Я замер, ожидая, что она скажет дальше, уже заранее зная её слова, но продолжая это отрицать.

- Ты не думай, я вовсе не прощаюсь. Просто расстаёмся ненадолго. Мы ведь непременно увидимся и посмеёмся над этим странным временем. Я обещаю, Жан, ты только поверь, хорошо? Ты мне всегда верил…

Её губы едва уловимо коснулись лба, и она быстро вышла.

Внутри всё заметалось. Происходящее казалось до жути неправильным. Так не должно быть, просто не может всё обернуться именно такой стороной! Почему я лежу здесь, в бездействии, когда она уходит?!

Двигаться, я должен двигаться, это необходимо! – мысленно кричал я на себя, приказывал, умолял шевельнуть хотя бы пальцем, для начала хотя бы пальцем. Ничего не выходило. Тело лежало парализованное, как игрушка, набитая ватой – она тоже не может двигаться, не чувствует себя.

В ярости ударил кулаком по стене, закричал от ненависти к самому себе и замер, осознав, что только что сделал, снова поднял руку. Дрожа в испуге и радости, поднялся и уселся, спустил ноги на пол, коснувшись прохладных досок. Прикоснулся к глазам, на них повязка, закрывающая… Солнце ударило по глазам, настолько болезненно яркое, что выбивало слёзы. Зажмурившись, со стоном отвернулся и закрылся от него руками. Рухнув обратно на мягкую подушку, тяжело вздохнул и провёл ладонями по лицу. Вот и всё.

***

Альберт бегло оглядел заведение. Всюду столы и скамейки, бегают шустрые работники, разносят еду посетителям. Стойка в углу, за спиной две двери, одна в подсобку, другая – на кухню. Из первой выносили продукты, а из кухни доносились восхитительные запахи стряпни. В самом центре зала расположилась огромная жаровня, на вертеле которой крутилась бычья туша. Всё помещение наполнено приятным смешением ароматов специй, вина и мяса. Хоть и ничего особенного тут не было, но трактир уже казался родным домом. Переведя взгляд наверх, он угрюмо опустил плечи. Последние годы выдались тяжёлыми. Ещё беря мальчишку в семью, он понимал – тот принесёт немало хлопот. Но Люси мечтала о детях, пришлось согласиться. С тех пор много воды утекло. Кажущийся чужим ребёнок стал своим, и теперь они могут его потерять. От этой мысли становилось дурно. Слишком многих он хоронил.

Внимание привлекло движение возле ведущей наверх лестницы. Толстяк нахмурился и с недоверием уставился на спустившегося в зал мальчишку, не зная, что делать. За эти два месяца он не раз проигрывал в голове этот момент, а теперь растерялся и просто замер.

- Жан… – тихо прошептал он, глядя на ставшего сыном мальчишку, как на чудо, тот неловко кивнул и поднял руку. Альберт поспешно вышел из-за стойки, осторожно коснулся его плеча, словно мог сломать неверным движением. - Чёрт подери, - пробормотал он, то криво улыбаясь, то глядя с беспокойством, от чего черты его лица постоянно искажались, превращаясь в непонятную гримасу. – Как ты?

- В порядке, вроде, - отозвался парень. – Где это мы?

Альберт коротко хохотнул и обвёл зал рукой. На его лице проступила сильнейшая гордость.

- В трактире «Вишнёвая лоза»! – провозгласил он.

- Не бывает у вишни лозы, - выдавил парень.

- Но-но! – с негодованием отозвался толстяк и шутливо погрозил пальцем. – Уж я-то знаю, о чём говорю! Помнишь, у нас во дворе вишня росла? Вот, пока ты не начал её ломать, раскачиваясь на ветвях… Боже, как вспомню!.. Каждый день висел там! Приходилось лопатой сгонять, чтобы дерево не загубил. И всё равно сломал. А ветви её так красиво росли, почти как лоза…

- Так это… твой трактир?

- Ну, да, - гордо подбоченился он. – Всегда мечтал о собственном заведении, ещё с младых ногтей. А как сюда прибыли, подумал: а почему нет? Лукас, мой старый друг, помог найти помещение, и вот, у нас новый дом. Ещё не до конца обжились, но неплохо вышло, как думаешь?

- Вроде как… – отозвался мальчишка, осматриваясь по сторонам. – А где… Где Эл?

Альберт помрачнел и вперил взгляд в сторону, раздумывая над ответом. Вспоминать о девушке было нелегко, ещё не улеглась в душе боль.

- Кто ж знает, - ответил он, наконец, не глядя на Жана. – Ушла. Уж две недели как это случилось. Оставила записку, собрала вещи и исчезла. Мы пытались искать, но… не вышло…

Тяжело вздохнув, толстяк потрепал мальчишку по волосам.

- Я чертовски рад, что ты пришёл в себя. Когда Кайл притащил тебя в лагерь, думал, помрёшь. Кровища хлестала, как из фонтана. А бледный какой был! Прям как мертвец. Заштопали, как могли, обвязали, и тащили. Боялись, и до первой передержки не дотянешь. И ведь ни разу не шевельнулся, ни пока сюда добирались, ни потом. Мы с Люси уж совсем отчаялись, думали, так и не полегчает тебе. Ан нет, гляди, выкарабкался. И вовремя, как раз увидишь, что такое, столичные празднования!.. Двадцать шестое мая на дворе. Сегодня взойдёт Кровавый Золь. Хотя, мало ли поводов праздновать? Ты всё равно, что заново родился, и опять в тот же день. Будто нашептал кто. Подготовить мало что успеем, но кто ж знал…

Альберт смолк и покачал головой. Видеть мальчишку таким подавленным было невыносимо.

- Проголодался, небось? – он придвинул Жану миску приготовленной для клиента еды. – Бери, Люси новое принесёт. Она сейчас на кухне. Представляю, как обрадуется. Они… она от тебя не отходила. Да и Кайл первое время всё с тобой сидел, тебе после этого как-то легче становилось. Я и не верил, что он смыслит хоть что в таких ранах, но гляди-ка, и я ошибаюсь, - похлопав сына по плечу, он вздохнул. - Иди в комнату, там спокойнее.

***

Висящее у шкафа зеркало отразило неясную фигуру, и я непроизвольно вздрогнул, уставившись на отражение, застывшее с поднесённой ко рту ложкой. Отложив еду, поднялся и шагнул ближе, всматриваясь с недоверием.

Свою внешность я всегда ненавидел и имел на то право, хотя и понимал, насколько это пустое дело – у меня никогда не было и не будет иной. Представьте высокого и худого парня с бледной кожей, к которой никогда не цепляется загар, зато на солнце обгорает мгновенно. Порой я сравнивал себя с бледной поганкой, выросшей в глухом лесу и никогда не видевшей солнца. Ох, и повеселилась же природа, создавая мой облик! Ко всем прочим прелестям предки наградили меня дивным тёмно-красным цветом волос. Стоило покраснеть, что на жаре бывало частым случаем, как цвет лица сливался с волосами, и я становился похож на перезрелый помидор. Зелёную шапочку на голову налепить и можно смело маскироваться в огороде. Зато у меня красивые глаза, чёрные-пречёрные и очень выразительные, особенно когда требовалось состроить умильную рожицу – хохотали все.

Теперь же лицо украшено неровными шрамами от клыков зверя. Они исковеркали черты, и первое время я не узнавал самого себя, словно смотрел на кого-то чужого. Казалось, от прежнего меня остались только глаза. Было время, Эл любила ставить меня в тупик, и когда я смотрел вот так, всегда хохотала, убеждая, что глупее лица не видела. Тогда это несказанно злило, но сейчас я бы многое отдал, только бы услышать её привычное: «Гавкни, Жан, ты сейчас так на щенка смахиваешь, ну, гавкни!»

Эти воспоминания были будто из другой жизни, и как бы банально ни звучало, но рядом с сердцем что-то болезненно сжималось от мысли, что теперь придётся свыкнуться с новой. Не выдержав, я ударил зеркало кулаком.

- С четырнадцатилетием, Жан, - выдавил я и поспешно отвернулся от осколков, лишь сильнее искажающих ставшее ненавистным лицо уродливого и слабого, неспособного защитить никого и от того противного самому себе человека.

========== Глава 3. ==========

На обустройство праздника горожане не тратили много денег, да и что нужно для веселья? Большая компания, пиво, азартные игры и танцы под музыку. Когда от еды уже начало воротить, Альберт обвёл семью доброжелательным взглядом, умиротворённо сложив руки на животе.

- Рассказал бы хоть что-нибудь, - улыбнулась Люси. – Давай, у тебя всегда найдётся пара сказок.

- Ты что, дитя малое, чтобы сказки слушать? – лениво спросил толстяк, но по его лицу было видно, что уже начал обдумывать, какую историю поведать на сей раз. Альберт просто обожал рассказывать как легенды, так и истории о своём героическом прошлом, когда он был солдатом королевской гвардии, чтобы люди знали, кто для них пример. Стоило попросить – и понеслось. Впрочем, надо отдать должное, повествовать он умел так живописно и красочно, что любой слушатель либо валялся в приступах гомерического хохота, либо внимал, затаив дыхание. Может, часть он и придумывал, но главное, что слушать его было интересно.