Что касается идеологической мобилизации, то лучше всего это сформулировал Бертольт Брехт:

Революционная деятельность — это подготовка к свержению классового врага. Революция — это свержение классового врага. Гражданская война — это отпор попыткам классового врага восстановить утраченные позиции.

Стабилизационный период, наступающий после завершения Гражданской войны, — окончательное подавление и устранение классового врага как препятствия к построению новой жизни.

Коллективизация, индустриализация и культурная революция — построение новой жизни (она же — социализм).

Все это время присутствует ясность, необходимая для идеологической мобилизации. Есть четкие, крупные цели, осуществление которых требует концентрации ресурсов, плана, администрирования. То есть временно-мобилизационных по сути форм организации жизни. Они оправданы. Они дают ощутимый результат, не зря называемый «русским чудом».

Кроме того, в воздухе пахнет войной. Надо торопиться. Надо готовиться к неминуемой войне.

Развернутая идеологическая мобилизация сочетается с подготовительной сотериологической(«Если завтра война, если враг нападет, если темная сила нагрянет, — Как один человек весь советский народ За свободную родину встанет»).

К 1941 году новая жизнь построена. Враг хочет отнять всё сразу. И завоеванную в трудах немыслимых новую жизнь (с ее очень яркими и ясными благами), и жизнь как таковую.

1945-й — мы отстояли право на жизнь.

1950-й — мы восстановили новую жизнь, построенную к началу войны. И даже вышли на новые рубежи.

Все это время — скажем так, с начала века и до его середины, мобилизационная модель была оправдана. Она прекрасно решала свои задачи. То есть налицо было единство содержания (этих самых, решаемых с помощью мобилизации, задач) и формы, то есть приспособленных для решения этих задач мобилизационных структур («институтов мобилизации»). Нельзя при этом сказать, что всё это не было подвержено изменениям. Отнюдь! Ведь не сохранила же партия, взяв власть, мобилизационно-конспиративную форму, идеально соответствовавшую задачам предшествующего периода! Нет, изменения формы, необходимые для осуществления нового содержания, реализовывались своевременно, продуманно и системно. Но всё это происходило в рамках вышеописанной линейной мобилизации. Что делать теперь? Оставаться в этих же рамках (сохранять монополию КПСС на власть, плановую систему и т. д.)? Или же выходить за эти рамки, переходя от пятидесяти лет линейной мобилизации к нормальному, здоровому, но не мобилизационному состоянию?

Но ведь структура (или институты) мобилизации — это не шеренги из легко перепрограммируемых роботов! Это люди, имеющие свои интересы, навыки, тип сознания. Мало того, эти люди объединены в социальную общность, если и не имеющую классовой природы (вопрос, требующий отдельного обсуждения), то, как минимум, являющуюся достаточно плотной макросоциальной группой. Налицо тем самым не только личные интересы, ориентации, навыки, представления, но и всё то же самое на более высоком — макросоциальном, групповом — уровне.

Назовем всё это мобилизационной Формой и признаем, что наличие у этой Формы всех черт автономной субъектности позволяет ей защищать самое себя от чьих-либо поползновений, видите ли, продиктованных разрывом между Формой и Содержанием. «Извините, хозяин — барин! Мы, защищая нашу Форму, сочиним такое содержание, которое будет оправдывать сохранение Формы. Реализуя этим наш интерес! Содержание, господа злопыхатели, сочиняют подконтрольный нам аппарат и подконтрольные этому аппарату умники-консультанты. У которых — тот же интерес, что и у аппарата, намертво к нам пристегнутого. Так-то вот!»

Рассуждающая таким образом Форма (а Форма, имеющая субъектность, обладает всем ассортиментом возможностей, вытекающих из факта субъектности, в том числе и возможностью рассуждать) становится на путь превращения.

Она стремится сначала подчинить себе Содержание.

Потом она начинает подавлять бунт этого самого Содержания.

А потом, во имя самоспасения, она начинает Содержание ликвидировать.

Форма, уничтожающая свое Содержание, — вот высшая ступень превращения.

Любая мобилизационная линейная модель эффективна для решения простых, очевидных, жизненно важных задач. Таких, как ликвидация безграмотности, борьба с массовыми заболеваниями и эпидемиями, беспризорностью, разрухой, скученностью, недоеданием, разгулом уголовщины, бандитскими (например, басмаческими) набегами. Чем выше уровень бедственности, тем нужнее эффективная мобилизационная модель. И тем выше очевидная эффективность этой модели. Использование модели приводит к быстрому исправлению бедственных ситуаций. Начавшееся избавление порождает прилив сил. В итоге, беда достаточно быстро преодолевается.

Любые модификации линейной мобилизационной модели не слишком отклоняются от основной, базовой мобилизационной модели, каковой, безусловно, является модель военная. В основе которой — простота, аскетизм, дисциплина, коллективизм, нацеленность на очевидные крупные свершения, централизованное обеспечение средствами, позволяющими эти свершения осуществлять, предельно четкое разделение труда, такая же четкость алгоритмов и процедур, осуществляемых каждым участником коллективного действия, преобладание нематериальных стимулов над материальными, жертвенность, подвижничество.

Основной посыл вполне очевиден: «Не до жиру, быть бы живу».

Что касается вышеописанных слагаемых, то все они могут быть обнаружены в пределах того самого военного, воинского начала, которое является очевидным фундаментом любой мобилизационной модели.

Простота. Не случайно же все ходят строем!

Аскетизм. Все одеты в военную форму, то есть в одинаковую одежду. Все получают один и тот же тип питания. Вариации в одежде и типе питания регламентированы статусом и родом деятельности. Самочинные вариации разрушительны. Солдат в кроссовках и тренировочном костюме — это чаще всего не солдат, а волонтер или бандит.

Дисциплина. Приказ. Подчеркнутое, ритуализированное повиновение (вытягивание «в струнку» при отдаче приказа, произнесение ритуального «слушаюсь, так точно», отдание чести, ритуальный подход к отдающему приказ и ритуальный же отход от него для исполнения приказа и так далее).

Коллективизм. Жизнь в военном лагере или казарме. Сведение к нулю обычных форм частной жизни. Реальное формирование военного братства со всеми его древними элементами, часть из которых адресует к глубочайшей архаике.

Нацеленность на очевидные крупные свершения — отстоять объект или умереть, захватить объект, победить или умереть.

Централизованное обеспечение средствами, позволяющими реализовывать очевидные крупные, судьбоносные свершения («судьба войны решается в Сталинграде», «отступать некуда, позади Москва», «стоять насмерть», «если дорог тебе твой дом», «их нужно сбросить с перевала») — подвоз боеприпасов и техники, обеспечение одеждой и питанием, организация помощи, лежащей за рамками возможностей тех, кто решает конкретную судьбоносную задачу.

Предельно четкое разделение труда — я — пехота, ты — бог войны, я — лейтенант, ты — сержант и так далее.

Четкость алгоритмов и процедур — всё, начиная с разборки и сборки автомата, доводится до автоматизма, позволяющего действовать, преодолевая неизбежный страх смерти.