Александр вспомнил, о чем говорил Самсонов, и сказал:

— Союзники более всего беспокоятся о своих столицах, ваше превосходительство, и непрестанно требуют нашего марша на Берлин, но я прислан к вам не докучать, не требовать, а просить ваше превосходительство как можно скорее помочь второй армии.

Ренненкампфу это понравилось, и он с удовольствием заметил:

— А вы начинаете импонировать мне. Эти наши союзнички вот где сидят у меня, — похлопал он по своей жилистой шее, — между тем помочь мне снарядами и самыми обыкновенными винтовками не желают, хотя я и прошу их об этом каждый день. По милости Сухомлинова мне нечем будет стрелять в самом непродолжительном времени. И наступать скоро будет не в чем моим солдатам: сапоги расползаются после десятка верст марша. Не понимаю, как его высочество мирится с подобным положением вещей и почему не разносит военного министра.

Александр отметил: кажется, все пошло на лад, и тигр не намеревается нападать, и готов был спросить: «Так что же мне передать ставке, ваше превосходительство: вы начинаете атаку или не начинаете? Сегодня. Немедленно», но Ренненкампф продолжал, стоя за столом и читая приказ:

— Я — солдат и знаю свой долг воинский, — чего ради Жилинский решил напомнить мне об этом, о помощи соседу? — не называл он имени Самсонова. — Когда я атаковал, вернее, когда меня атаковал Франсуа, я не обращался с просьбой о помощи ни к кому, а разбил его своими силами, так что он теперь не скоро оправится, надо полагать.

И тут Александр оплошал, сказав:

— Корпус Франсуа, ваше превосходительство, мог бы перестать существовать, если бы начальник двадцать девятой дивизии, генерал Розеншильд, решительно атаковал при Сталюпенене левый фланг его первой дивизии и если бы хан Нахичеванский атаковал Инстербург. Первая дивизия Франсуа, атакованная с обоих флангов двадцать седьмой и двадцать девятой вашими дивизиями, была бы уничтожена.

Ренненкампф поднял глаза, и в них вспыхнули огоньки, яснее ясного говорившие: «Вы, щелкопер, приехали на место моего начальника штаба или… меня самого? В таком случае я прикажу сейчас же…» Но огоньки погасли, и Ренненкампф сказал лишь иронически:

— Мне остается пожалеть, капитан, что вас не было под Сталюпененом и Гумбиненом. Быть может, вы пленили бы самого Франсуа, как вы полагаете?

Александр не моргнул глазом и ответил:

— Если бы вы, ваше превосходительство, приказали мне координировать действия двадцать седьмой и двадцать девятой дивизии — пленил бы.

И Ренненкампф развеселился и воскликнул:

— Браво, капитан! Янушкевич знал, кого присылать к Ренненкампфу!

Александр понял свою оплошность и наивно спросил:

— Я не понимаю вас. Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что яйца курицу еще не учили, молодой человек, — раздраженно прервал его Ренненкампф. — Забирайте конверт, как свидетельство того, что вы исполнили свою миссию и вручили его содержимое мне, и уезжайте в ставку, а уж там рекомендую пройти курс азов устава полевой службы пехоты. Ясно я объяснил вам, что такое есть генерал, а что — капитан-фельдъегерь?

— Но артиллерия, как вам ведомо, ваше превосходительство, — гроза войны, если не ее бог и черт одновременно. А у Гинденбурга ее достаточно, в частности тяжелой, — заметил Александр на свою беду.

— Чушь! — хвастливо возразил Ренненкампф. — Я разгромил Франсуа и Макензена геройством и доблестью моих солдат и офицеров. И я не верю, чтобы эта старая калоша, дважды «фон» Гинденбург, рискнула атаковать Самсонова, имея в тылу мою армию, Людендорф — это действительно авантюрист и солдафон, ему море по колено, я знаю его достаточно, и он может подставить свою армию под наш с Самсоновым двойной удар ради своих эгоистических целей. Но в таком случае восьмая армия перестанет существовать. Повторяю: я не понимаю, чего испугались обе наши ставки, как не понимаю и того, чего ради вас, артиллериста, прислали ко мне для… координации действий пехотных корпусов. Повторяю вам: у Самсонова на левом фланге имеются два корпуса, в центре — еще два. Что ему угрожает?

Александр мягко заметил:

— Вам, надо полагать, ведомо, ваше превосходительство, каков командир первого корпуса, генерал Артамонов: ему лишь бы иконок было побольше у солдат, а более он ничего знать не желает. А у генерала Кондратовича имеется в наличии всего одна дивизия. Если Франсуа, усилив корпус ландверами и тяжелыми пушками Кенигсберга, атакует Артамонова — последний не устоит и может случиться то, что случилось с Благовещенским.

— Гм. Артамонов такой, ему лишь бы солдаты богу умели молиться, — согласился Ренненкампф и добавил: — Но Мартос, Мартос, кавалер георгиевского оружия, он-то знает свое дело? Знает отменно… Нет, нет, господа, все вы в ставках явно потеряли голову, узнав, что Гинденбург что-то замыслил. Ничего он замыслить не может, он находится меж двух русских армий. Да, некогда это был боевой генерал и даже обставил кайзера на штабных учениях, командуя корпусом, за что и оказался в отставке, но это было так давно.

— Все же, ваше превосходительство, это так: Гинденбург замыслил напасть на вторую нашу армию и уже добился первого успеха: разбил дивизию Комарова и оттеснил таким образом правый фланг Самсонова. Следующим может быть оттеснение левого фланга, а это — смертельная угроза Мартосу и Клюеву. Если ваша армия устремится на тылы Макензена и Белова — смертельная угроза нависнет над ними и Гинденбургу будет не до нападения на левый фланг Самсонова. Вот почему я позволил себе предупредить второй корпус о возможной скорой перемене в его дислокации. Кстати, Шейдеману давно следовало бы оставить Летцен в покое, а, блокировав его, обойти и войти в соприкосновение с шестым корпусом Самсонова, что не позволило бы противнику атаковать Благовещенского. Но только вчера великий князь повелел вернуть корпус на вторую армию.

Ренненкампф возмущенно воскликнул:

— Не дам! Это вам, молодым школярам, все кажется проще простого: блокировать крепость и идти по узкому дефиле целым корпусом. А Летцен с успехом расстреляет сей корпус из крепостных орудий. Не моя вина в том, что противник располагает отличными железными и шоссейными дорогами и удирает от меня с прытью и рвением, достойным лучшего применения. Или ставки хотят, чтобы я посадил войска на аэропланы и упредил противника за сто верст впереди его головных колонн? — уставился он в Александра большими, злыми глазами, окаймленными темными кругами и от этого казавшимися слишком глубокими.

Александр обратил внимание на его большую родинку на левой щеке и подумал: «А эту дрянь следовало бы вырезать, ваше превосходительство, на всякий случай», и ответил спокойно:

— Ставка все знает, ваше превосходительство, — намеренно преувеличил он осведомленность ставки фронта, — и именно поэтому требует от вашей доблестной армии, — подсластил он, — через два дня выйти в район Бишофсбурга — Алленштейна, чтобы отрезать корпуса Макензена и Белова от западной группы корпусов Шольца и Франсуа. Пока к этим последним не подошли свежие два-три корпуса и кавалерийская Дивизия с запада.

Ренненкампф выпучил глаза и, кажется, не знал, что и говорить, и спросил, понизив голос:

— Мольтке снял три корпуса и кавалерийскую дивизию с западного театра? Он сошел с ума. Генерал Жоффр этим воспользуется без промедления. И Мольтке может расстаться с мечтой о взятии Парижа…

Черт, неужели кайзер так уверен в победе на западе? Как вы полагаете? Это может дорого обойтись бошам.

— Совершенно с вами согласен, ваше превосходительство, — согласился Александр и продолжал гнуть свое: — Тем более, если мы нажмем как следует, что мне и приказано передать вашему превосходительству. Атака и только атака вашей армией противника немедленная — и планы Гинденбурга останутся на бумаге…

И затаил дыхание: ну, сейчас зверь станет на задние лапы, раскроет пасть — и нет его, Орлова, живьем проглотит. Но Ренненкампф бурно заходил по кабинету, опустив голову и отбросив руки назад, и молчал. Секунду, две… пять и десять молчал, а может, и полминуты и наконец остановился возле огромнейших кабинетных часов, в самом дальнем углу кабинета, и загремел на весь кабинет: