И стал нахваливать русского воина за его доблесть и преданность своему монарху, и, наконец, сделал несколько комплиментов царю, который заверил союзников в том, что он не пожалеет последнего рубля и последнего солдата, чтобы добиться победы над общим врагом, и даже сам намерен был возглавить армию, чтобы союзники воочию увидели, какое он придает значение войне с этим кичливым, краснобайствующим громовержцем Вильгельмом, от которого покоя уже нет никому в Европе и на которого только Россия, русское море солдат, может набросить железную узду.

Самсонов прервал его:

— Майор, вы дипломат или военный? Вы говорите так, как будто я Сазонов, а вы Бьюкенен… К чему фальшивить?

— Я являюсь офицером армии континентальной его величества короля Великобритании, господин генерал. Я могу иметь ваш доклад, что вы намерены делать, господин Самсонов?

— Вы хотите мой «доклад» сообщить генералу Вильямсу? Извольте: я вынужден буду отвести центральные корпуса Мартоса и Клюева с занимаемых ими позиций. Вы удовлетворены? — поднял он темные глаза и посмотрел на Нокса сквозь узкие щелки их колюче и неприязненно. Теперь Нокса едва не хватил удар: он вскочил со стула, отодвинул его в сторону, пробежал по небольшому кабинету и наделал такого скрипу своими крагами, как будто рота промаршировала на дворе, затем остановился против Самсонова и спросил в крайнем волнении:

— Вы решили отступать из Восточной Пруссии?

— Отойти с занимаемых позиций, чтобы не попасть в клещи.

— После столь блестящих побед?

— Блестящих побед не было, майор. Были и идут в данную минуту сражения, — говорил Самсонов и делал вид, что разговор окончен, собирая бумаги в папку.

И Нокс сел на стул, набросил левую ногу на правую и сказал, не скрывая раздражения, четко и грубо, не коверкая более грамматики:

— Я вынужден незамедлительно сообщить об этом своему представителю в ставке верховного, сэру Вильямсу. Это… ваше решение есть отказ от союзнических обязательств, ваше превосходительство. Под угрозой находится Париж. Под угрозой германских цеппелинов находится Лондон, а вы, русские, не только не хотите послать к нам своих казаков, а намерены вообще прекратить наступление в Восточной Пруссии. Я настаиваю… Я требую, если хотите, объяснить мне, что все это значит. Для немедленного доклада послу Бьюкенену в Петербург…

Самсонов, не повышая голоса, остановил его:

— Майор, вы можете сообщать своему начальству все, что хотите, но напоминаю вам: у нас не принято, чтобы нижний по чину офицер разговаривал со старшим подобным образом. Прошу иметь это в виду.

Нокс продолжал свое:

— Вы не должны приостанавливать атаки. Если падет Париж — падет и Лондон, и тогда боши передислоцируются на восток и настанет очередь Петербурга и Москвы. Но у вас такая территория и такое море солдат, что вы можете воевать бесконечно, тогда как мы не можем, и боши продиктуют нам такие условия мира, что Англия и Франция перестанут быть Англией и Францией. Мы защищаем вас, чтобы защитить себя. Вы защищаете себя, чтобы оставить нас один на один с Германией. Согласитесь, господин генерал, что это не по-джентльменски.

Самсонова передернуло. «Эка джентльмены какие! Россия, великая держава мира, превращается в полуприслугу союзников, обязанность коей — таскать каштаны из огня для месье Жоффра и сэра Френча с сэром и фельдмаршалом Китченером. Японскую мы проиграли не без участия Англии, ибо ее офицеры при штабе адмирала Того как раз и отговорили его от прекращения сражения у стен Порт-Артура, что он намерен был сделать. Вот каковы они, наши союзники: им лишь бы обессилить Россию, равно как и Германию, а там — хоть трава не расти».

Так думал Самсонов, но сказал мягче:

— Майор, я устал слушать советы. Все советуют, а помочь никто и не помышляет. А между тем положение моей армии — не из блестящих, как сие вам ведомо. И у меня вскоре нечем будет не только стрелять, но нечем будет и кормить воинов и даже лошадей, ибо все — на исходе или уже кончилось: патроны орудийные и винтовочные, провиант, фураж.

Нокс покачал ногой, наброшенной на другую ногу, полюбовался своими изящными крагами и изрек, как прокурор:

— Это вина вашего военного министра, господина Сухомлинова, а не наша — то, что у вас уже сейчас не хватает снарядов и винтовок. Господин Сухомлинов пользуется у вашего монарха неограниченной и странной поддержкой, как говорит наш посол, сэр Бьюкенен, хотя господина Сухомлинова требуют уволить Дума, пресса и его не любит великий князь.

— Вы поразительно осведомлены, майор, чего я не могу сказать о себе, — заметил Самсонов и тоном, не терпящим возражений, сказал: — Я не желаю слушать сплетни ваших разведчиков, равно как и думских краснобаев, а тем более — сплетни о государе, и требую от вас освободить меня от подобных разговоров.

Нокс хотел что-то возразить и уже раскрыл было рот, но вошел Постовский, увидел его и, близоруко присмотревшись и как бы не веря своим глазам, спросил:

— Майор, вы ли это? Обычно в сей час вы уже видите пятый сон.

— Когда требуют обстоятельства, господин начальник штаба, я могу не видеть сна, — сердито ответил Нокс и, достав из наружного кармана толстую сигару, откусил кончик и зло выплюнул его. И повысил голос: — Париж объявлен открытым городом и — вот-вот падет! Лондон могут бомбардировать цеппелины, — вы это понимаете, господин генерал русский? А вы собираетесь отступать. Разве так надо помогать союзникам? Разве так надо воевать в Восточной Пруссии? Я потрясен! Я возбужден и должен немедленно ехать к сэру Вильямсу и довести до его сведения мои наблюдения.

Постовский тревожно спросил Самсонова:

— Вы тоже опасаетесь за левый фланг, Александр Васильевич?

— Что сообщают за день командиры корпусов? Что привезли авиаторы? — не отвечая, спросил Самсонов. — Почему нет донесений от Благовещенского? Что узнала разведка о противнике на левом фланге? В районе Алленштейна? Поразительная война: все вдолбили себе в голову, что противник бежит, как будто Мольтке прислал в восьмую армию не победно шагавшего по Бельгии Людендорфа, а позорно бежавшего с боя генерала, приехавшего в Восточную Пруссию показать восьмой армии, как именно следует бежать от нас. Чепуха же это! Бред! — возмущенно говорил он и, встав, заходил по кабинету взад-вперед, заложив руки назад.

Постовский понял: был очередной допинг из ставки, а проще сказать — обыкновенный нагоняй. Но почему же Ренненкампфу не делают допинга и не гонят его за противником и навстречу второй армии? Кто покрывает его и терпит его топтание на реке Ангерап: главнокомандующий? Великий князь? Сам царь, наконец? Или все вместе успокоились и полагают, что судьба восьмой армии уже решена и осталось всего только пленить ее? Да, конечно, два ее корпуса потерпели серьезное поражение, но это еще не значит, что они перестали существовать, что и подтверждается данными разведки.

И сказал возможно спокойнее, даже слегка рассеянно:

— Никто точно не знает, что делает противник и где находится. Ясно одно: он не разбит и что-то замышляет. Об этом говорят и данные нашей разведки: севернее Алленштейна авиатор заметил скопление немцев с артиллерией, численностью приблизительно до дивизии. То есть противник, видимо, намерен помешать нашему тринадцатому корпусу брать Алленштейн. А кавалерийская разведка дивизии генерала Любомирова доносит, что к Страсбургу подходят ландверные, по-видимому, части из опасения, что мы направим туда кавалерийские дивизии Любомирова и Роопа, как ближние на левом фланге. Да, поручик Листов сообщает, что вызволил около трехсот человек наших пленных, захваченных противником прошлой ночью.

Майор Нокс достал блокнот и записал: у генерала Самсонова сдались в плен свыше трехсот нижних чинов и офицеров, но их освободили разведчики, а потом спросил у Постовского:

— Нижние чины и офицеры сдались в плен?

Постовский ожесточился:

— Я не говорил, что сдались в плен. Я сказал, что горстка казаков разведчиков отбила у немцев захваченных ими наших пленных. Фискальство здесь неуместно, майор.