«Русский вестник» замечал в ответ на обвинения в доносительстве: «Ему (Кулишу.— А. М.) повторяют то, что он сам о себе высказывает, и он приходит в самое истерическое негодование {…} Неужели г. Кулиш думает, что его занятия по части южнорусского наречия и народности — тайна, которую нам только теперь открыли редакторы „Сиона“?» [238]. Далее, однако, «Русский вестник» утверждал, что вреда от усилий Кулиша и его единомышленников быть не может, а потому он волен и далее заниматься тем безнадежным делом, которым занимался до сих пор. Эту же снисходительно-презрительную позицию занял и «Русский инвалид»: «Неужели г. Кулиш серьезно думает, что человек, не совершенно лишенный умственных способностей, может придавать „Основе“ какое-либо другое значение, кроме того, которое придается „Пермскому сборнику“ и газете „Амур“?» [239] Таким образом, даже в конце 1861 — начале 1862 г. враждебная украинофильству русская пресса склонна была, частью искренне, а частью напоказ, трактовать претензии «Основы» на представительство особой нации как безопасное чудачество [240]._|90

В отношении «Русского вестника» эта позиция уже означала принципиальный перелом. В начале 1861 г. Катков в литературном обозрении «Русского вестника» рассуждал совсем иначе: «Украина имеет свое наречие, которое довольно сильно и резко обозначилось с течением времени и почти готово само стать особым языком». Конечно, он уже в этой первой своей работе по украинскому вопросу ясно формулирует свои предпочтения. Говоря об особенностях украинцев, Катков подчеркивает, что «в этих существенных качествах желали бы мы видеть элементы общей русской народности; Малоросс, как свидетельствует история, есть такая же живая часть русского народа, как и Великоросс; они взаимно дополняют друг друга, и противоположность между ними есть противоположность одной и той же гармонии». Но продолжает он в сослагательном наклонении: «Сколько благодатных элементов могла бы внести Украйна в русскую жизнь, в русскую мысль, при благоприятных условиях!» Сравнение с западными славянами, которым он оперирует, призвано доказать пагубность иного развития событий, но вопрос, сбудется ли желанный вариант, для Каткова открыт. Катков ясно видит незавершенность, непредопределенность процесса формирования русской нации. «Нет возможности сомневаться в крепости и величии России как государственной силы {…} Это факт небывалых размеров, но вопрос не в размерах этого факта и не в этом факте. Факт этот существует давно, но русского слова до сих пор еще не было слышно в мире; русская народность еще сама сомневается в себе; ищет себя и обретает. Где на народность большой спрос, где о ней слишком много говорят, там, значит, ее мало или там ее нет в наличности» [241]. Более того, Катков в течение всего 1861 г. печатал в своих изданиях объявления Костомарова о сборе средств на публикацию украинских книжек для народа. В этом контексте заявления Каткова, что «всякая попытка внешним образом стеснять или навязывать язык есть историческое безумие, недостойное насилие», звучали совсем иначе, чем готовность предоставить Кулишу возможность продолжать свою деятельность потому, что она заведомо обречена на неудачу.

В начале 1861 г. Катков открыт для диалога с украинофилами, его статья адресована прежде всего им, он допускает, хотя отнюдь и не приветствует, возможность формирования особой украинской нации и принципиально выступает против репрессий в отношении украинофилов. В конце 1861 г. Катков уже догматически отрицает объективное наличие проблемы, говорить с украинофилами теперь не о чем, эту проблему они просто «придумывают». Теперь остается только последний шаг — признать украинофильство опасным, и тогда репрессии _|91будут оправданы. Из талантливого аналитика Катков постепенно превращает себя в не менее талантливого проповедника русского национализма, пряча, а с течением времени, вероятно, и забывая свои сомнения и критицизм, неуместные для нового жанра [242].

К чести Каткова нужно отметить, что он понимал проблему заметно более глубоко, чем большинство современных ему и позднейших русских противников украинофильства, вполне искренно повторявших то, что он писал, начиная с 1862 г. Свое понимание сложности проблемы, ясно выраженное в статье 1861 г., он сознательно не пускал в свои позднейшие тексты в угоду их пропагандистской эффективности. Позднее Драгоманов напишет, что Катков в этой своей новой роли пропагандиста национализма был уникален только для России, что в Германии «чуть ли не каждый профессор и публицист есть такой же Катков по всем национально-политическим вопросам» [243]. Это добавляет новые нюансы к оценке эволюции Каткова — по крайней мере поначалу он, вероятно, считал этот выбор своего рода служением, выполнением той для людей его калибра черновой, чтобы не сказать грязной, работы, которую он полагал необходимой и на которую других квалифицированных исполнителей в России 60-х гг. не нашлось.

Тогда же, осенью 1861 г., славянофильский «День» продолжил, теперь уже по поводу статей Костомарова, начатые еще Погодиным и Максимовичем квазиученые препирательства на тему исторических прав велико- и малороссов на Киев [244]. Затем газета выступила против особого «малорусского патриотизма» и надежд на развитие малорусского языка в литературный. Вопрос о такой возможности, по мнению «Дня», «а priori решается отрицательно» [245]._|92

Особое место в публицистике «Дня» по украинскому вопросу принадлежит статье В. И. Ламанского в октябре 1861 г., в которой уже достаточно четко были сформулированы основные элементы той позиции, которая двумя годами позже будет заметно более агрессивно утверждаться Катковым. Ламанский прямо сравнил малорусский язык с patois во Франции, подчеркивая нецелесообразность стараний украинофилов превратить это наречие в развитый язык, «когда для Малой и Великой Руси обоюдными их усилиями уже выработан один общий литературный язык» [246]. Далее, в связи с претензиями поляков на объединение Западного края с Царством Польским, Ламанский пишет: «Малоруссы и Великороссы с Белоруссами, при всех несходствах и насмешках друг над другом, образуют один Русский народ, единую Русскую землю, плотно, неразрывно связанную одним знаменем веры и гражданских учреждений… Отнятие от России Киева с его областью повело бы к разложению Русской народности, к распадению и разделу Русской земли» [247]. (Заметим, что речь все время идет о «русской народности» и «русской земле», но не об империи.) Статья Ламанского была вполне понята в лагере украинофилов и вызвала энергичный протест «Основы»: «Для нас одинаково смешон и шляхетский гонор поляков, обзывающих малорусский язык хлопской мовой, так и вельможная деликатность великоруссов, употребляющих для этой цели французское выражение» [248]. Отметим, что «Основа» откликнулась на статью Ламанского с задержкой почти в полгода. Возможно, редакция решила вступить в полемику только тогда, когда, после истории с «Сионом», стало ясно, что на дальнейшее молчание большинства русских изданий рассчитывать уже не приходится. В случае с либеральной петербургской прессой это молчание можно трактовать как благожелательное, во всяком случае «Русская речь» упрекала «Сион» в бестактности, «на которую противникам неудобно (по цензурным соображениям.— А. М.) возражать» [249]._|93