Все остальные пункты Эмского указа Дондуков-Корсаков подвергал уничтожающей критике. «Нельзя не сказать, что заключающееся в этом акте запрещение сценических представлений и исполнения национальных песен не только не достигло какой бы то ни было цели, но и вызвало решительное неодобрение и неудовольствие даже всех искренних приверженцев единения с Россией. Оно прямо способствовало усилению авторитета украинофильской партии, дав ей возможность указывать на стеснения даже таких невинных проявлений народного духа и творчества. Такое же действие произвело и запрещение издавать в России сочинения по всем отраслям знаний, кроме памятников истории и произведений изящной словесности {…} Оно повело лишь к тому, что центрами издательской деятельности, при поддержке австрийского правительства, сделались Львов, Черновицы и Вена» [659]. Записка особенно подчеркивала, что указ привел к ослаблению «дружественной России партии среди русинов Австрии» и тем самым по|211ставил под угрозу «традиционное направление внешней политики России» [660].
Дондуков-Корсаков предлагал отменить все ограничения на сценические представления, исполнение музыкальных произведений и издания на малорусском языке, с оговоркой о необходимости сохранения в силе требования не употреблять кулишовку [661]. Разрешать церковную проповедь на малорусском он считал необязательным, полагая, что «самый стиль и схоластическое, чуждое жизни содержание проповедей составляют главное препятствие к их пониманию» равно великоруссами и малороссами «независимо от языка проповеди». Поскольку изменение этих условий «долго еще заставит себя ждать», «разрешение проповеди на малорусском языке {…} не окажет чувствительного влияния на успех духовного просвещения массы»,— полагал Дондуков-Корсаков и ссылался при этом на опыт отца Гречулевича, читавшего в конце 50-х — начале 60-х проповеди на малорусском [662].
В записке предлагалось два возможных пути реализации этих рекомендаций — формальная отмена или же применение «со значительными постоянно усиливающимися послаблениями», то есть использование того же механизма, который фактически прекратил действие валуевского циркуляра в начале 70-х [663]. В заключение Дондуков-Корсаков, возвращаясь к идее первой части записки, специально подчеркивал, что перечисленными «мерами должны ограничиваться все уступки, которые, без вреда для России и для самого малорусского народа, могут быть сделаны ныне и когда бы то ни было {…} В этом отношении мнение должно быть составлено раз и навсегда, бесповоротно, и никакие доводы и посторонние соображения не должны поколебать такого решения» [664].
Сам Половцов не спешил формулировать свои соображения по украинскому вопросу. В январе и начале февраля он весьма интенсивно обсуждал эту проблему с Галаганом, Ригельманом, бывшим заместителем Галагана в КГО Борисовым и другими видными пред|212ставителями местного общества. Ригельман рассказывал Половцову о своих статьях против украинофильства и о коварстве Драгоманова и его сообщников, стремящихся в Галиции «слиться с приверженцами России, чтобы сделать нам из них врагов» [665]. Галаган, с которым Половцов обсуждал проблемы преподавания в народных школах, говорил, что «самый народ не желает обучения на этом (украинском.— А. М.) языке, что крестьяне всегда говорят, что дети их в школах должны учиться тому языку, на котором писан царский закон». О Драгоманове Галаган сообщал, что «он получает деньги и из России, и из Австрии, и что вообще австрийское правительство покровительствует партии украинофилов, так как с развитием малорусских особенностей народ должен сблизиться с Галициею, где эти стремления находят удовлетворение и даже покровительство». Взгляды собеседников Половцова отразились впоследствии в его рекомендациях [666].
У Половцова были, впрочем, и другие источники информации. По крайней мере часть сопровождавших его чиновников обсуждала проблему с собеседниками более низкого ранга и слышала совсем иные речи. Судить об этом позволяет письмо, отправленное в июне 1881 г. А. Я. Рудченко А. Н. Воскобойникову, секретарю 1-го департамента Сената, сопровождавшему Половцова во время ревизии в качестве чиновника для особых поручений. Рудченко упоминает об их многочисленных «продолжительных беседах», которые проходили, если судить по содержанию письма, в весьма доверительной атмосфере: «обнимаю Вас, теоретического, но любимого мною петербуржца,— обнимаю за искренность и прямоту Ваших отношений ко мне, сыну черноземной Малороссии». Он сообщает, что уже почти закончил записку об украинском вопросе, которую готовил по просьбе Воскобойникова [667]. Основные ее положения были уже знакомы его собеседнику. Рудченко призывал «освободить малорусское слово от кандалов», наложенных указом 1876 г., подчеркивая его бесполезность для достижения «слияния всех русских народностей в одно море». Он обращал внимание Воскобойникова на то, что в борьбе с поляками Петербургу в Юго-Западном крае не на кого опереться, кроме малорусского мужика: «Вот и толкуйте у нас, после этого, в крае о неблагонадежности малороссов {…} когда, силою исторических условий, не желая отказаться от своей русской миссии, Вы вынуждены поддерживать их (хотя бы в экономическом смысле) своими руками! {…} Да, история иногда заставляет работать на тех, смерти которым Вы бы желали |213всеми своими чувствами». Воскобойников отстаивал ассимиляторскую позицию (именно в этом смысле, в понимании Рудченко, он «желал смерти» малоруссам), но Рудченко не боялся излагать ему свои взгляды, хотя и ждал в это время своего перевода на более высокую должность в столицу. Докладывая Половцову об этих беседах и передавая ему это письмо Рудченко, Воскобойников имел, похоже, основания считать, что не причиняет вреда своему доверительному корреспонденту. И действительно, место в Петербурге Рудченко получил, будучи отнесенным Половцовым к «безвредной» категории «смутных мечтателей», составлявших, по его мнению, большинство среди украинофилов [668].
Сенатор явно не был держимордой: он поддержал избрание В. Антоновича деканом историко-филологического факультета, разрешил панихиду по Шевченко в Софийском соборе [669] и уже в феврале выхлопотал у Каханова разрешение на представление «Наталки-Полтавки» в коллегии Галагана, за что немедленно удостоился визита разгневанного Юзефовича [670]. Совсем другие радостные настроения и весьма далеко идущие ожидания царили в киевском обществе. В. Антонович по поручению Громады начал составлять для властей записку о целях украинофильства, где говорил об особенностях Украины и «вытекающих из этих особенностей нуждах и потребностях» [671]. А 1 апреля, уже незадолго до отставки Лорис-Меликова и смены правительственного курса, А. А. Котляревский на чествовании Шевченко под аплодисменты собравшихся провозглашал: «Да получит же общее признание и уважение политическая деятельность родного нам края на языке ему родном, да утвердится за нею полное право безбоязненного, ничем не стесненного существования и развития» [672].|214
Свое секретное письмо об украинской проблеме Половцов отправил в Петербург Каханову 6 февраля, месяц спустя после посланий Черткова и Дондукова-Корсакова [673]. В литературе вообще нет ссылок на этот документ, поэтому привожу целиком его черновик, сохранившийся в бумагах Половцова и датированный 4 февраля.
