу.
- Мясо у морского ерша вкуснее, чем у цыпленка, - размышлял вслух Митька.
- А суп из него жирнее, чем из барашка: сало на губах застывает! - восторженно откликался со своего камня Санька.
Митька, отставив на время свою удочку, ревниво следил за Санькиным ершом, все еще надеясь, что тот уйдет от Саньки и тогда будет пойман им, Митькой. Свесив голову вниз, он пристально смотрел в одну и ту же точку - на Санькиного ерша. Глазам его сделалось больно, они заслезились, в них стали двоиться предметы. И вскоре, рядом с прежним ершом, Митька увидел другого, как две капли воды похожего на первого. Сдерживая дыхание, не смея шевельнуться, он осторожно подвел свои крючья к этому новому ершу.
- Что ты делаешь? - взвыл Санька. - Ты же обещал не трогать моего ерша!
Митька счастливо улыбался.
- Я заметил еще одного, - ответил он примирительно.
- Где?
- Рядом с твоим. То прячется куда-то, то вылазит. Думает, я не вижу. - И Митька продолжал подводить удочку к ершу.
- Куда же ты опять прешь на моего ерша! Сдурел, что ли?
- Я твоего не трогаю. Я к своему веду, - невозмутимо отвечал Митька.
- Это же мой;
- Нет, мой. Твой - другой, рядом, правее. Теперь левее… Теперь правее… Их два. Не видишь разве!
- Их один! - все более распалялся Санька.
- Их два, - спокойно твердил Митька. - Я хорошо вижу, что два. Не слепой.
- Один!
- Два!
- Вынимай сейчас же из воды свою удочку, а то шпагат перерву!
Митька как завороженный смотрел в одну точку, на пару двойников, и никаких угроз Саньки не желал слышать.
Санька съехал на животе со своего камня в воду и, закусив зубами подол рубахи, направился прямо но глубине к острову Митьки. Выхватив из рук товарища «шпагат», он вместе с наживленными крючками выбросил его на берег.
Митька только побледнел, но ничего не сказал. -Съехав, в свою очередь, в воду, где ему было по самую шею, он торопливо зашагал к берегу, выпрыгнул на песок, схватил в охапку Санькино белье и побежал с ним к воде.
- А я за это твою одежу в море брошу! - пригрозил он Саньке.
- По морде схватишь! - пообещал тот.
- Руки коротки!
Санька снова сполз со своего камня и, рассекая руками и ногами глубокую воду, живо оказался возле Митьки. Тот моментально бросил на песок Санькины вещи, и оба они, бледные и дрожащие от гнева, сдвинулись вплотную левыми плечами.
- Смотри, а то сейчас_ припаяю! - говорил Санькя, касаясь Митькиной щеки кончиком своего носа.
- Попробуй!- отвечал Митька, щекоча своими ресницами Санькин висок.
- А что ж ты думаешь, побоюсь?
- Попробуй!
- Так и приварю!
- Привари!
- Сейчас дам по сопатке!
- Дай!
- И дам!
- Дай. Чего же ты не даешь?
- А что ж ты думаешь, не дам?
- Дай!
- И дам!
- Дай. На, дай! На, дай!
- Дам, дам!
- Дай, дай!
- Чего же ты не бьешь?
- А ты чего не бьешь?
- Я вдарю, так ты через все море перелетишь.
- И я вдарю, так ты тоже полетишь…
В полной боевой готовности они стояли глаза к глазам, ресницы к ресницам, и, не мигая, глядели друг на друга в упор. Оттого, что они глядели долго, лица их стали казаться им необычайно большими, великанскими, незнакомыми, и каждый из них боялся шевельнуться из опасения, чтобы тот великан не принял это за попытку его ударить. Они жарко дышали друг другу в лицо, обоим было душно, хотелось свежего воздуха, но отвернуться было рискованно. Простояв так до полного отупения, они медленно-медленно разомкнулись, неслышно пятясь в противоположные стороны и продолжая смотреть один на другого пристально, дико, незнакомо.
Ерша в этот день они больше не видали.
5
Вначале, когда ветер пробовал дуть то в одном направлении, то в другом, море и вблизи и вдали легонько задергалось, заплескалось каждой своей точкой, словно на всей его поверхности до самого горизонта вдруг засверкали в солнечных лучах миллионы миллионов рыбьих чешуек. Потом, когда ветер выровнялся и начал дуть только в одну сторону, по всей глади воды рассыпанным строем побежали маленькие белые волны, словно быстро-быстро поплыли, устремленные в одну сторону, приподняв из воды свои белесые головы, большие рыбины. Казалось, перед глазами ребят открылось бесконечное стройное шествие рыб, торопливо уплывающих в невесть какую даль, в чужие, незнакомые страны.
Вскоре море заволновалось и у самого берега зашелестело на песке, забулькало среди камней, зашевелилось у подножия скал.
И сразу от всего безграничного водного простора резко дохнуло в берег крепкими запахами: освежающей соленой влагой, потревоженными зыбью йодистыми водорослями, разлагающейся рыбой и рачками.
Вода у берега с песчаным дном, минуту назад прозрачная, нежно-зеленая, теперь замутилась и стала непроницаемой, голубовато-серой, цвета старой полыни. И уж нигде-нигде не было видно дна моря, и всюду казалось оно теперь одинаково глубоким, одинаково таинственным, одинаково грозным…
Мальчики с удочками в изъеденных солью руках по-прежнему сидели на своих островках. Но теперь вокруг островков была уже не тихая, зеркальная гладь, а плескались и хлюпали со всех сторон гребешки волн.
Волны сперва только как бы дразнили рыболовов: еле коснувшись скалы, они тотчас же скатывались обратно в море. Потом стали усиливаться, поднимались выше и угрожали смыть мальчиков с камней. Теперь им приходилось все время быть начеку и думать не только о рыбе, но и о собственной безопасности.
Ничего не ловилось. К тому же садилось солнце, напоминая о том, что дню скоро конец…
- Это хорошо, что вода замутилась, - говорил
Санька, - по крайней мере, рыба будет смелее браться.
Митька молчал.
- Слава богу, дело идет к вечеру, - минут десять спустя снова успокаивал себя и товарища Санька. - За день она проголодалась, пробегалась и скоро начнет браться как бешеная.
Митька продолжал молчать.
- Утренний клев, можно считать, пропустили, зато вечерний не пропустим, не-ет, - ухмылялся Санька, когда прошло еще минут десять.
Митька не отзывался. Ему стало прохладно, по вечернему грустно, захотелось домой. И почему-то вдруг стало так жаль добрую, заботливую мать и не видящих ничего, кроме бедности, двух маленьких, слабых сестренок…
- Наверно, крупная зацепила, - прервал Митькино раздумье Санька. - Что-то здоровое трепыхается: наверно, какая-то попалась. И не одна. Две. На обоих крючках. Таких пару вытащить, и они нам весь день оправдают.
Но на Митьку и это не действовало.
Откуда-то издалека к берегу начало прибивать волнами разную дрянь: бутылочные пробки, поломанные деревянные ложки, пропитанный водой прыщавый огурец, кисть дикого мелкого незрелого винограда…
Волны уже пенились и перекатывались через камни, на которых сидели рыболовы. И им приходилось все больше сжиматься.
- Буря, - заметил невесело Митька, отворачивая сердитое лицо от Саньки.
- Это ничего, что буря, - сказал Санька и вдруг неожиданно вскочил на ноги и отважно скомандовал себе и товарищу: - Раздевайся догола! Не дрейфь! Не будь бабой! Не поддавайся волне!
Он стащил с себя рубаху, чуть не разорвав ее, и швырнул на берег. Митька, зябко потоптавшись на месте и сутулясь, как старик, вяло проделал то же самое. И через минуту оба они, голые, обливаемые стынущей водой, сидели по-прежнему с удочками в руках на мокрых, скользких камнях и дрожали от холода. С них текло, как с камней, на которых они сидели.
