Ему уже исполнилось тридцать два года, и он был одним из слабых мужчин Селины. Его слабость выражалась в его всепоглощающем страхе перед женой, так что он — даже несмотря на то что жена в это время находилась в Калифорнии — предпринимал невероятные усилия, чтобы она не застала его врасплох с Селиной в выходные дни, которые они проводили вместе за городом. Запирая дверь спальни, полковник обычно весьма обеспокоенно объяснял: «Я не хотел бы причинить боль Гарет», или произносил еще что-нибудь, в этом же роде. В первый раз, когда это случилось, Селина выглянула из двери ванной, высокая и прекрасная, с широко раскрытыми глазами; она посмотрела на Феликса, желая понять, в чем, собственно, дело. Он все еще волновался и снова подергал дверь. В поздние воскресные утра, когда постель становилась уже неуютной из-за крошек от завтрака, он вдруг впадал в задумчивость и уплывал куда-то вдаль. Тогда он мог вдруг произнести: «Надеюсь, совершенно невозможно, чтобы Гарет узнала про наше убежище». Так что он был из тех, кто хотел завладеть Селиной целиком и полностью; и поскольку Селина была красива и не могла не провоцировать его собственнические устремления, она находила это нормальным, при условии, что мужчина достаточно привлекателен для того, чтобы с ним спать, выходить в свет, и что он хорошо танцует.
Феликс был светловолос и имел сдержанно благородную наружность, которую, по-видимому, получил по наследству. Он редко говорил что-нибудь смешное, но всегда был готов повеселиться. В тот воскресный день он предложил поездку на своей машине в Ричмонд, а этот парк находился очень далеко от Найтсбриджа. В те дни, когда бензин был так труднодоступен, что никто из лондонцев не катался на машине ради удовольствия, если только это не была машина американца: лондонцы пребывали в смутном и ошибочном убеждении, что американские машины ходят на «американском» бензине и поэтому можно не испытывать угрызений совести из-за британского аскетизма и не задавать себе укоризненный вопрос о необходимости такой поездки в места, обеспеченные общественным транспортом.
Джейн, заметив, как долгий взгляд Селины, полный «идеальной уравновешенности и невозмутимости», остановился на Николасе, сразу предугадала, что ее заставят сесть впереди с Феликсом, тогда как Селина, исполненная самообладания, ступит ногой с таким замечательно высоким подъемом в заднюю дверь машины, а Николас последует за ней. Она также предугадала, что такое распределение мест произойдет естественно, без всяких усилий, и абсолютно элегантно. Она ничего не имела против Феликса, кроме того, что не могла надеяться его завоевать — у нее не было ничего, что она могла бы предложить такому мужчине, как Феликс. Она сознавала, что для Николаса у нее было кое-что, пусть весьма малое, но достойное предложения — ее способность к литературной и умственной работе, чего не было у Селины. Фактически Джейн недопонимала Николаса, она довольно смутно представляла его себе, как более привлекательного Руди Биттеша, вообразив, что он получит больше удовольствия и утешения от девушки литературной, чем просто от девушки. На вечеринке он поцеловал ее, увидев в ней просто девушку, которая его растрогала: Джейн могла бы добиться большего без своих литературных наклонностей. Это была ошибка, которую она постоянно совершала в своих отношениях с мужчинами, выводя из собственных предпочтений — а предпочитала она «мужчин от книг и литературы» — их предпочтительное отношение к женщинам из той же категории. И ей даже никогда в голову не приходило, что «литературные» мужчины если и любят женщин, то женщин не «литературных», а просто девушек.
Однако расчет Джейн насчет распределения мест в машине очень скоро полностью оправдался; и именно неизменная точность ее интуиции в подобных мелочах в более поздние годы придавала ей уверенность, когда она продвигалась в карьере сотрудника-предсказателя, ведущего отдел светской хроники.
Тем временем грязно-коричневая гостиная стала оживляться веселым щебетом девиц, выходящих из столовой с подносами кофейных чашек в руках. Три старые девы — Грегги, Колли и Джарви — были представлены гостям, в соответствии с их давно устоявшимся правом на это. Они сели на жесткие стулья и принялись разливать кофе для молодых бездельниц и бездельников. Всем было известно, что Колли и Джарви пребывают в процессе религиозного спора, однако те всячески старались скрыть свои разногласия ради воскресного дня. Тем не менее Джарви возмутило то, что Колли налила слишком много кофе в ее чашку. Она поставила чашку с блюдцем, полным пролившегося на него кофе, на стол чуть позади себя и демонстративно оставила все это без внимания. Джарви успела одеться для выхода, взяв с собой перчатки, сумку и шляпку: она собиралась на занятия со своим классом в воскресной школе. Перчатки были из плотной зеленовато-коричневой замши. Джарви разгладила их у себя на коленях, затем осторожно провела пальцами по крагам перчаток и отвернула их. На изнанке краг стал виден штамп — два полумесяца, глядящих в одну сторону — знак «необходимая вещь», что означало: они куплены в дешевом магазине, как товар по контролируемым государством ценам. На платьях этот знак обычно ставился на вшитой на изнанке тесьме, которую можно было сразу же отрезать. Джарви рассматривала этот неудаляемый штамп на своих перчатках, чуть наклонив голову, словно обдумывая какой-то вопрос, с ним связанный. Потом она снова разгладила перчатки и резко поправила очки. Джейн вдруг охватила страшная паника — надо во что бы то ни стало выйти замуж! Николас, услышав, что Джарви собирается вести урок в классе воскресной школы, стал с интересом расспрашивать ее об этом.
— Думаю, нам лучше оставить в покое тему религии, — произнесла Джарви, как бы закрывая давний спор.
— Я думала, мы уже давно оставили ее в покое, — сказала Колли. — Какой прекрасный день для поездки в Ричмонд!
Селина элегантно-лениво склонилась в своем кресле, нисколько не встревоженная угрозой остаться старой девой, поскольку она все равно никоим образом не могла бы превратиться в такую незамужнюю старуху, как эти трое. Джейн вспомнила начало религиозного спора, который слышали на всех этажах клуба, поскольку это произошло в гулкой туалетной на третьей лестничной площадке. Поначалу Колли обвинила Джарви в том, что та не вычистила раковину после того, как воспользовалась ею для мытья посуды из-под еды, которую тайком готовила на газовой конфорке. Конфорку разрешалось использовать только для кипячения чайника. Потом Колли, устыдившись своей вспышки, стала еще громче упрекать Джарви за то, что та чинит ей препятствия на ее пути, «хотя ты знаешь, что как раз сейчас я возрастаю в милости Господней». Тут Джарви сказала что-то презрительное о баптистах, которые восстают против истинного духа Евангелий. Эта ссора на религиозную тему, с различными ответвлениями и дополнениями, длилась вот уже более двух недель, однако две пожилые женщины делали все возможное, чтобы ее скрыть. Сейчас Колли спросила у Джарви:
— Ты не собираешься пить свой кофе? Ведь он с молоком.
Это был упрек в безнравственности, поскольку молоко выдавалось по карточкам. Джарви повернулась, разгладила на коленях перчатки, похлопала по ним и поправила их краги, сделала вдох и выдох. Джейн готова была сорвать с себя одежду, выскочить обнаженной на улицу и завопить. Колли с неодобрением смотрела на ее полные, голые коленки.
Грегги, у которой никакого терпения не хватало на двух других старших дам — членов клуба, пыталась завоевать внимание Феликса и теперь расспрашивала его о том, что происходит «там, наверху, по соседству», имея в виду отель, его верхний этаж, который использовался американской разведкой, тогда как нижние этажи странным образом пустовали и были явно забыты реквизиторами.
— О, вы были бы очень удивлены, мэм, — отвечал Феликс.
Грегги сказала, что должна показать джентльменам сад, прежде чем все они отправятся в Ричмонд. Практически одна только Грегги ухаживала за садом, что значительно умаляло удовольствие остальных обитательниц клуба от пребывания в нем. Лишь самые юные и самые счастливые девицы могли чувствовать себя вправе пользоваться садом, в который было вложено столько труда Грегги. Только самые юные и самые счастливые могли ступать по траве сада, не испытывая неловкости: ведь они не слишком страдали от избытка совестливости или чуткости по отношению к другим людям, по причине их ничем не омрачаемого счастливого настроения.
