Егор прошёлся вдоль ряда парт и присел сзади всех на среднем ряду, сложив руки на груди, и самодовольно смотрел. Нет, одноклассники его самодовольства не видели – только я, потому что вряд ли кто-то понимает спектр его эмоций. Не сказала бы, что сама такой большой знаток Егора. Просто чувствую, что это вызов с целью покрасоваться на моём фоне. И я принимаю вызов. Да, так не по-женски. Какая я не привлекательная. Беда-беда.

- 1943-й год начался с того… - что я утру это бахвальство с его лица.

Я говорила много, делала паузы, уточняла, говорила даты и показывала на карте продвижения войск союзников и противников. Пожалуй, я говорила даже без конспекта – он мне нужен был лишь для того, чтобы я не увлеклась событиями и не начала рассказывать отдельные истории, о которых я наслышана от отца. Приходилось следить за временем. Рассчитывать минуты на то или иное событие было некогда – я просто старалась сказать всё в максимально короткие сроки, но понятно и логично. Само собой, знала больше, чем говорила, но немного не то время, чтобы козыри всё ещё держать в рукавах. А их у меня, кроме знаний, и не было. Пожалуй, это был именно тот момент, когда я играла в искренность – равносильно игре в жизнь с большим риском летального исхода. Волновалась ли я? Нет. Я не столько боялась смерти, сколько готова была любыми способами выбить себе это право на жизнь, эту победу. Пару раз глаза Егора сужались подозрительно, удивлялись, радовались даже. Я не сводила с него взгляда, словно говорила ему одному. Правда, иногда приходилось осматривать класс, чтобы удостовериться, что всё в порядке. Но в целом, только слепой мог не заметить, кому я читаю лекцию. И мне жутко нравилось это ощущение, когда он смотрит на меня, словно я могу принести ему столько невероятных чувств сразу: удивление, радость, разочарование. Пожалуй, на одном этом ощущении властвования можно было рассказывать про 43-й год полдня.

Меня никто не останавливал, и даже вопросов не было, потому что красотка Скавронская рассказала всё, что нужно, точно по порядку и всё самое необходимое, немного разбавив рассказ своими посторонними знаниями. И вот как после такого он мог меня растоптать? Никак. Заодно и одноклассникам напомнила весь материал, показала на карте, уточнила по дням и месяцам всё.

Контрольную я не писала. Он смиловался надо мной, что ли? Зато все остальные писали и, как чуяла я, не так уж плохо. Искренне надеялась, что благодаря моему рассказу ответы будут лучше. Остаток пары я сидела и читала конспект, осматривая периодически ребят. Спросить у меня что-то было невозможно, но ощущался дух, будто я заставляю их память работать интенсивнее. Егор следил за тем, кто и что делал, иногда ходил и смеялся над ответами, которые писали ребята. Но это не страшно.

После пары он позвал меня за собой, и я напряглась. Мы снова будем одни? Это рискованно. Разве он не понял до сих пор, что со мной связываться опасно? Или уверен, что сможет контролировать мои низменные порывы? Но, тем не менее, я пошла, скрепя сердце и стиснув зубы. Не могла же я вечно опасаться его. Шли молча, поднимались на третий этаж, преодолевали коридор и в итоге зашли в уже знакомую аудиторию. На уши давила тишина – даже голоса за дверью не заглушали её. Не заглушали её и уличные звуки: машины, ветер и редкие птицы.

Егор прошёл к своему столу, положил листы с контрольными работами, сумку и журнал, но садиться не стал. На спинке кресла висела его куртка, недлинная, с подкладкой, насыщенного серо-синего цвета. Обошёл стол и примостился на подоконнике. Я ждала, что же скажет, как посмотрит. Не стала спрашивать первой – не хочу нарушать тишину, которая висит. Да, она давит, но не так сильно, что невозможно потерпеть немного, дать ему время собраться с мыслями и начать разговор. Пусть будет так, я не лезу на рожон теперь. Стараюсь, по крайней мере.

- У тебя три пары? – не смотрит на меня, а изучает свои ботинки. Немного напряжён, но, возможно, мне показалось.

- Да, - в моём «да» не было ничего: оно пустое и ненавязчивое.

- Приходи сегодня ко мне домой. Проверим работы, раз ты так хорошо материал знаешь, - он, правда, серьёзен? Неужели за равную меня считает? Не верю я тебе.

- У меня не получится. Родители… - я даже не успела перечислить и трети своей дюжины отговорок.

- Нужно поговорить в неформальной обстановке, - прервал меня на полуслове, перевёл взгляд, немного озабоченный и ущемлённый, но хочет казаться всё таким же самоуверенным.

- Зачем мне это? – кстати, да. Зачем? Если вам нужно, вы и говорите. Разве это не ваши принципы жизни?

- Из тебя плохой товарищ, Скавронская, - он усмехнулся иронично. – Ты ведь знаешь, что я не успеваю сам проверять весь этот неадекват (он указал на стопку листков, лежащих на столе).

- А как же Женька? Неужели нет другой компании? – я не издевалась. Была холодна, не заинтересована в нём, безразлична к нему. Так же, как и он. Нет, меня не волновало, как он воспринимает мои слова. Мне кажется, что боль ему не доставишь, так что не вижу причины менять свой настрой.

- Если бы я мог, то избежал бы возможности общения с тобой, - вот поэтому я не даю слабину: он тут же бьёт по этой самой слабости.

- Вперёд, - дёрнула носом дерзко, всё так же бесстрастно глядя на практиканта. – Если это всё, то я пойду.

- Скавронская, - вновь останавливает меня. Это приятно чертовски, несмотря на то, что сейчас я не хочу уходить, но должна. – Я просил тебя не приближаться. Ты меня не послушалась. А теперь вдруг решила изменить своё решение?

- Я решила изменить своё отношение, - мягко ответила, с придыханием, без улыбки. Это выглядело, будто я с немощным или почти глухим общаюсь, и он понял. Жалость для мужчины оскорбительнее всего – и я сейчас надавила на эту слабость. Понимала ли я, что морально уничтожаю облик Егора? Понимала. Мне не было дела, потому что из-за него я страдала столько времени, готова была изменить себя кардинально. Ради этого человека. По сути, в нём кроме истории ничего восхищающего не было. А что я делаю ради истории? Да ничего особо. Если мой мужчина будет тоже связан с историей, я чокнусь. Семьи вполне достаточно.

- Меняй тогда, а не строй из себя то, к чему только идёшь, - пытается задеть меня?

- О чём вы?

- Ты никогда не станешь такой, - улыбается своим рукам, сцеплённым в замок, и поворачивает голову ко мне, смотрит пронзительно, с насмешкой: - Ты не сможешь быть безразличной ко мне.

Я замерла. Вернее, секунды замерли. Слова эхом повторились в моей голове трижды, и я продолжала не сводить глаз с Егора. Уверенный в своих словах, он не моргал, смотрел прямо внутрь меня самой, в самую душу. Ему так казалось, на самом деле. Моя душа для него – не открытая книга, иначе я не смогла бы сейчас так просто улыбнуться, легко, по-детски, наивно.

- Мне не нужно быть безразличной к вам, Егор Дмитрич, - это та женственность, о которой я читала в статьях, - достаточно просто считать вас учителем, таким же, как и все остальные. А это несложно, вы бы знали как.

Я расслабилась, давая ему увидеть это. Даже если бы он сейчас напал на меня, защититься или предпринять что-то у меня не было бы возможности. Но он не мог этого сделать: мой ответ сильно озадачил. Я видела это заторможенное лицо, этот взгляд, эту сползающую улыбку и ссутулившиеся плечи. Не было больше смысла оставаться здесь, но остался один момент невыясненным.

- Кстати, мне приходить к вам после пар сегодня? – нежная, заинтересованная, деликатная. Катерина, ты умничка.

- Вон, - пауза. - Вон отсюда, Скавронская, и никогда больше не попадайся мне на глаза!

Сорвался. Он стал на ноги и двинулся в мою сторону, разъярённый, с дьявольски озлобленным взглядом, резкими движениями. Размазал бы меня, наверное, по стенке, если бы не моя реакция: отсутствующая. Его действия не казались провокацией, но я была настолько удивлена его яростью, что даже не придумала никаких противодействий. Он не коснулся меня ни пальцем, но ветерок от его движений всколыхнул мои волосы всё-таки. Остановился в полуметре, высокий, мужественный, разгневанный. Казалось, что он меня растерзает, но нет. Хотел напугать – не вышло. Хотел сбить с толку – не вышло. Хотел проверить мои слова на лживость – не вышло. Ничего не вышло.