Я снова говорю себе это, когда наклоняюсь и получаю свою порцию с книги. Это обжигает мне нос, что неудивительно, потому что я так и не смогла привыкнуть к этому ощущению. Единственный, кому это вообще никак не помешало, это сам Люк, который вдохнул даже две дорожки, а потом поднял голову и скрытным движением вытер кончик носа.
– Это так незаконно, – делает замечание Мередит, но секунду спустя хихикает. Она уже ощущает эффект, но это неудивительно. Когда играешь в высшей лиге, торчать начинаешь куда быстрее. Конечно, наутро будет намного тяжелее, но мы решим эту проблему, когда с ней столкнемся.
Эйфория.
Все близко к ней, настолько близко, как возможно, уверена. Жизнь – дерьмо, и единственное, что делает ее хоть наполовину приемлемой – нелегальное вещество в твоем носу. Ну и ладно. Жизнь есть жизнь. Она дерьмо, а потом все кончается. А все остальное – лишь просто события, ведущие нас к Великой Финальной Сцене.
И все же мне лучше, чем раньше. И мне даже плевать, что приходится болтать с этими идиотами рядом со мной. Конечно, будь мы трезвы, этот разговор не был бы настолько нормальным. Лидия, Мередит и Миранда раздражают меня намного меньше, когда я под кайфом. Эта мысль посещает меня, когда я пересаживаюсь на их кровать, чтобы получше разглядеть новый лак для ногтей Миранды. Я смеюсь вместе с ними, и мы немного шутим. Все почти кажется нормальным. Конечно, внутри я осознаю, что это все потому, что мое сознание несколько затуманено сейчас, но мне плевать. Это не имеет значения. Сейчас мне весело.
Я чувствую, как Далтон Риппер просовывает мне руку под юбку и скользит пальцами по бедру, и я даже не притворяюсь, будто меня это раздражает. Мне честно наплевать. Я целую его. Один раз. А потом снова начинаю смеяться с моими бывшими подружками над кошмарной новой прической Джулии Маккой.
И все почти нормально.
Это не продолжается долго, конечно же, потому что в конце концов дверь открывается, и я снова получаю по носу от настоящей жизни. Входит Хьюго вместе с еще одним хозяином этой спальни, и они оба смотрят на нас и сразу понимают, что что-то не то.
– Что вы тут делаете? – задает вопрос Хьюго, подходит к Люку и заглядывает ему через плечо. Он видит книгу, и хотя на ней ничего не осталось, уверена, он может догадаться, что случилось.
– Ты действительно милый, – говорит Мередит, встает со своего места и хватает Хьюго за руку. Оказывается, у нее появилась какая-то склонность к моим двоюродным, они с Луи не делали секрета из своих ни к чему не обязывающих, чисто физических отношений последние пару месяцев. Печально то, что Луи до сих пор не может отличить Мередит от Миранды, так что ему приходится ждать, пока она сделает первый шаг.
Хьюго же просто странно смотрит на нее, а потом игнорирует. Вместо этого он смотрит на Люка, который достает остатки из сумки.
– Хочешь?
– Если вас поймают с этим, вас исключат, – Хьюго зловеще напоминает свою маму, и если бы я все еще с ним разговаривала, я бы ему это сказала. Кроме того, он сам не пай-мальчик, который никогда не пробовал дури. Он обычно предпочитает траву, а не порошок.
Но Миранда тут же начинает паниковать.
– Нельзя, чтобы меня исключали! – истерично говорит она. – Я еще даже СОВ не сдала!
– Тебя не исключат, – вяло говорю ей я. Кайф начинает быстро испаряться.
– Мне нельзя! – снова говорит она. – Мама и папа меня убьют! Мередит, нельзя, чтобы нас исключали!
– Заткнись, Миранда, – говорю я, теперь уже раздраженная. – Никого не исключат.
– Вас исключат, если узнают, что вы делали, – заносчиво говорит Хьюго и смотрит прямо на меня.
Я смотрю на него и думаю, говорить ему что-нибудь или нет. В конце концов я не могу сдержаться.
– Ну и что, пойдешь настучишь на меня?
Хьюго усмехается, по-настоящему усмехается, и говорит:
– А какой в этом смысл? Как будто кому-нибудь есть дело, исключат ли тебя, – он останавливается на мгновение, а потом добавляет. – Даже твоим собственным родителям будет плевать.
Никто ничего не говорит. Все или слишком шокированы, или слишком трусят, чтобы что-то говорить, а я не могу ничего придумать. Так что я просто смотрю на него, а он смотрит на меня. И у нас война взглядов, как обычно бывало с тех пор, как нам было по восемь. И он побеждает.
– Это правда, вы знаете, – говорит он, когда я сдаюсь и отворачиваюсь. Он говорит уже не со мной, он говорит это всем. – Ее родителям насрать, что она будет делать. Они, наверное, и не заметят, если ее выпнут.
– Просто заткнись, ладно? – внезапно говорю я, встаю и иду прямиком к двери. – Ты победил, хорошо? Я сдаюсь! Извини, что разрушила твою гребаную жизнь или что ты там думаешь я сделала, – я останавливаюсь на секунду и поворачиваюсь. – Просто оставь меня в покое, хорошо?
Хьюго смотрит на меня с каменным и совершенно не сочувствующим лицом. Но глаза его выдают, и он выглядит так, будто сейчас скажет что-то извиняющееся. Но он этого не делает. Он просто позволяет мне уйти. Они все позволяют мне уйти. Я жду, что хоть кто-то, Лидия, черт, пусть даже Далтон, пойдет за мной и попытается остановить. Чтобы Лидия сказала, что все будет хорошо, и навсегда осталась моим другом, или Далтон попытался снова залезть мне под юбку. Я имею в виду, это не секрет, что я всегда распущеннее, когда под кайфом. Но нет. Никто за мной не идет, поэтому я просто спускаюсь по лестнице, а потом назад в девичье крыло.
На хер его. На хер их. На хер это все. Я ненавижу это место и всех здесь. Не могу дождаться, когда уйду отсюда. Я почти хочу, чтобы меня отчислили. Тогда я смогу убраться отсюда и никогда больше не видеть всех этих людей. Кроме Хьюго, конечно, которого я буду видеть на каждое Рождество, на каждой свадьбе и на каждый похоронах всю оставшуюся жизнь. Конечно, я легко могла бы исчезнуть из своей семьи. Я могла бы сбежать в Америку или Австралию и оставить их всех позади. Как сказал Хьюго, всем ведь на меня плевать.
Я велю себе не плакать, но, когда я подхожу к спальне, слезы уже текут по щекам. Я даже не знаю на самом деле почему. Я имею в виду, я слышала вещи и позлее с тех пор, как вернулась в Хогвартс. Сейчас не так часто, очевидно, потому что люди слишком боятся продолжать мне грубить. Но это не значит, что они не были злы ко мне раньше или что я была глухой и не слышала, что люди шепчут за моей спиной. Так что я не знаю, почему я расстроена сейчас.
К сожалению, комната не пуста, когда я поднимаюсь. Я почти иду прямиком в туалет, но не делаю этого. Я просто хочу в постель. Аманда одна в комнате, и она у своей кровати, заглядывает в сундук. Она смотрит на меня, но я не обращаю на нее внимания, раздеваюсь и роюсь в своем сундуке, ища что-нибудь, чтобы накинуть. Нахожу старую футболку и бесцеремонно натягиваю ее через голову, прежде чем забраться в постель и закрыть за собой полог.
Я утыкаюсь лицом в подушку и тщетно пытаюсь подавить рыдания, которые теперь свободно разносятся. Я могу услышать напряжение, которое, вероятно, испытывает Аманда, хотя от нее не доносится ни звука. Я уверена, она там в штаны делает от счастья. Видеть меня плачущей – да это, наверное, просто воспоминание гребаного года для нее. Блядь. Я стараюсь заставить себя прекратить, но это бессмысленно. Я не могу. Чем сильнее я стараюсь заставить себя прекратить, тем быстрее падают слезы. И от того, что мое лицо прижато к подушке, мне еще и тяжело дышать.
Я просто хочу умереть.
– Лили? – голос Аманды звучит мягко и застенчиво. Она кажется нервной, и я ненавижу ее еще больше.
Я ничего не говорю. Я просто продолжаю плакать и полностью ее игнорирую. Потом я слышу шаги, и ее голос доносится прямо из-за штор.
– Лили, ты в порядке?
– Оставь меня в покое! – горестно говорю я, хотя не уверена, что она меня поняла, потому что я говорю в подушку, и мой голос приглушен.
Но она не слушает.
– Ты в порядке? – осторожно спрашивает она. – Хочешь, чтобы я кого-нибудь привела?
– Нет! – я издаю громкое, тяжелое рыдание, и мое тело начинает трястись. Она определенно слышит это, потому что игнорирует мой приказ оставить меня и открывает полог. Я чувствую, что она смотрит на меня, но не подымаю головы. – Уходи!
