Через минуту в домике творилось нечто невообразимое.

Опьяневший кот прыгал со стола на шкаф, со шкафа на спину доктора Плюса, со спины — на пол, и снова на стол, и снова на шкаф — по кругу. При этом он во все горло мяукал какую-то свою кошачью песню. Доктор, пытаясь поймать его, опрокидывал мебель, хохотал, грозился, бросался за ним, как вратарь, но кот ловко уворачивался. В то же время на улице раздался визг, рев, рычание, и на поляну выкатился клубок передравшихся между собой зверей. Лев, раньше причесанный на косой пробор, а теперь совершенный растрепа, промчался огромными прыжками, спасаясь от града пустых бутылок, которыми забрасывали его три обезьяны. Медведь волок клетку с запершимся в ней сторожем. Вдоль улицы летела сова и методически разбивала фонарь за фонарем — чтоб не портили ей зрение. Наконец доктор Плюс схватил кое-как своего кота и, зажав его, распевающего, под мышкой, выскочил на улицу и принялся ногами расшвыривать дерущихся. Звери бросились от него наутек — постепенно шум стал удаляться все дальше и дальше. Когда же стихло, Тимоша запер дверь и, совершенно обессиленный, опустился на пол.

Но тут до него донеслось странное бульканье.

Он бросился к ванной комнате, распахнул дверь — бульканье доносилось из-под пышной пены, заполнившей ванну до краев. Тимоша запустил туда обе руки и с трудом вытащил Желтенького на поверхность — тот уже почти совсем задохся.

— На тридцать шестом километре… Все как в задании… Сплошной дрыбадан… Я не виноват, — бормотал он.

Пришлось накапать ему остатки валерьянки — только после этого он немного успокоился и позволил уложить себя в постель.

Проснувшись на следующее утро, Тимоша почувствовал, что кто-то крепко держит его за палец правой руки. Он вскочил, пытаясь освободиться, но тут же понял, что никто его не держит — просто к пальцу была привязана записка от Желтенького.

«Один мальчик, — было написано в ней, — идет рано утром в автошколу. Он почти не дрожит, но думать может только о том, что было ночью. Спрашивается: что с ним произойдет, если он встретит кого-нибудь из докторов? Ответ: дрыбадан».

Видно, Желтенькому хотелось, чтобы никто чужой не мог понять в записке ни слова.

Тимоша перевернул листок — это была страница из настенного календаря. На ней было напечатано вчерашнее число, и он вспомнил, что прошли уже целые сутки, как он пропал из дому. При мысли о том, что творится с мамой и бабушкой, с него слетели остатки сна. Ведь все родители так устроены, что сколько бы они ни волновались за пропавших детей, если те найдутся, их встретят не радостью, а попреками и наказаниями. У Веньки Корабликова даже была на этот счет своя теория, которую он называл «опаздывать так опаздывать!»

— Ты пойми, — уговаривал он Тимошу, когда они выходили однажды из кино на два часа позже, потому что фильм оказался двухсерийный. — Если мы явимся домой сейчас, и твои, и мои будут только злиться, что так поздно, что обед остыл и все такое. А если прошляемся до самого вечера, то все так наволнуются, что будут просто счастливы, что мы живы и здоровы — ничего нам и не будет.

Тогда они не успели проверить эту теорию, потому что стоило им, щурясь на дневной свет, выйти из дверей кинотеатра, как Венькина тетка ухватила его за ухо и увела домой, приговаривая: «Я тебе покажу, как на двухсерийные ходить».

Теперь же Тимошино опоздание было вполне достаточным и, может, ругать его и не будут, но как ему объяснить, где он пропадал? Почему не дал знать о себе? Как мог дойти до такого бессердечия, что даже не позвонил? Но нет — обо всем этом он будет думать потом. Стоит ли ломать сейчас голову, если неизвестно еще, удастся ли ему снова увидеть маму и бабушку. Главное — выбраться! Выбраться отсюда.

Улочка перед домом была уже чисто вымыта, и над нагревшимся асфальтом стлались прозрачные полосы пара. Тимоша осторожно выглянул из дверей — все было тихо. Надвинув на глаза желтенькую кепочку, он вышел на крыльцо и, задрав голову, попытался определить по солнцу, куда ему нужно идти. Солнце ничего ему не подсказало, только нагрело задранный нос так сильно, что он чихнул. Герои всех книг и кинофильмов очень легко ориентировались по солнцу и звездам, и Тимоша считал это главным делом — стоит только поглядеть — и все станет ясно.

«Ничего, — подумал он. — Все равно этот зверский докторский остров не может быть больше озера, а озеро не такое уж большое. Нужно только дойти до берега и идти по нему по кругу — может, там найдется лодка, или катер, или хотя бы спасательный круг — что-нибудь, на чем можно уплыть домой».

Перед самым домом стоял столбик со стрелкой, сделанной из стеклянных трубок и указывающий налево. Тимоша поглядел на нее и на всякий случай пошел направо. Улочка вскоре кончилась, и он очутился на большом проспекте, по которому густым потоком катились в обе стороны машины и автобусы в два этажа. Людей было немного, и все они шли с очень озабоченными и серьезными лицами, точно спешили по важным делам. Почти никто не разговаривал друг с другом. Тимоша тоже выглядел достаточно унылым, чтобы не обращать на себя внимания. Все же спросить, как добраться до берега, он не решался — а вдруг догадаются. Но в это время, на его счастье, к тротуару подъехал автобус с дощечкой, на которой было написано «Центр — Пляж».

«Пляж! — это же как раз то, что мне нужно».

В автобусе Тимоша немедленно взобрался на второй этаж и приник к окну.

Пестрые ленты разноцветных и блестящих, как облизанное монпансье, машин скользили внизу, загибались на поворотах, уползали под зеленые шапки деревьев; прямо на уровне лица проплывали гигантские буквы реклам и вывесок, светофоры и фонари, маляр, подвешенный в специальной клетке, цветы на подоконниках, голуби, расхаживающие по перилам балконов. Проспект кончился, потянулись черепичные крыши одноэтажных домиков, красневшие в зелени садов, аккуратные прямоугольники огородов. Повсюду текла такая мирная и спокойная жизнь, что Тимоша на какое-то мгновенье даже пожалел, что он отказался от такого же домика (аллея восемь, комната три), от ванны и телефона. Потом за деревьями замелькали флаги, разноцветные зонтики и навесы, сверкнул кусочек озера, сердце у него забилось, он оторвался от окна и, невежливо расталкивая пассажиров, кинулся вниз к мягко открывшимся дверям.

На первый взгляд, это был самый обычный пляж с песочком и деревянными грибками, с вышкой для прыжков и красными железными поплавками, качавшимися на воде, даже со спасательной лодкой. Но, присмотревшись, Тимоша заметил нечто странное: выражение лиц у купавшихся и загоравших было таким же сосредоточенным и хмурым, как у тех людей, которых он видел на улице. Как будто они приехали сюда работать. У каждого на руке были часы, они часто смотрели на них и потом разом переворачивались со спины на живот или обратно. Те, кто заходил в воду, часов тоже не снимали и, плавая, сверялись со временем, точно лишняя секунда в воде грозила им смертельной опасностью. Прыгуны-ныряльщики поднимались на свою вышку с видом обреченных и падали с нее, стиснув зубы и зажмурив глаза. Тимоше тоже хотелось забраться на вышку (может, с нее виден их поселок), но он боялся, что и его заставят прыгнуть с такой высоты. Поэтому он присел на краешек свободного топчана и стал осторожно поглядывать по сторонам.

То ли солнце слепило глаза, то ли воздух был слишком влажным — противоположного берега нигде не было видно. Ни паруса, ни следа моторки — ровная сверкающая поверхность. Только спасательная лодка лениво плавала невдалеке за линией поплавков. Вот она остановилась, словно в задумчивости и не спеша направилась к берегу. В ту же минуту кто-то жалобно застонал слева от Тимоши. Он оглянулся: толстая женщина, держась рукой за сердце, смотрела туда же, куда и он — в сторону лодки.