— Расскажите мне про Селину, — попросил Николас.

Свои темные волосы Джейн собрала и заколола высоко на затылке. Лицо у нее было широкое. Единственное, что могло в ней привлекать, — это ее юность и душевная и интеллектуальная неопытность, которых сама она еще не осознала. Она на время забыла, что собиралась, насколько возможно, понизить литературный дух Николаса, и вела себя предательски, будто он и в самом деле был гением, каким он, еще до истечения недели, и претендовал быть в письме, подделанном ею по его просьбе от имени Чарлза Моргана[70]. Николас решил, что будет делать все, что может быть приятно Джейн, кроме одного — он не будет с ней спать. Решение было принято ради успеха двух проектов: опубликования его книги и его проникновения в Мэй-Тек вообще и к Селине в частности. «Расскажите мне побольше про Селину». Ни тогда, ни в какое-либо другое время Джейн не понимала, что у Николаса с первого его посещения клуба Мэй Текской возник поэтический образ, который дразнил воображение и донимал его, требуя подробностей, точно так, как сам он теперь донимал Джейн. Она же ничего не знала о его скуке и социальной неудовлетворенности. Она не видела в Мэй-Теке микрокосма идеального общества — ничего подобного. Прекрасная беззаботная бедность Золотого века не укладывалась в жизнь с шиллинговым газометром, которую всякая нормальная девушка считала лишь чем-то сугубо временным, пока не представятся иные, лучшие возможности.

Эти звуки принес в гостиную ночной ветерок. Теперь Николас попросил:

— Расскажите мне про учительницу красноречия.

— О, про Джоанну? Вам надо с ней познакомиться.

— Расскажите мне, как вы одалживаете друг у друга одежду.

Джейн размышляла, что она может выменять на ту информацию, которую ему так хочется получить. Вечеринка внизу шла своим чередом, без них. Голые доски пола у нее под ногами и стены в пятнах, казалось, не обещали задержаться в памяти хотя бы до завтра. Она сказала:

— Нам с вами надо когда-то обсудить вашу книгу. У нас с Джорджем образовался целый список вопросов.

Николас растянулся на незастеленной кровати и лениво думал о том, что, пожалуй, ему следует разработать какие-то меры защиты от Джорджа. Его банка из-под джема была пуста. Он повторил:

— Расскажите мне еще про Селину. Чем она занимается, кроме работы секретаршей у гомика?

Джейн не могла решить, насколько она опьянела, поэтому не могла заставить себя подняться на ноги — это стало бы проверкой. Она сказала:

— Приходите к нам на ленч в воскресенье.

За воскресный ленч для гостя надо было платить два шиллинга и шесть пенсов дополнительно; Джейн рассчитывала, что Николас, возможно, возьмет ее с собой еще на какие-нибудь вечеринки, в более узкий круг современных поэтов; но она предположила, что он захочет приглашать на вечера Селину, и тут уж ничего не поделаешь; она думала, что он, вероятно, захочет спать с Селиной, и, поскольку та уже спала с двумя мужчинами, Джейн не видела к этому никаких препятствий. Ее печалила мысль, только что пришедшая ей в голову, что вся эта пустая болтовня о его интересе к Мэй-Теку и истинная цель их сидения в этой унылой комнате объясняются лишь его желанием спать с Селиной. Она спросила:

— А какие куски вы считаете самыми важными?

— Что за куски?

— В вашей книге, — объяснила она. — В «Субботних записных книжках». Джордж ищет гения. Им должны стать вы.

— В ней все важно.

У Николаса немедленно возник план подделки письма от какого-то более или менее знаменитого лица, утверждающего, что это гениальное произведение. Не то чтобы сам он в это верил, так или иначе: мысль о столь неконкретном определении была не из тех, на какие его ум привык тратить силы и время. Тем не менее Николас мог распознать полезное слово, если оно попадалось ему на глаза, и, уловив направление вопроса Джейн, он тотчас же составил план. Он попросил:

— Повторите-ка мне еще раз эту восхитительную фразу про самообладание, которую твердит Селина.

— «Самообладание есть идеальная уравновешенность и невозмутимость тела и души, совершенное спокойствие, каким бы ни был социальный пейзаж. Элегантная одежда, безупречная подтянутость…»

— Ох, Господи, — воскликнула Джейн. — Я так устала выковыривать крошки мяса из картофельной запеканки, копаться в ней вилкой, отделяя кусочки мяса от кусочков картошки… Вы не представляете, каково это — пытаться есть достаточно, чтобы жить, и в то же время избегать жиров и углеводов!

Николас нежно поцеловал Джейн. Он почувствовал, что в этой девушке, видимо, все же есть некая привлекательность, ибо ничто не выдает скрытую привлекательность так явно, как неожиданный выплеск личного страдания у флегматичного существа.

— Мне приходится подкармливать свой мозг, — объяснила Джейн.

Николас сказал, что постарается достать ей пару нейлоновых чулок от американца, с которым он работает. Девушка была без чулок, и на ногах виднелись черные волоски. Он тут же отдал ей шесть купонов на одежду из своей лимитной книжки. Сказал, она может взять его талон на яйцо на следующую неделю. Джейн возразила:

— Вам самому нужно это яйцо, для вашего мозга.

— А я завтракаю в американской столовой, — объяснил он. — Там дают яйца и апельсиновый сок.

Она сказала, что тогда возьмет у него талон на яйцо. В то время по карточкам выдавалось одно яйцо в неделю, это было начало самого тяжелого периода в нормировании продуктов, поскольку теперь надо было снабжать освободившиеся страны. У Николаса в его однокомнатной квартирке была газовая конфорка, на которой он готовил себе ужин, если оставался дома и не забывал про него. Он предложил:

— Вы можете забрать весь мой чай — мне не нужны чайные талоны, я пью кофе. Получаю его от американцев.

Джейн ответила, что будет рада взять его чай. Чай выдавали по карточкам: одну неделю — две унции, другую — три, попеременно. Чай был очень полезен в целях обмена. Джейн почувствовала, что в том, что касается Николаса, ей на самом деле следует встать на сторону автора и каким-то образом втереть очки Джорджу. Николас оказался настоящим художником и человеком с чувствами. А Джордж всего-навсего издатель. Ей надо будет посвятить Николаса в методы Джорджа по выявлению недостатков у авторов.

— Давайте спустимся вниз, — предложил Николас.

Дверь отворилась, и Руди Биттеш, остановившись в проеме, с минуту наблюдал за ними. Руди был всегда трезв.

— Руди! — воскликнула Джейн с необычайным энтузиазмом. Ее радовала возможность продемонстрировать Николасу, что у нее тоже есть знакомые в этой среде. Это был своеобразный способ показать, что она тоже принадлежит к их обществу.

— Так-так, — произнес Руди. — Как ты поделываешь в наши дни, Ник, между прочим?

Николас сообщил, что его одолжили американцам.

Руди рассмеялся, словно циничный дядюшка, и сказал, что он тоже мог бы работать для американцев, если бы захотел распродавать.

— Распродавать — что? — спросил Николас.

— Мою честность работать только для мир, — ответил Руди. — Между прочим, приходите вниз и соединитесь с вечеринка, и забудь про это.

По пути вниз он спросил у Николаса:

— Ты издаешь книгу с «Тровис-Мью»? Я слышу этот новость через Джейн.

Джейн поспешно вмешалась, чтобы он не успел проговориться, что уже видел рукопись:

— Это что-то вроде анархической книги.

— А ты все еще любишь анархизм, между прочим? — спросил Руди у Николаса.

— Но не анархистов в общем и целом, между прочим, — ответил Николас.

— Как он умирать, между прочим? — спросил Руди.

— Его замучили, как говорят, — ответила Джейн.

— В Гаити? Как это?

— Я не очень много знаю, только то, что известно из новостных источников. «Рейтер» утверждает — это было местное восстание. В «Ассошиэйтед ньюз» есть немного, только что пришло… Я подумала про ту рукопись — «Субботние записные книжки».