Александр знал его по Новочеркасску, в бытность его наказным атаманом. Тогда Самсонов был худощавым и даже тонким, как кавказец, с карими искристыми глазами, слегка как бы задумчивыми, и носил небольшую бородку-кустик и такие же небольшие темные усы, и хотя старым казакам это не очень нравилось, однако от этого его борода не удлинялась.

И Александр только сейчас заметил, как будто увидел его впервые: пополнел командующий, тучноват даже стал, как, впрочем, и другие генералы, и произнес, как рапорт отдал:

— Прибыл по вашему приказанию, ваше превосходительство.

— Вижу.

Филимонов, невысокий и худющий, рассказывал: он был в штабе фронта, докладывал начальнику штаба генералу Орановскому о плане дальнейшего наступления второй армии, предлагаемом ее командующим, но его и слушать не стали и сказали, что директивы ставки утверждены верховным главнокомандующим и говорить не о чем. Да еще сделали замечание, что прибыл в ставку без позволения, да еще фактически не пустили к главнокомандующему, сказав, что он находится в Барановичах, у верховного.

— И мне ничего не оставалось делать, как вернуться ни с чем, — грустно заключил Филимонов и, скосив настороженные глаза в сторону Постовского, добавил, однако: — Мне кажется, Александр Васильевич, что к нам вообще плохо относятся в обеих ставках, фронта и верховного.

Постовский пропел своим пономарским голосом:

— Это потому к нам так относятся, что первая армия гонит противника к Кенигсбергу, тогда как мы все еще никак не можем соединиться с нею. И, вместо перехвата немцев, позволяем им отступать к нижней Висле.

Филимонов переступил с ноги на ногу, как застоявшийся рысак, и хотел сказать: «Да перестаньте же вы, ваше превосходительство, повторять зады ставки! Ведь мы с вами-то отлично знаем, что никакого перехвата мы делать не успеваем». Но неловко было перечить начальству, которому он подчинялся, хотя и формально, к тому же старшему по возрасту.

Александр знал обоих: окончили академию генерального штаба, служили почти рядом, Постовский — генерал-квартирмейстером штаба Варшавского округа, а Филимонов — начальником штаба Ново-Георгиевской крепости, оба хорошо знали театр военных действий, однако на положение дел и на задачи армии смотрят едва ли не с противоположных точек зрения. Конечно же Филимонов мог бы вполне быть начальником штаба армии, но судьбе благоугодно было подчинить его этому «сумасшедшему мулле», как все называли Постовского еще со времен его службы в Варшаве.

Да, Постовский сам разрабатывал план кампании в Восточной Пруссии, но из-за своего флегматичного склада, а скорее всего — из-за большой семьи, никогда не отличался твердостью характера и смотрел на все глазами начальства, а если, бывало, и смотрел на вещи своими собственными глазами — неизменно говорил тем, кому перечил: «Если вы не согласны со мной, можете на меня жаловаться вышестоящему начальству».

Самсонов глухо спросил:

— И что же вы мне предлагаете, генерал Филимонов?

Филимонов подумал немного, вопросительно посмотрел на Постовского, как бы спрашивая его совета, но тот молчал. И тогда Филимонов ответил:

— Я полагаю, что вам следует незамедлительно ехать в ставку фронта, Александр Васильевич.

Постовский нетерпеливо прошелся из угла в угол кабинета, потом остановился возле Самсонова и решительно сказал:

— Александр Васильевич, я рекомендую повернуть корпуса Мартоса и Клюева на северо-восток. Иначе противник ускользнет и от Ренненкампфа, и от нас, а тогда бог знает, что и будет. Великий князь не соблаговолит простить нам упущения немцев за Вислу, от коих он повелел очистить Восточную Пруссию в целях наибыстрейшего движения его девятой будущей армии к Берлину. До Парижа немцам осталось пройти считанные версты, и, если мы не отвлечем с запада на восток несколько корпусов, столица союзной Франции падет.

Александр подумал: «А если Мольтке действительно передислоцирует к нам несколько корпусов с запада, — сможем ли устоять мы? Странная логика: помогать союзнику ценой собственного возможного поражения!»

Самсонов спокойно возразил:

— Вторая армия будет наступать так, как она наступает.

Филимонов утвердительно кивнул седеющей головой и сказал Постовскому:

— Поворот центральных корпусов на северо-восток был бы целесообразен, если бы противник стоял фронтом перед Ренненкампфом, но оный противник отступает, и корпуса Мартоса и Клюева могут занять пустое пространство.

Постовский настаивал на своем и говорил:

— Александр Васильевич, Притвица германская ставка уволила от должности очевидно же потому, что Мольтке не увидел после поражения при Гумбинене такой катастрофы, коею был напуган Притвиц. Вывод? Извольте: Мольтке наверное же приказал Гинденбургу и Людендорфу контратаковать Ренненкампфа и взять реванш за Гумбинен. Логично? Я убежден, что — да. Значит, нам следует именно идти к Ренненкампфу и контратаковать противника с фланга и тыла. То есть на северо-востоке.

Самсонов молчал и смотрел на карту, водя лупой то в одну сторону, то в другую. И думал: конечно, новых командующих не назначают для того, чтобы они выполняли отвергнутые планы старого командования, — Постовский тут прав. Но вот вопрос: кого противник будет контратаковать, коль Мольтке ради этого прислал Гинденбурга и своего любимца Людендорфа? Этого никто не знает. Наоборот, все знают, что пока русские атакуют, а противник обороняется. Но долго ли будет обороняться?

И сказал Александру:

— Докладывайте, штабс-капитан, что там делается у Крымова. И как входили в Нейденбург, расскажите, — там погибло несколько казаков-разведчиков, мне сказали. С крыш по ним стреляли. Правда это?

— Срам. Немецкий солдат — в женской одежде… Крымов что пишет штабу?

— Так точно. Стреляли переодетые в женскую одежду ландверы. Но Мартос вошел в Нейденбург без сопротивления.

— Я привез от него пакет, — ответил Александр.

Самсонов вскрыл пакет, а Александру сказал:

— Продолжайте, штабс-капитан, я слушаю вас.

И Александр кратко рассказал о том, что видел с Крымовым.

Самсонов нахмурился, что туча черная, еще раз, видимо, перечитал то, что сообщал Крымов, и сказал Постовскому и Филимонову:

— Мартос взял Нейденбург и оторвался от Артамонова на два перехода, а оному ставка запретила идти далее Сольдау. Послушайте, о чем пишет Крымов: «Штаб первого корпуса — одно огорчение… Начальник штаба — кретин… Артамонов в своем донесении врал, что в Сольдау стоит дивизия, там было два ландверных полка…»

— Допрошенные мною пленные это подтвердили, — заметил Филимонов.

— Далее, — продолжал Самсонов, — Крымов убежден, что на левом нашем фланге командиры первого корпуса Артамонов и двадцать третьего — Кондратович ненадежны… А вы толкуете о марше на северо-восток. На правом фланге командир шестого корпуса Благовещенский умеет хорошо выписывать прогонные офицерам, как то он делал в штабе Куропаткина в японскую кампанию. Благо, справа от него есть еще второй корпус генерала Шейдемана, так что правый фланг у нас надежный…

Постовский вдруг вспомнил о разговоре с Орановским о втором корпусе и сказал:

— Александр Васильевич, простите, бога ради, забыл: второй корпус генерала Шейдемана ставка передает в первую армию. Ах, господи, совсем забыл, — сокрушался он.

— Как? — воскликнул Самсонов, пораженный этим известием. — Когда и кем второй корпус передан в первую армию?

— Восьмого августа. Приказал главнокомандующий.

Самсонов сел за стол, обнял седеющую голову загорелыми руками и так просидел несколько секунд. И думал: все рушится. Первому корпусу великий князь повелел не выступать далее Сольдау; первый гвардейский вообще изъят из нашей армии; у двадцать третьего корпуса взята одна дивизия, то есть половина корпуса; теперь из армии изъят и второй корпус, и Благовещенский остается один на всем правом фланге. Кто это делает, во имя каких стратегических соображений, коль и несведущему человеку ясно отменно: подобное ослабление флангов ставит вторую армию в опасное положение и сводит на нет наступление ударных центральных корпусов. Или чья-то могущественная черная рука делает все для того, чтобы наступление русской армии в Восточной Пруссии вообще потерпело неудачу на позор русскому оружию и России?