— Н-з-чт, — отозвался мистер Ллойд, имея в виду «не за что», и ушел. И в тот момент Дженни прошептала в ухо Сэнди: «Роуз изменилась за время каникул, не находишь?»
С этим нельзя было не согласиться. Ее светлые волосы были подстрижены короче и сияли. Щеки стали более бледными и худыми, она больше не таращила глаза, а, наоборот, слегка прикрывала их ресницами, будто позировала для особой фотографии.
— Может, у нее наступила перестройка организма? — предположила Сэнди. Мисс Броди называла это менархе, но когда девочки пытались употреблять это слово между собой, их начинал разбирать смех и становилось неловко.
Позднее, по окончании уроков, Дженни сказала:
— Я все же расскажу мисс Броди про того мужчину.
Сэнди ответила:
— Не надо.
— Но почему? — спросила Дженни.
Сэнди попыталась, но так и не смогла объяснить почему, просто было что-то неуловимо значимое в самой мисс Броди, в том, что она провела каникулы в Крэмонде, и в том, что послала к мистеру Ллойду именно Роуз. Поэтому она сказала:
— Тебе же сотрудница полиции велела постараться забыть об этом, а будешь рассказывать мисс Броди — невольно вспомнишь.
— Пожалуй, ты права, — согласилась Дженни.
И они забыли о мужчине с Уотер-оф-Лейта, а о женщине из полиции с течением времени вспоминали все чаще.
Во время последних двух месяцев, что им оставалось провести вместе, мисс Броди стала — само очарование. Она не поучала, не бранила и, даже когда ее к тому вынуждали, не раздражалась ни на кого, кроме Мэри Макгрегор. Той весной они с классом полностью оккупировали скамейки под вязом, откуда открывался вид на нескончаемую аллею майских деревьев в темно-розовом цвету и было слышно, как по невидимой за деревьями дороге цокают лошадиные копыта в такт вращающимся колесам деревенских повозок, налегке возвращающихся домой по завершении утренних дел. Неподалеку, как привет из будущего года, группа девочек-старшеклассниц повторяла начальный курс латыни. Как-то раз, тронутая прелестью весны, преподавательница латыни начала нараспев читать текст на мотив народной песенки под перестук копыт пони и скрип тележных колес, и мисс Броди, восхищенно подняв вверх указательный палец, призвала учениц тоже послушать.
Nundinarum adest dies,
Mulus ille nos vehet.
Eie, curre, mule, mule,
Той весной мать Дженни ждала ребенка; дождей, заслуживавших упоминания, не было вовсе, трава, солнце и птицы, стряхнув зимнюю сосредоточенность на себе, начали думать о других. Здесь, под вязом, мисс Броди оживляла любовный роман своей молодости, вышивая по старой канве новыми яркими нитями: оказалось, когда ее покойный жених приезжал в отпуск, он часто катал ее в рыбацкой лодке, и они проводили свои самые счастливые часы на гальке среди скал неподалеку от маленького портового городка. «Иногда Хью пел, у него был красивый тенор. А иногда становился молчалив, устанавливал мольберт и рисовал. Он был очень талантлив в обоих этих искусствах, но, думаю, в глубине души он все же был художником».
Тогда девочки впервые услышали о художественных наклонностях Хью. Сэнди это озадачило, она решила посоветоваться с Дженни, и им обеим пришло в голову, что мисс Броди подгоняет историю новой любви под историю старой. Начиная с того момента эти две девочки слушали ее с удвоенным вниманием, остальной класс — с обычным.
Сэнди завораживал этот метод — составлять из одних и тех же фактов разные мозаики, и она разрывалась между восхищением такой техникой и настоятельной необходимостью доказать виновность мисс Броди в неподобающем поведении.
«Как там насчет уличающих документов?» — спрашивала сержант Энн Грей в непринужденно-дружеской манере. Она и впрямь была волнующе очаровательна.
Сэнди и Дженни завершили любовную переписку мисс Броди с учителем пения к середине семестра. Во время промежуточных каникул они гостили в маленьком городке Крейл на берегу Файфа у тетушки Дженни, которая проявила подозрительный интерес к их тетради, поэтому они, прихватив ее с собой, на автобусе, следовавшем вдоль берега, доехали до соседней деревни, сели у входа в пещеру и там закончили труд. Задача, стоявшая перед ними, была чрезвычайно деликатной: представить мисс Броди одновременно и в благоприятном, и в неблагоприятном свете, ибо теперь, когда их последний семестр под руководством мисс Броди подходил к концу, на меньшее они пойти не могли.
Требовалось доказать, что интимная близость имела место. Но не на обычной кровати. Подобная мысль годилась лишь для оживления уроков рукоделия, мисс Броди имела право на более высокий статус. Они поместили мисс Броди на Троне Артура[32], благородным абрисом напоминающем львиную спину, где крышей служило лишь небо, а ложем — папоротники. Необозримые луга простирались у ее ног, освещаемые вспышками молний и оглашаемые раскатами грома. Именно здесь нашел ее Гордон Лаутер, робкий и улыбчивый мужчина с длинным телом и короткими ногами, с золотисто-рыжей шевелюрой и усами.
— Не нашел, а взял ее, — уточнила Дженни, когда они впервые обсуждали этот эпизод.
— Взял? Нет, так нехорошо. Лучше: она отдалась ему.
— Она отдалась ему, — повторила Дженни, — хотя охотнее отдалась бы другому.
В последнем из цикла писем, законченного в середине семестра, говорилось:
«Восхитительный мой, только мой Гордон, твое письмо несказанно тронуло меня, как ты можешь себе представить. Но, увы, я вынуждена раз и навсегда отклонить предложение стать миссис Лаутер. По двум причинам. Во-первых, я предана своим девочкам, как мадам Павлова своему искусству, во-вторых, в моей жизни есть другой мужчина, чья ответная любовь ко мне не знает границ Времени и Пространства. Это Тедди Ллойд! Между нами никогда не было близости. Он женат на другой. Однажды, в кабинете рисования, мы растворились в объятиях друг друга и познали истину. Но я горжусь тем, что отдалась тебе тогда, среди папоротников Трона Артура, когда нас осеняла ревущая гроза. Если у меня будет ребенок, я отдам его на попечение какого-нибудь доброго пастуха и его жены; уверена, что мы сможем обсудить это спокойно, как люди, которых связывают лишь платонические отношения. Я имею право — для облегчения своей участи — иногда позволять себе неверность, потому что нахожусь в поре Расцвета. Поэтому мы сможем провести еще немало беззаботных дней в рыбацкой лодке на морских волнах.
Хочу довести до твоего сведения, что твоя экономка внушает мне беспокойство, она — как Джон Нокс. Боюсь, она весьма ограниченная особа, о чем свидетельствует ее невежество в вопросах культуры и ситуации в Италии. Умоляю, скажи ей, чтобы она не говорила: „Вы сами знаете дорогу наверх“, когда я навещаю тебя в Крэмонде. Она обязана провожать меня к тебе и докладывать о моем прибытии. И колени у нее прекрасно гнутся. Она только притворяется, что это не так.
Я обожаю слушать, как ты поешь „Эй, Джонни Коуп“. Но сделай мне завтра предложение даже сам герольдмейстер лорд-лайон, я бы отклонила его.
И в заключение позволь мне тепло поздравить тебя с твоей половой жизнью, а равно и с твоим певческим искусством.
С глубочайшей радостью,
Джин Броди».
Закончив это послание, они перечитали всю переписку от начала до конца, но никак не могли решить: бросить ли эти компрометирующие документы в море или закопать. Забросить что-нибудь с берега в море, как они знали, гораздо труднее, чем кажется. Поэтому Сэнди нашла в глубине пещеры сырую ямку, полузаваленную камнем, и они затолкали в нее тетрадь с любовной перепиской, и больше они эту тетрадь никогда не видели. После этого они отправились назад в Крейл по упругому дерну, исполненные новых планов и неподдельной радости.
