Максим, один из новых компаньонов Оли, так или иначе врезал моему обидчику. Не руками – снежкой. Прямо по уху, пока остолоп снова давал дёру. А затем ухмыльнулся, бросив на меня быстрый самодовольный взгляд. Я благодарно кивнула.

Надо сказать, эта игра действительно лишала меня всяких задних мыслей. Не было никаких переживаний. Можно сказать, вообще никаких мыслей. Мы так и играли пока, разделённые взрослым и детским уровнем. Егор разносил со своими, как я поняла, другими друзьями, Сашу с Аней. Ярослав присел на лавочку (и как он только ухватить свободное место сумел!) и преспокойно потягивал глинтвейн, поглядывая за нашей игрой. И за нашими перестрелками глазами с Егором.

А мы смотрели друг на друга. Быстро. Импульсивно. Спасая собственную шкуру и грозясь надрать задницу врагу. По разные стороны не только баррикад, но и войн, дышалось легче. Не было соблазна. Да, мою индульгенцию, думаю, запомнили надолго. И те, кто принимал участие, и те, кто наблюдал. Надо сказать, я сама в восторге, как такая прекрасная идея пришла мне в голову тогда. Мы ведь были в минусе. В жутчайшем минусе. А я рискнула. Поставила на карту всё самое ценное, что было – собственную жизнь. И вытянула туза из рукава. Это было феерично. До сих пор захватывают эмоции.

- Не зевай, Скавронская, - я обернулась и рефлекторно уклонилась от летевшего снаряда.

Лёгкая резь по уху.

Сквозь шапку не так больно. И чиркнуло тише обычного. Совсем кончик задел меня. Я стиснула зубы от охватившей злости, подобрала заранее слепленный снаряд и, что было сил, закинула его в обидчика. В Леонова.

Он убегал. В сторону. А мне надоело сидеть. Выжидать. Быть осмотрительной и аккуратной.

Действуй.

И я побежала за ним. Прихватила снаряды и понеслась. Ветер сшибал мне остатки здравого смысла, потому что я вторгалась в тылы врага, где меня внаглую могли облепить снегом с ног до головы. Уклоняйся. Голову пригни. Влево. Прыжок. Перепрыгивай этого неуклюжего идиота. Беги-беги, Леонов. Через минуту так же будешь лежать у моих ног и просить о пощаде. А я возьму и в твою самодовольную, корыстную, бесячую морду закину снежку. Я заставлю тебя этот снег чуть ли не глотать! Ты меня понял, двуличный ублюдок?!

Он споткнулся.

Фортуна на моей стороне. Я знала, детка!

И вот ты лежишь в моих ногах. Как я и говорила. Слабый. Беспомощный. Кинутый своими друзьями и своей девушкой. Мы ведь уже за пределами вашего лагеря. Ты пытаешься улыбнуться и пошутить. Что-то там про лежачего друга не бьют.

Ты мне не друг.

Ты перестал им быть, оправдывая собственную нерешительность.

Теперь ты лжёшь моей подруге. Ты обманываешь её и себя. У тебя чувства ко мне. И не смей играть…

Подножка. Смелая, резкая подножка, и я ударилась коленями об снег, а затем и потеряла равновесие окончательно.

Чёртов Леонов!

Хотел выбраться, а в итоге поставил себя в неловкое положение. Да и меня тоже.

Он смотрел на меня снизу-вверх. На моё красное от напряжения лицо. На порозовевший нос. На метающие молнии в него глаза. Сжимал одной рукой оба моих запястья, а другой - приобнял за плечи. Он выглядел таким спокойным и блаженно расслабленным. Нет. Только не вздумай сделать глупость. Опусти руку. Немедленно!

Пальцы Леонова скользнули с плеч к щеке. Холодные. И я холодная. Он не дрожал, но ему явно холодно. Зато сердце гулко бьётся. Я чувствую даже сквозь сантиметры одежды. Его куртки и своей. Он заворожено смотрит на меня. Вглядывается в образ. Рассматривает упавшие на его лицо пряди волос. Убирает их. Заправляет мне за уши. Откидывает за плечи. Так легко и нежно.

Мне стало неловко, когда между нами остался только воздух. Я краснела. Распалялась и краснела. Как рак. Как помидор. Как влюблённая девица. Как смущённая барышня перед первым поцелуем.

И он не заставил себя ждать.

Хотя быть ему уже не первым.

Ты не впервые целовалась с ним. В реальности, а не в своих прежних фантазиях. Только теперь его ничто не останавливало и не торопило. Он лежал под тобой. Он подчинялся тебе. Он просто сделал то, что хотел в такой ситуации. Наслаждение от безысходного пласта.

Одному Богу (или не одному, их же много в теории) известно, какого хрена я открыла рот. Я впустила Леонова на недопустимую территорию. Позволила ему войти туда, куда нельзя. Одобрила его жест. Одобрила и, чёрт возьми, поддалась искушению. Леонов обжигал своими холодными губами. Контраст с горячим языком. Я вдыхала морозный воздух ртом, привносила искру в поцелуй. И не могла оторваться. Никакой мнимой нежности или ласки не было. Это просто поцелуй. С беззвучными хрипами. С тонкими ароматами парфюма. С игрой на запретной территории.

- Я не помешал?

Знал бы ты, как сейчас вовремя!

Он знал.

Ярослав протянул руку, чтобы я поднялась, а потом повторил жест и для Кости. Мне хотелось отводить глаза и никогда больше не встречаться взглядом ни с одним, ни со вторым. Вообще эта вся ситуация меня дезориентировала. Стыд, который так долго притуплялся развратностью практиканта, абсолютно не сдерживался тут, когда дело зашло совершенно о других людях. Может, дело в том, что целоваться с лучшим другом не стоило в принципе? И без принципов.

- Возвращайся в игру, Кость, - произнести даже пару слов казалось едва ли возможным. Но удалось. Успокоить свой нрав, свой голос и свои мысли.

Это, правда, не Егор.

С ним бы так быстро я не восстановила духовное равновесие.

То, что Костя оказался не Егором, как мысль, кажется абсурдом. Мол, разве это не очевидно? Но ведь по какой-то причине я влюбилась в Леонова. А потом в Егора. А потом снова подпустила Леонова ближе, хотя и не собиралась. Даже не думала об этом! А он подошёл. Взял и подошёл. Осмелел. Овладел. Околдовал. И мне казалось, что всё идёт по-моему. Ага, как бы не так! Видишь, к чему это твоё «по-моему» привело. Ты ведь вряд ли такого ожидала? Но что теперь делать с Костей? Нельзя всё так оставлять. Кто ещё нас видел? Кроме Ярослава. Даже не представляю.

- Похоже, ты хочешь поговорить?

Какая проницательность, Ярослав. Вот честно. Иногда ты хуже практиканта. И заткни своё добродушие – я знаю, что ты издеваешься надо мной. Специально так себя ведёшь и говоришь. Ненавижу эти праздные одолжения. Ненавижу быть в долгу.

- Я хочу, чтобы ты играл со мной и удерживал, - я прикусила губу: ведь Ярослав не виноват в моём безумии, - от подобных случаев.

- Не думаю, что я смог бы остановить твой нрав, - он хохотнул и приятельски положил мне руку на плечо. – Пока что я знаю только одного человека, способного на это.

- Надеюсь, никто не видел, - меня это беспокоило. Не так сильно, как должно было бы. Я ликовала от одной маленькой мысли: ревность. Что если в Егоре пробудить ревность? Надавить? Сделать больно? Умаслить в этой единодушной пытке самобичевания и несовершенства.

Такие, как он, вряд ли ревнуют.

Потому что для ревности нужен комплекс неполноценности.

Я вернулась к игре. Без Ярослава. Он снова умудрился найти себе местечко, где бы примостить свою задницу. Но теперь наблюдал за мной тщательнее. Что было, если бы он не заметил моей пропажи? Что тогда? Что случилось бы между мной и Костей? Я даже представлять не хочу, что бы ему сказала после поцелуя. И сейчас не представляю. Меня гнетёт сама мысль о том, что кто-то из знакомых мог это увидеть. Кто-то был в состоянии заметить нашу пропажу и пойти следом. Например, Кравец.

Ты же моя подруга, Катя! Как ты могла? Мы же договаривались.

Наш договор был заключён больше года назад.

И он выполнен.

Костя выбрал тебя – я не мешала, а сводила вас.

Костя выбрал меня – не крутись под ногами.

Он тебе не нужен, Скавронская. Очнись.

В голову прилетел снежок. От Кравец. Я даже не хотела уклоняться, а могла бы. Досталось хотя бы шапке, а не лбу. Сейчас он жжёт, противно и яростно обжигает каждую промелькнувшую мысль в моей голове. Особенно эту: ударить Леонова. Кулаком. Не потому, что моя обидчица прячется за ним, как за щитом. А потом что Леонов перешёл черту дозволенного.