- Хорошо. Задавай вопрос, - спасовал. Быть беде.

- Сколько вы встречались? – скрепя сердце, спросила я. Подвох. Очевидно, он будет.

- Четыре года, - а, нет, нормальной интонацией ответил. – Сексом занималась?

- Егор Дмитрич! – вспыхнула я, чуть покраснев. – Это слишком личное.

- Либо ты стесняешься, что значит «нет», либо ты боишься признаться в этом, что значит «да». Делаю ставку на второе, - он говорил донельзя спокойно, и мне становилось неуютно на кухне из-за этой простой интонации, из-за этого откровенного взрослого взгляда, который буквально всё моё нутро видел насквозь. – Если хочешь продолжать, задавай вопрос. Нет – допивай чай и уходи.

- Почему вы поцеловали меня в щёку сейчас? – вспомнила ещё один инцидент.

- Чтобы ты не поцеловала меня в губы, если я поверну голову. И раз ты сама к этому вернулась: почему ты оказалась так близко ко мне?

- Захотела, - вариант с местью на него, судя по всему, не подействовал. Ладно, правда, так правда. – Где сейчас Лена?

- Работает в школе, - на его лице промелькнула тень печали, но едва заметная. Он был по-прежнему бледен и спокоен. – И что ты хотела сделать, оказавшись так близко ко мне?

- Ничего, - Егор поднял на меня глаза, а я нацепила самое честное выражение лица, на которое только была способна. – Честно. Почему бы вам не встретиться?

- Это тебя уже не касается, Скавронская.

- Я ответила на ваш вопрос, несмотря на то, что он был личным, - с обидой заявила я, ставя чашку на стол.

- Мы разные, если ты не заметила. Начнём с того, что я старше, и моя личная жизнь вообще не должна тебя касаться, - поучал, как девочку, но адекватно, без юмора и упрёков. Будто сказку рассказывал – слишком внушающе.

- Вас моя жизнь – тоже. Но это не мешает вам задавать вопросы и делать выводы какие-то.

- Так почему бы тебе не делать так же? Задавай правильные вопросы. Если ты не заметила, то я задавал тебе вопросы так, чтобы получать ответ, который впоследствии могу проверить.

- Ну, Егор Дмитрич, - почти заскулила я, осознавая очередную уловку историка.

- Нет, Скавронская. Либо другой вопрос, либо ты пропускаешь ход, - он был неумолим. Это, кстати, меня тоже раздражало, как ни странно.

- Ладно, - тут же произнесла я. – Другой вопрос. Что вам в ней нравилось?

- Последняя попытка, - сдержанно сказал Егор, делая глоток чая.

- Это не слишком личное вообще-то, - запротестовала я снова, чувствуя поднимающийся к голове жар.

- Ты не доросла, чтобы разбираться в тонкостях отношений.

- Да чего вы кота за яйца тянете – говорите, в конце-то концов! – поставив со звоном чашку на стол, заявила я.

Миг. Повисла неловкая пауза, пока практикант ставил чашку на стол и переводил взгляд со своих рук на часы и обратно. Он выглядел немного уязвлённым, словно я ухватила ящерицу за хвост, и она решала, отбрасывать его или нет. В те доли секунды я успела пожалеть, что задала этот вопрос и настояла на том, чтобы услышать ответ. Но время уже не повернуть вспять. Никто не мог закрыть мне рот, и теперь выпущенные слова навсегда засели в моей голове. Прочно.

- Она была женщиной, - в том самом тонком смысле? Истинная женщина, которая верит и покоряется своему мужчине? В их возрасте – это большая редкость.

Почему меня это так задело? Стало неприятно. Внутри всё горело, тлело, разъедалось. Женщиной. Мягкая, лёгкая, приятная. Нуждающаяся в защите. Заботе. Ласке. У неё был периодами скверный характер, но она оставалась женщиной. В том самом злачном смысле слова, в котором не бывает крайностей. Есть тонкая грань, середина. И вот она владела ею, этой серединой. Почему мне так обидно? Почему я чувствую себя ущербной, словно всю свою жизнь жила неправильно? Почему? Я хочу быть такой же, настоящей женщиной. Не просто краситься и выглядеть хорошо – я хочу поведением показывать, что я женщина. Тяжело дышать от мысли, что есть человек, которого я хочу превзойти, но не могу. Меня не смущает, что я хочу превзойти Лену. Не для Егора. Нет. Я хочу сделать это для себя, чтобы собой гордиться, получать комплименты, быть желанной, красивой, любимой. Разве я многого прошу?

Немного. Мне нужно так немного, что ради этого придётся ломать полностью свои устоявшиеся ориентиры. Несправедливо. Ради кого-то ломать свой устой жизни. Но хочется быть женщиной. И это желание сильнее всяких устоев. Я хочу измениться. Хочу стать лучше. Хочу затмить её образ в своей голове. Не важно, что останется от Катерины Скавронской, если она лишится своей самой главной черты – острого языка, если она станет настоящей женщиной.

Чувствовать мужское внимание я хочу больше, чем быть уникальной.

Глупость, правда? Измениться ради кого-то, почти потерять свою самобытность ради внимания. Я могу потерять себя, свою изюминку. До слёз задевает представление этого варианта будущего. Больно. Печально. Глаза режут. Поднимаю взгляд вверх, находя в себе силы продолжать быть такой никчёмной, без внимания, остроумной девушкой. Просто девушкой.

Горький привкус несовершенства остаётся и колет сильнее, чем игла.

Говорить больше что-либо не было смысла. Я допила остатки чая почти залпом. Рот не сожгла. Встала и без слов покинула кухню. Пока одевалась, было смутное ощущение реальности. Туманный рассудок, смешанный с дозировкой боли. Душевной боли. Я вышла за дверь и прислонилась спиной к ней, вдыхая холодный подъездный спёртый воздух. К горлу подкатывал ком слёз. Почти истерика. Я сдерживалась по неизвестным причинам. Ноги сами несли меня по лестнице вниз.

Меня обдало прохладным воздухом, едва открылась подъездная дверь. Свежесть. Волосы развеялись, а лицо сковал холод. Я поёжилась, потому как ветер проник под одежду. Казалось, что он проник под самую кожу и взбудораживал моё нутро. Но нет. Это меня беспокоили всё те же слова. Костями чувствовала ледяной ветер, но не хотелось чувствовать тепло. Тепло для меня сейчас – как солнце для снеговика. Не хочу. Хочу лёд, мороз, ветер. Плевать, что волосы выглядят отвратительно, да и я сама тоже. Я хочу чувствовать беспрекословную дрожь, а не озноб души от собственной ущербности. Не хочу даже давать попытку мозгу осознавать, что все мои выводы относительно хорошего человека и характера – всего лишь пустая трата времени. Моё существование не имеет смысла тогда, если я не могу развиваться. Не вижу цели. Сейчас мои принципы превращаются в кашу, в болото. И это, как кислота, расщепляет всё: от органов до сознания. Сказать, почему я хочу чувствовать себя галимо? Потому что мне противно быть такой слабой, понимать, что я ничтожество, что моя жизнь обречена быть тупиком.

Мне больно. Никогда ещё не было так больно, как сейчас. Никто ещё не причинял мне такой боли. Лена, чтоб её. Егор. Зачем я только осталась? У меня было столько шансов уйти. Я не воспользовалась ни одним. И теперь плачу за то, что не восприняла знаков судьбы за чистую монету.

Дура. Какая же ты дура, Скавронская.

Я пришла домой. Вернее, едва доковыляла, потому что мои ноги завели меня, непонятно куда. Пришлось соображать на ходу, как добраться до дома. И позвонить никому не могла: слышать не хотела никого. И спросить не могла: люди были противны. И в телефоне не могла посмотреть: услуга интернета отключена. Сплошное одиночество.

Границы между днями стёрлись. Я была, как в забвении. Дни октябрьского поста для меня исчезли. Я ела то, что хотела. Заходила в магазины, кафе, покупала то, что хотела, и ела. Всухомятку, запивая водой, чаем или соком. Но мне хотелось алкоголя. Хотя бы слабенького градуса спирта. Несмотря на то, что я принципиально не употребляла алкоголь, мне хотелось именно чего-то противного, чтобы выбраться из этого замкнутого круга суеты, обыденности, рутины. Праздновать было нечего, горевать – тоже. Мне хотелось чего-то противного, отвратительного, чтобы навсегда запомнить это ощущение гадливости и знать, что вот она, та кондиция презрения к самой себе, до которой я могу опуститься. Ниже – некуда. Сейчас, по крайней мере.