В течение всего периода переговоров с Египтом Вейцман вместе с Даяном уговаривал, подбадривал, убеждал Бегина. И Бегин им этого не простил. Ему казалось, что если бы не Даян и не Вейцман, он не пошел бы в Кемп-Дэвиде на столь болезненные для национального самолюбия уступки.

Вейцман же делал все для того, чтобы мир с Египтом превратился в подлинный мир. Он установил прочные личные связи с египетскими лидерами, регулярно посещал Каир и Александрию.

— Как жаль, что вы не египтянин, — однажды сказал ему Садат с грустной улыбкой. — Когда меня убьют, приезжайте на мои похороны…

— Господь не допустит этого, — ответил Вейцман. И ошибся… Творцы великих перемен обычно быстро сходят с политической сцены. Им не прощают ломки, казалось бы, незыблемых устоев…

Недоброжелателей раздражала странная дружба Вейцмана с египетским президентом. Они утверждали, что Садат видел в Вейцмане слабое звено в израильском руководстве, которое старался использовать для давления на Бегина. Вейцман реагировал на эти обвинения фразами, заимствованными из ненормативной лексики.

За несколько дней до своего ухода он сказал на заседании партийного руководства: — До чего докатилось нынешнее правительство! Вместо того, чтобы использовать мир с Египтом, как мощный мотор, оно превратило его в национальную катастрофу.

Убедившись, что для Бегина палестинская автономия — лишь звук пустой, Вейцман вернул ему портфель министра обороны. Бегин не сожалел об этом.

Осенью 1979 года Вейцман был исключен из партии за резкую критику вождя и на время отошел от политической жизни.

С тех пор Вейцман и Бегин встретились лицом к лицу только один раз. Произошло это на церемонии обрезания сына заместителя министра Моше Кацава. Опоздавший Бегин, увидев Вейцмана с интересом наблюдавшего за ритуалом, подошел к нему. Они обменялись рукопожатием и несколькими банальными фразами. — Ага! — смекнул заметивший это журналист. И на следующий день тиснул статейку о том, что Вейцман, дескать, беседовал с Бегиным о своем возвращении в Херут.

— Правда ли это, господин Вейцман? — налетели журналисты.

Тонкая улыбка появилась на его губах.

— Я не вернусь в эту партию ни через обрезанную пипиську сына Моше Кацава, ни каким-либо другим более приличным способом, — оборвал он кривотолки.

Покинув большую политику, Вейцман делил свое время между роскошным офисом в Тель-Авиве и виллой в Кейсарии, где написал книгу «Битва за мир».

Ему предлагали кафедру в университете — он отклонил это лестное предложение. Уговаривали совершить лекционное турне по Соединенным Штатам — он отказался.

— Да ты что, — изумлялись друзья, — как можно отказываться от пяти тысяч долларов за лекцию?

— Нет, — отвечал Вейцман. — Я не поеду разъяснять политику этого правительства. Ругать его в Америке мне не пристало, а хвалить тех, кто, по моему глубокому убеждению, ведет Израиль к катастрофе, не могу.

Ему и без Америки приходилось много разъезжать. И по делам бизнеса, и чтобы рекламировать свою книгу, содержащую описание событий, предшествовавших установлению мира с Египтом.

И все-таки бывший министр обороны, человек, привыкший к совсем иному ритму жизни, старый политический дуэлянт, не мог не чувствовать внутренней пустоты, утратив привычное поле деятельности.

— Я вернусь, когда бардак, который они устроили, распространится на всю страну, — сказал Вейцман в излюбленном своем грубовато-образном стиле. То ли чувство какой-то внутренней неловкости, то ли смутная, не осознанная им самим надежда на возвращение в партию, которой он все же отдал часть души, долго удерживала Вейцмана, не позволяли ему обнажить шпагу против вчерашних соратников.

Час Вейцмана настал осенью 1984 года. Созданное им движение Яхад, крошечное суденышко, утлое, но управляемое твердой рукой, вышло в бурное море большой политики. Яхад — это Вейцман. Нельзя же всерьез называть движением нескольких мушкетеров, обнаживших шпаги и сомкнувшихся вокруг своего капитана.

И произошло чудо. Имя Вейцмана возымело магическое действие. Вопреки всем прогнозам, Яхад получил на выборах целых три мандата. Когда же выяснилось, что Ликуд и Маарах финишировали, что называется, голова к голове, все козыри оказались в руках у Вейцмана. Без него ни правящая коалиция, ни оппозиция не могли обойтись.

И тогда на виллу Вейцмана в Кейсарии нагрянул Ариэль Шарон. Вейцман морщился от грубой прямолинейности Арика, но ему нравилось его бульдожье упрямство. В молодости они были друзьями.

— Чему я обязан такой честью? — спросил Вейцман нежданного гостя.

— Разве я не могу просто так навестить старого товарища? — ответил Арик, со слоновьей грацией целуя руку Реумы.

— Этому ты научился у Бегина? — засмеялся Вейцман.

Когда они остались наедине, Шарон сразу стал серьезным.

— Эзер, — сказал он, — меня прислал Шамир. Твое место с нами, в Ликуде. Бегина уже нет, а с Шамиром ты всегда ладил.

— Что он просил передать? — задавая этот вопрос, Вейцман уже знал ответ.

— Шамир сказал, что если мы с твоей помощью заблокируем Маарах, то ты можешь рассчитывать на любой министерский портфель. Более того, Шамир согласен, чтобы ты стал его заместителем и в правительстве, и в партии. Это твой шанс, Эзер. Сколько там ему осталось? А потом ты станешь хозяином. И повернешь руль, куда захочешь. Ну, что скажешь?

Вейцман долго молчал. Потом поднял глаза.

— Скажи Шамиру, что я подумаю, — произнес он и перевел разговор на другую тему. «Этот старый лис, кажется, недоволен, — подумал Шарон. — Перес ведь не предложит ему большего. Так чего он хочет, черт возьми?»

Когда Арик ушел, Вейцман сказал жене:

— Власть интересует этих людей больше, чем судьба государства. Они ведут себя, как дети, у которых отбирают любимую игрушку.

Перес нетерпеливо ждал звонка Вейцмана. Изнуренный событиями последних дней, как-то сразу потускневший, он думал о несправедливости судьбы. Он так верил в победу. Так ждал ее. И вот она ускользнула в самый последний момент. Перес понимал, что лишь с помощью Вейцмана он сможет добиться сформирования кабинета национального единства.

А если Эзер поладит с Шамиром?

Об этой возможности Пересу даже думать не хотелось.

Раздался телефонный звонок.

— Шимон, — сказал Вейцман, — я решил идти с тобой и хочу, чтобы все формальности закончились как можно быстрее.

На следующий день, когда они встретились для обсуждения коалиционного соглашения, Перес с тревогой сказал:

— Эзер, ты будешь играть важную роль в моем узком кабинете, но я не могу отобрать ни у одного из старых моих соратников министерский портфель и отдать тебе.

— Шимон, — засмеялся Вейцман, — если бы я гнался за портфелями, то в Ликуде получил бы целых три.

В правительстве национального единства Эзер Вейцман стал министром без портфеля…

Вейцман — единственный влиятельный израильский политик, открыто выступавший за переговоры с ООП. Он говорил, что это неизбежно еще в те времена, когда не только Шамиру, но даже Рабину с Пересом подобная мысль и в голову не могла прийти.

Шамир не понимал столь не похожего на него человека, вызывавшего раздражение и беспокойство, и терялся в догадках, пытаясь разгадать мотивы его действий. Все знали, что у Вейцмана свои налаженные каналы связи с палестинцами, но никто не полагал, что это подрывает устои государства.

Разумеется, и Шамир не считал Вейцмана способным на предательство. Но слишком уж велик был соблазн одним ударом рассчитаться с человеком, впрягшим Ликуд в одну упряжку с ненавистным социалистическим блоком…

Ни облачка не было на политическом небосклоне, когда правительство собралось на свое последнее заседание в уходящем 1989 году. Как обычно, премьер-министр выступал первым. Шамир встал и глухим монотонным голосом начал зачитывать заранее заготовленное заявление.

Перес — единственный, знавший, какая бомба сейчас взорвется, — побледнел. Растерянно переглянулись министры. А Шамир продолжал: