За столом сидели четыре мертвеца. Тазик, Шут, я и Шура Корсиков. Светало. Лампочка еще горела, но через окна начал вползать дневной свет. Пока еще тусклый. Но уже освещал руки и лица. Руки и лица были желтыми. Лица некогда рассматривать, а вот руки — восковые. Такие красивые, сухие, желтые руки. Все периодически поплевывали на пальцы: к утру карты стали плохо держаться в руках, может, пальцы высохли. Лампочка всю ночь светила так слабо. Она висела прямо над столом, но светила еле-еле. Ватт на пятнадцать, может, на двадцать пять. Но не больше. Все было праздником, кроме этой лампочки. Приходилось напрягать глаза, а вместе с ними и душу. Но это уже позади. Уже в окна свет начал давить, лампочку скоро можно и выключить.

Вечером было красиво. В окне, слева от меня, появилась звезда на синем небе. Так празднично стало внутри. В доме становилось прохладней. Но кто-то был на побегушках — тоже из факультетских, — он растопил, стало так тепло, мы сняли лишнюю одежду, так хорошо стало, а потом кто-то заметил, кажется, Шут:

— Лампочка у вас плохо светит.

Потом про нее забыли, а потом опять вспомнили, и она испортила праздник, как уважаемый человек, который пришел, когда его не ждали. Но бог с ней, с лампочкой. Она вначале и, кстати, была. Звезда появилась в окне, видно было. Если б лампочка яркая, звезду, может, и не увидел бы никто. А так увидели. А потом, тот, что на побегушках, — какой золотой парень — принес похлебать чего-то горячего.

— Ешьте! — сказал он и улыбнулся хорошо так, было видно, что ему не жалко похлебки. Бывают же счастливые минуты в жизни.

— А ложек нет? — спросил Шут.

— Сейчас.

Он пошел на кухню и принес оттуда три ложки.

— Сейчас и четвертую принесу, если отмоется.

Тазик наклонился над столом и отхлебывал через край:

— Тепленькое.

Мы сидели в горнице — квадратная такая комната — как раз горница. Когда мы проходили кухню, заметили, что она очень маленькая и не очень чистая. Много места занимала плита и лежанка. Они были холодные, но нам понравились, потому что оттуда могло исходить тепло; и вот сейчас оно исходило, и парень принес четвертую ложку.

— Вымыл, — сказал он и сердито посмотрел на ложку. Он убрал миски и больше к нам не заходил. Он был не очень чисто одет, не очень изысканно, но он был человек в душе, и никто из нас не забудет его.

Утром часов в девять появилось солнце. Мы перешли в кухню, потому что солнце светило в кухонное окно. Мы туда и стол перенесли. Как он туда вошел? Мы продолжали играть. Шут начал уставать, но так постепенно, что в нашем выигрыше можно было не сомневаться. Играли мы с Шутом каждый за себя, а жили на одни и те же деньги. Если выигрывал один, то это значило, что и другой сегодня не останется без обеда. А если у одного деньги кончались, а у другого — нет, то это все равно, что они ни у кого не кончались. Книг мы не покупали, конечно, остального — тоже; а есть всегда хочется.

Откуда-то появился Потап. Он принес «БТ». Мы закурили. Курить было хорошо. Обволакивало, как любовью.

— Хватит играть, — сказал Потап, и никто с ним не спорил. Мы доиграли и вышли на улицу. Было тепло. Лучи солнца ворвались в нас, как бы для того, чтобы не исчезло ощущение счастья, которое появилось после сигаретного дыма. «БТ» кончились. Мы пошли поесть в шашлычную. Там мы взяли по гуляшу с теплой и жиденькой картошкой. Первое и второе блюдо сразу. Шут облизывал ложку с обратной стороны. Мы тоже взяли ложки, чтоб из тарелки все выбрать. Мяса на порцию было много-много. Мы наелись. Мы здесь и раньше обедали. Здесь всегда хорошо кормили. Вышли на улицу. Потап и Шут покурили, солнце как-то помутнело.

— Что будем делать? — спросил Корсиков.

— Кто его знает.

— Пойдемте играть, — предложил Тазик. Мне не хотелось. Шуту, наверное, тоже.

— Может, не будем, — неуверенно сказал Шут.

Но кто-то настоял, тоже как-то ненавязчиво. Все согласились. Нам опять стало весело. Мы пошли играть.

Летом надо было сдавать сессию. Мы надеялись, что это дело временное и скоро кончится. В сессию мы играли. Однажды повторился известный анекдот.

— Завтра экзамен, — объявил Человек.

— Какой экзамен? — спросил Потап.

— Теоретическая механика, — сказал Человек. Это был второй или третий экзамен, а первым сдавали исторический материализм. Преподаватель, может, и не знал, что мы из одной компании, но у него были записаны наши пропуски, и они совпадали. Их было больше, чем посещений. Первым преподаватель подозвал Шута. Это грозило полным провалом. Самым способным среди нас был Потап, Шут был сильнее меня в технических науках, но в общественных он был совсем слаб. И его вызывали первым.

— Социальная революция, — назвал преподаватель первый вопрос из билета Шута. Шут начал серьезно:

— Социальная революция — это когда люди уже не могут, — он замялся, — когда им не терпится…

— Чего не терпится? — рявкнул преподаватель. Было видно, что к нашему приходу он подготовился.

— Они уже не могут, — показал Шут на свою грудь ладонью, — им восстать хочется за лучшую жизнь. У них внутри… горит, — Шут доверчиво посмотрел в глаза преподавателю. Но чувствовалось, что преподаватель подавил его. Шут опять замялся.

— Что внутри горит? Как с похмелья?

— Я не пью, — виновато сказал Шут. «Хоть бы не сказал, что в карты играет», — подумали мы.

— Продолжайте, — сказал преподаватель.

Но Шут уже сомневался в своем ответе и в своих знаниях.

— Людям нужны идеи, — сказал он ни с того, ни с сего. — Они должны поверить в эти идеи.