Гизенга не раскрыл, что он обсуждал в СКССАА. В архиве СКССАА автору не удалось найти запись этой беседы. О ее содержании дают представление два письма, направленных Гизенгой из Конакри в СКССАА. В первом письме от 16 февраля 1960 г. он проинформировал, что еще находясь в Париже, т. е. сразу по возвращении из Москвы, он направил своим друзьям, участвовавшим в Конференции круглого стола в Брюсселе, «весьма срочные директивы, вытекающие из согласованных [в Москве] принципов»[83]. Во втором письме от 29 февраля он сообщил, что выезжает из Конакри в Конго, «чтобы вести там подготовительную работу в соответствии с предложениями, выработанными вами и мной». Он пообещал выполнить «обещания относительно переходного [к независимости] периода и прислать к вам несколько молодых людей для стажировки на административной работе». Гизенга готов был выполнить в сентябре договоренность об отправке в Москву конголезских студентов для учебы «в университете»[84].

ПСА вступила в альянс с НДК Лумумбы и на майских выборах нанесла поражение АБАКО в его вотчине, провинции Леопольдвиль. Лумумба назначил Гизенгу заместителем премьер-министра и включил в состав своего кабинета еще двух членов ПСА, в том числе П. Мулеле, который стал министром образования.

29 июня 1960 г. Н. С. Хрущев направил П. Лумумбе поздравительную телеграмму, в которой сообщил, что правительство СССР «торжественно заявляет о своем признании Конго как независимого и суверенного государства и выражает готовность установить с ним дипломатические отношения и обменяться дипломатическими представительствами»[85]. На торжества в Леопольдвиль отправилась советская правительственная делегация в составе 12 человек во главе с заместителем Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Председателем Президиума Верховного Совета Таджикской ССР Μ. Р. Рахматовым.

Когда Конго подошло к независимости, у СССР там не было ни капиталовложений, ни учреждений, ни специалистов. Однако советское руководство было знакомо с конголезским политическим ландшафтом и нашло там лидеров, которые заслуживали поддержки.

По точному замечанию Л. Намикас, президент США Дуайт Эйзенхауэр «всегда считал наиболее удобным вариантом оставить решение африканских проблем европейцам»[86]. Двинуться в Африку его заставили опасения, что «призрак коммунизма» может материализоваться и там.

Характерное видение советских устремлений излагалось, в частности, в аналитической записке «Вызовы советского блока в Африке южнее Сахары и их влияние на политику США», подготовленной Госдепартаментом в марте 1960 г. Авторы документа были уверены, что СССР и его союзники не преминут воспользоваться историческим шансом утвердиться в Африке, который им дал распад колониальных империй. Восточный блок вынашивал замыслы не только ослабить Запад, «разжигая вражду между новой Африкой и ее старыми хозяевами», но и «превратить молодые государства в своих союзников в долгосрочной войне против Запада», которую коммунистическая пропаганда называет «мирным сосуществованием». Подлинного неприсоединения этих стран к противоборствующим блокам быть не могло, поскольку «советское видение поляризованного мира предполагает, что нейтралитет развивающихся государств является всего лишь промежуточной станцией на пути из западного в коммунистическое поле притяжения». Миролюбивые заявления Советского Союза скрывали его истинные цели: «(а) оказать поддержку “национально-освободительному движению” с тем, чтобы ущемить или элиминировать экономические и политические интересы Запада; (б) не допустить, чтобы США заменили метрополии в качестве силы, обеспечивающей стабильное западное влияние. Для достижения последней цели Москва пытается настроить против США и европейские метрополии, и африканские государства»[87].

Действия СССР в Африке оценивались как тотальный вызов Западу «во всех сферах жизни – политической, дипломатической, экономической, социальной и военной». Отсутствие «адекватного» ответа было чревато утратой стратегических позиций в холодной войне: «Проникновение в Африку позволит Восточному блоку окружить НАТО с Юга, получить доступ к новым рынкам сырья и подготовить условия для создания военных баз. В перспективе рост советского влияния в Африке за счет ослабления Запада усилит позиции Восточного блока на мировой арене, пагубно скажется на позициях Запада и будет способствовать опасному нарастанию чувства самонадеянности в Москве». Даже если бы «подрывные усилия СССР в Африке» оказались напрасными, у НАТО все равно появились бы там серьезные проблемы, поскольку африканские страны «ревностно относятся к недавно обретенной независимости» и «могут преуспеть в поощрении экстремистских, расистских и сепаратистских сил», что «существенно осложнит развитие отношений и связей с Западом»[88].

Сейчас такой сценарий выглядит намеренно алармистским, но на рубеже 1950-1960-х годов у западных политиков имелись веские основания опасаться за будущее Африки южнее Сахары, которая на глазах превращалась из заповедного владения европейских метрополий в «приз и поле битвы в глобальном политическом и стратегическом противостоянии»[89].

Соотношение сил на «поле битвы» быстро менялось не в пользу Запада. Антиколониальная и антиимпериалистическая пропаганда находила в Африке благодатную почву, что давало СССР и его союзникам серьезные преимущества не только перед колониальными метрополиями, но и перед США. Авторы документа Госдепартамента «Коммунистическое проникновение в Африку», подготовленного в январе 1959 г., констатировали: «Не будучи связанными с колониальными державами, Советский Союз и его союзники могут открыто и последовательно отстаивать интересы борцов против колониализма на международной арене, особенно в ООН и через Организацию солидарности народов Азии и Африки со штаб-квартирой в Каире. <…> В глазах африканцев, стремящихся к независимости, Советский Союз все больше приобретает репутацию ведущей антиколониальной державы или, по крайней мере, наиболее сильного раздражителя для Запада, который вынудит его поддерживать Африку политически и экономически»[90].

СССР шел в Африку с «антиимпериалистическим евангелием», а тесные отношения США с колониальными метрополиями многие африканцы рассматривали как пособничество колонизаторам. Администрация США столкнулась с фундаментальной и сложной дилеммой: «пройти между Сциллой НАТО и Харибдой свободной, некоммунистической Африки»[91]. Ее хорошо сформулировал американский африканист Джордж Шепард: «С одной стороны естественная симпатия к законному стремлению националистов к самоуправлению, равенству и социальному прогрессу, а с другой – понимание того, что достижение этих целей часто угрожает жизненно важным стратегическим базам и экономическим интересам Соединенных Штатов и западного мира»[92]. Для США способствовать «подрыву власти метрополий» было нельзя по двум причинам. Во-первых, это означало «игнорирование их созидательной деятельности» в колониях. Во-вторых, могло вызвать резкое недовольство союзников по НАТО, что «резко ослабило бы наши позиции в целом». Но невозможно было игнорировать и «чаяния африканцев, поскольку наше молчание будет расценено как оппозиция»[93].

До 1960 г., когда колониальная система на Африканском континенте начала рушиться, эта коллизия на уровне американской практической политики однозначно разрешалась в пользу метрополий. В администрации Эйзенхауэра тон задавали те, кто относился к антиколониальному движению с подозрением, видел в нем мощную и опасную силу, которую коммунистические страны могут использовать в борьбе против Запада. Африканский отдел Госдепартамента считал, что независимо от масштаба «роста африканского сознания» – локального, регионального или континентального, – ему будут присущи характерные черты «молодого национализма»: «эмоциональность, безответственность, максимализм и ксенофобия»[94]. Госсекретарь Джон Фостер Даллес рассматривал африканский национализм не как естественную, логичную реакцию на колониализм, а как результат происков мирового коммунизма. «Рыцарь холодной войны» был убежден, что политика нейтралитета «аморальна», а страны, которые ее проводят, являются потенциальными врагами Соединенных Штатов[95].