– Я просто хочу делать что-то важное, – тихо говорю я. – Скорпиус считает, что я должна закончить учебу и посмотреть, что думаю.

– Я с ним соглашусь, – ну еще бы она согласится. Я хмурюсь. – Ты молода, – продолжает она, – у тебя полно времени, чтобы начать делать что-то другое, если этого тебе не хочется.

– Я просто… – мой голос затихает, потому что мне становится внезапно стыдно из-за того, что я собираюсь сказать. Мама вопросительно смотрит на меня.

– Ты просто хочешь быть со Скорпиусом, верно? – мягко спрашивает она, и она вовсе не дразнит и не насмехается надо мной. Она очень честна и искренна.

Я киваю, опускаю голову и кладу на ее плечо, и так мне не приходится смотреть ей в лицо. Она обнимает меня одной рукой, держа чашку во второй.

– Откуда ты знаешь? – тихо спрашиваю я.

– Потому что когда-то, давным-давно, поверишь или нет, мне тоже было девятнадцать.

– Правда? – изображаю я шок и смеюсь, когда она игриво пихает меня в бок.

– Трудно поверить, знаю.

– А где ты была в девятнадцать? – прямо спрашиваю я.

Мама останавливается на секунду, а потом отвечает.

– Вообще-то я была в Хогвартсе.

Я теряюсь на секунду, ведь я закончила Хогвартс, когда мне было семнадцать. Но потом я понимаю, что у нее день рождения очень рано (а у меня просто предельно поздно) и что ей пришлось провести еще год в школе, потому что она пропустила седьмой курс.

– Папа и дядя Гарри не поехали? – я уже знаю ответ, но хочу услышать ее реакцию.

Она саркастично смеется.

– Да, точно. Они еле смогли отучиться в обязательные годы.

– Уверена, ты ненавидела это, верно? Вернуться назад в одиночку.

– О боже, это было ужасно, – серьезно говорит она. – Это был первый год, когда мне не приходилось спасаться, чтобы не умереть, но это был худший год.

– Тетя Джинни там была, верно?

Мамино лицо на секунду темнеет, но она продолжает.

– Да. И Луна. Но все равно это было странно.

– Вы с папой уже были тогда вместе? – я на самом деле не знаю точно о временных отрезках отношений моих родителей, знаю только, что они вовсе не торопились. Мама выглядит немного печальной, и я чувствую вину за то, что подняла этот вопрос. Она убирает это выражение лица и отвечает мне.

– Да, но только едва-едва. От этого было хуже, конечно же.

– Потому что тебе приходилось ждать и ждать, а письма все не приходили, – мрачно заканчиваю я. Я слишком хорошо знаю, что значит ждать этих писем, когда парень, которого любишь, в сотне миль от тебя. Поверьте мне, это невесело.

Но у мамы, как оказалось, такой проблемы не было.

– О нет, они приходили, – невнятно сказала она, а потом рассмеялась и покачала головой. Я вопросительно приподнимаю брови, глядя на нее, и она продолжает. – Когда я была девчонкой, я всегда так злилась на твоего отца из-за его писем. Я проводила часы, расписывая письма на четыре страницы, а в ответ получала одно предложение, – она закатывает глаза. – Это меня просто бесило.

Легко могу представить. Мой папа может и много разговаривает, но он точно не любитель писать. Это мама всегда пишет и добавляет: «Папа передает привет». Если пишет папа (писал, натянуто поправляю я себя, он больше не будет писать), это всегда что-то короткое, милое и прямо в цель.

– Можно было подумать, что он мог бы побольше постараться тебя впечатлить, когда вы только начали встречаться, – говорю я, придвигаясь к маме поближе, когда холодный ветер обдувает нас.

– О, он старался, – хмуро говорит она. – В тот год он писал настоящие письма, просто ему не о чем было писать. Он работал в УУУ и писал обо всем и ни о чем. В этих письмах было столько случайно чепухи… – она останавливается на секунду, и я чувствую, что она молча качает головой, хотя я свою не подняла. – И я ждала их весь день.

Она выглядит печальной и отстраненной, и я не поднимаю глаз, чтобы посмотреть на нее. Вместо этого я отталкиваюсь ступнями, чтобы немного качнуть качели.

– Ему было скучно, – продолжает она, и кажется, что она старается прогнать печаль из своего голоса и принять нормальный тон. – Он хотел быть аврором, вместе с Гарри, но он помогал Джорджу. Так что я думаю, он просто писал обо всем, о чем угодно и ни о чем. Просто чтобы чем-то заняться.

– Ну, тебя это должно было радовать, – хихикаю я. – Он тебе писал, значит, ему было чем заняться.

Мама смеется, и я понимаю, что она закатывает глаза, пусть даже я и не вижу.

– Ну, с этим человеком следовало довольствоваться малым. Особенно тогда.

– Думаю, он не так часто с кем-то встречался, – я пытаюсь подавить хихиканье, но это гиблое дело. – И дядя Гарри тоже, – я пытаюсь представить их подростками, и это кажется слишком уж смешным, чтобы выдержать.

Мама в прямом смысле фыркает.

– Нет уж, – мрачно говорит она. – Кроме тех времен, когда у Гарри было наваждение. А твой отец был одержим.

Я поднимаю голову.

– Одержим?

Мама закатывает глаза.

– Не в прямом смысле. Ну, разве что одержим идиотизмом…

– Мам… – я понимающе смотрю на нее, усмехаясь, и она смотрит на меня таким твердым взглядом, который говорит мне, что она не хочет говорить мне то, что я собираюсь из нее вытянуть. – Ты ревновала… – нараспев говорю я, и она громко вздыхает.

– Только одна девчонка, – признается она. – И он делал это, чтобы меня позлить.

– И сработало?

– Боже, да.

Я смотрю на нее в полушоке, а потом мы обе одновременно заливаемся смехом.

– Она была похожа на тебя?

Мама смотрит на меня так, будто я отрастила вторую голову.

– Абсолютно нет, – твердо говорит она. Она выжидает секунду и говорит. – Она была немного как Лили, – я, наверное, скорчила ужасную гримасу, потому что мама смеется против своей же воли. – Ну, может она не была так могущественна.

Я пытаюсь вообразить моего папу (которого, между прочим, иначе как женатым на моей маме никогда и не видела), интересующимся хоть кем-то столь же пустоголовым и легкомысленным, как Лили. А потом я понимаю.

– Почему мальчишки это делают? – я задираю нос при своем вопросе. – Я имею в виду, я думала, что Скорпиус перебрал половину Англии, когда мы расстались, и мне хотелось просто себя убить.

Наверное, это чересчур драматично, но это я.

– Да, но он этого не делал, – знающе напоминает она. – Так что, по крайней мере, есть хоть это.

Я снова кладу голову ей на плечо, и она начинает теребить один из моих локонов.

– Папу он устраивал, – тихо говорю я через несколько секунд. – Скорпиус, я имею в виду.

Мама молча кивает. Я бросаю на нее еще один взгляд, и она снова выглядит грустной. До меня доходит, что у меня с ней это первый настоящий разговор о мальчиках, что когда-либо у нас с ней был. Но она все отвлекается, то веселится, то нет, то снова начиная скорбеть. Мне ее жаль. Я пытаюсь представить, каково это, но не могу. Когда Скорпиус порвал со мной, я серьезно думала, что умру. Я чувствовала себя так, будто половина меня пропала, и мне просто хотелось все бросить. Я даже представить не могу, каково это, прожить десятилетия с одним человеком, чтобы потом однажды он исчез.

Но мама заговаривает, и ее голос звучит твердо и решительно.

– Роуз, ты не должна беспокоиться о том, что кто-то говорит о тебе и Скорпиусе. Это не их дело, – я поворачиваю голову и вопросительно смотрю на нее. Она все еще теребит мой локон и продолжает так же твердо, как раньше. – Делай то, что сделает счастливой тебя. Это больше никого не касается.

Я не знаю точно, о чем она говорит, но что-то подсказывает мне, что я что-то упускаю. Могу поставить на то, что это что-то связанное с Джеймсом и с тем, что он сказал что-то о том, что его мать может вычеркнуть его из своей жизни. Конечно, я не знаю этого, и я не спрашиваю.

– Твой папа любил тебя, – твердо говорит она. – Так что он хотел бы, чтобы ты делала то, что сделает тебя счастливой. Как и я.

Я улыбаюсь и снова кладу голову ей на плечо. Мы еще некоторое время качаемся в тишине, и я не могу не заметить, как легко и просто все кажется. Это даже не кажется странным. Это просто нормально. Интересно, может быть, я наконец-то выросла. Я всегда слышала, что однажды вы перестаете обижаться на родителей и понимаете, что они знали лучше, что лучше для вас. Конечно, я никогда не думала об этом, потому что сама идея, что однажды у меня случится прозрение, и я пойму, что мои родители всегда были правы, казалась смехотворной. Но теперь она уже не кажется такой смешной.