Великий князь все время ходил, опустив глаза и слушая внимательно, а все следили за ним, высоченным и тощим, как зачарованные, боясь переглянуться с соседом: мол, блеснул Жилинский.

Великий князь первым нарушил воцарившуюся тишину:

— Гвардейский корпус оставить в Варшаве. Первый армейский не выдвигать далее Сольдау. — А Ренненкампфу не без язвительности сказал: — Вот как надлежит докладывать мне, генерал.

— Слушаюсь, ваше высочество, — произнес Ренненкампф так бодро, как будто получил августейшую похвалу.

Великий князь мягко продолжал:

— Что у противника будет, Яков Григорьевич?

— Четыре корпуса, численностью в сто батальонов, плюс ландверные дивизии Унгерна и Гольца, плюс гарнизоны крепостей: Кенигсберга из тридцати тысяч штыков; Грауденец — бригады ландверов из шести батальонов: Торн — двадцатой ландверной бригады; Летцена — пяти ландверных батальонов. Для полного сосредоточения армии генерала Самсонова у границ противника, на всем ее протяжении, длина коего равна ста семидесяти верстам, нам необходимо семь дней, дабы начать атаку вместе с первой армией.

— То есть задержать наступление первой армии? — спросил великий князь, не назвав Ренненкампфа как командующего.

Жилинский ответил:

— Никак нет, ваше высочество: первая армия может приступить к активным действиям через три дня после рекогносцировки противника, в частности кавалерией хана Нахичеванского.

— Гм, — задумался великий князь и, вытянувшись во весь рост, спросил у Янушкевича: — А вы как полагаете, Николай Николаевич?

— Полагаю, ваше высочество, что Яков Григорьевич прав: порознь атаковать Притвица нам неспособно, он сильнее каждой из наших армий, в частности тяжелыми орудиями. К тому же располагает прекрасной сетью железных дорог и может маневрировать, как ему будет угодно.

Жилинский облегченно перевел дух: нет, Янушкевич не изменил ему и вот поддержал. Но согласится ли верховный с таким планом?

Великий князь пренебрежительно сказал:

— Относительно железных дорог вам следовало бы прежде обратиться к военному министру, по милости коего мы разрушили то, что было, и не построили того, что должно было построить. Как, впрочем, и крепости: старые почти все разрушены, а новые не построили, и остались мы с Брест-Литовской — на севере, Ново-Георгиевской — на юге и Осовцем — в центре.

Янушкевич заступился за Сухомлинова:

— Немцы переделали все свои крепости на границе с нами, ваше высочество. Нам крайне надлежало сделать то же, но мы не успели.

— Да, — произнес великий князь и жестко сжал маленькие губы, отчего бородка-клинышек его тоже как бы сжалась и стала совсем острой. Но в следующую секунду он недобро посмотрел на начальника главного штаба генерала Михнезича, на его высокий лоб с большими залысинами и спросил: — А вы за чем смотрели, генерал? Как вы допустили до подобного?

Генерал Михневич встал и ответил без тени смущения:

— А к нашему гласу и не прислушивались, ваше высочество. Дума просто не утверждала нам, военным, надлежащих ассигнований. Систематически. Только теперь утвердила.

— Бездарности! Планировали войну на… отступление! Под военно-полевой суд подобных субъектов! Лишать постов и воинских званий! — повысил голос великий князь, шагая по кабинету, и все замерли, зная, кого имеет в виду августейший верховный.

И Жилинский затаил дыхание. Да, конечно, в какой-то мере он повинен в том, что составлял планы оборонительных действий на случай войны, но кто сказал, что Сухомлинов был не прав, желая перевооружить армию на более совершенной основе? А кто заставил фактического начальника главного артиллерийского управления, великого князя Сергея Михайловича, начать вооружение армии тяжелой артиллерией и пулеметами? Или заставил министерство путей сообщения усилить подвижной состав, паровозную тягу и общую провозоспособность дорог, ведших к западным границам? Или закупил большое количество аэропланов? Или заставил промышленников делать тяжелые собственные пушки и так далее? Ничего этого великий князь ведь не знал, ничем подобным до войны не интересовался, кроме своей гвардии, как не знал и штабных дел, не принимая решительно ни в каких мероприятиях личного участия, — что же теперь-то гневаться и искать виноватых?

Но великий князь никого более не разносил и лишь недовольно спросил:

— А почему я не вижу здесь генерала Самсонова? Он что, полагает, что я пошлю за ним специального фельдъегеря?

— Он лечился на Кавказе, ваше высочество, и находится сейчас на пути в армию, — ответил Янушевич.

— Гм, — смущенно произнес великий князь и спросил у Жилинского: — Чего вам недостает, генерал Жилинский, для того чтобы начать активные действия наискорее?

— В пятнадцатом корпусе генерала Мартоса недостает четырех батальонов; во второй дивизии — двух; в первом корпусе — двух полков; в третьей гвардейской — одного полка. Тринадцатый корпус генерала Клюева, переданный мне из юго-западного театра, еще не укомплектовался и прибудет к нам через пять — три дня…

— Через пять или через три?

— Через пять, — ответил Янушкевич.

— Через три дня, ваше высочество, — подал свой тихий голос Данилов.

— Так и будем полагать, — согласился великий князь.

Жилинский продолжал:

— Но самое главное, ваше высочество, без чего немыслимо никакое наступление, как показала японская кампания, — у нас нет вторых эшелонов…

— Вы хотите сказать, что мы можем понести большой урон в первые же дни атаки?

— Можем, от тяжелых орудий противника, от цеппелинов.

— Быть может, и от телеграфных столбов? — иронизировал великий князь, но Жилинский не растерялся и ответил:

— Ваше высочество: мы будем идти по неприятельской территории, а на неприятельской территории и столбы могут стрелять.

— А вы прикажите вешать всякого, кто будет стрелять моим солдатам в спину… Мой главный резерв — Варшавская группа, которую я направляю на Берлин, как только вы очистите мне плацдарм и разобьете Притвица. Что там у Притвица?

— Первый корпус генерала Франсуа, западнее его — семнадцатый генерала Макензена и южнее справа — первый резервный Белова, — ответил Ренненкампф, поднявшись со стула. — Но пока они подойдут к границе, я могу выйти к реке Ангерап.

— Вы полагаете, что это — доподлинные данные, коим можно верить?

— Так точно. Исключая гарнизон Кенигсберга. Здесь у генерала фон Папприца наберется одна дивизия и три-четыре бригады…

— Три или четыре?

— Максимум пять, ваше высочество, — отвечал Ренненкампф и надул пухлые щеки.

— Вы не очень хорошо осведомлены, генерал Ренненкампф, — впервые назвал великий князь Ренненкампфа по фамилии.

— Я знаю всех командиров противника, ваше высочество.

— А мне надобно знать все силы этих командиров.

Великий князь посмотрел, обращаясь к Янушкевичу, державно повелел:

— Генерал, пишите директиву верховного командования: принимая во внимание, что война с Германией была объявлена сначала нам и что Франция, как союзница наша, считала своим долгом немедленно поддержать нас и выступить против Германии, естественно, необходимо и нам, в силу тех же союзнических обязательств, поддержать французов ввиду готовящегося против них главного удара немцев. Для достижения этих целей — первой армии наступать севернее Мазурских озер с охватом левого фланга противника и в целях притягивания на себя возможно больших сил его… Второй армии разбить корпуса противника между Вислой и Мазурскими озерами, наступая в обход Мазурских озер с юга и отрезая противнику пути отхода за Вислу…

Все остальные сидели, как окаменевшие. Один старик Плеве, ворочаясь на неудобном, прямом, как доска, стуле с высоченной резной спинкой, что-то писал в маленьком своем блокноте.

…Вот о чем вспомнил сейчас генерал Жилинский и задумался. Спросит его верховный, когда приедет в штаб фронта, — нечего будет и ответить, разве что тем ответить, что Самсонов возьмет к этому времени все южные приграничные города Восточной Пруссии. Однако Самсонов до сих пор не разбил двадцатый корпус противника, единственный, ему противостоящий, а, наоборот, позволяет ему благополучно отходить и сохранять способность защищаться от корпуса Мартоса. Так кто же не умеет воевать: главнокомандующий фронтом или сам Самсонов, обвинивший всех и вся во всех смертных грехах?