Они ничего не говорили. Гарри оглядел свой кабинет, в котором всего неделю назад кричал на своего младшего сына и заставил его винить себя в том, в чем он не был на самом деле виноват. Он не мог поверить, как быстро все обернулось, как быстро все начало разваливаться. Он посмотрел на Джинни, которая сидела на стуле напротив него, и подумал, как часто на этом же месте сидел ее брат. И он почувствовал себя больным.
Это было нечестно. Было нечестно, что ему приходится иметь дело со всем этим дерьмом, когда все, чего он хотел, это найти секунду-другую, чтобы оплакать потерю своего друга. И конечно, он осознал, что сам хреново справился с тем, чтобы дать Джинни возможность оплакать своего брата. Это было ужасно и эгоистично, но бывало, что он не понимал, что кому-то может быть так же плохо, как ему. Но конечно, он знал, что это неправда. Рон был его лучшим другом, верно, лучшим, что у него был или мог бы быть. Но у него была жена, дети, родители, братья и сестра, и целый мир людей, которые так же оплакивали его потерю. И Джинни была одной из них. Он не был к ней справедлив, он понимал это, но он не знал, как это исправить. Черт, он не понимал, как вообще что-либо исправить.
Он никогда не чувствовал себя таким беспомощным.
– Что ты хочешь делать? – тихо спросил он, в миллионный раз старательно избегая ее взгляда. – Насчет нас, – закончил он, отвечая на вопрос, который она не стала бы задавать.
Он услышал ее вздох, но не оглянулся. Он несколько секунд подождал ее ответа.
– Без тебя мне хуже, – пробормотала она.
Значит, жизнь с ним была меньшим из двух зол. Он не знал, что об этом думать, но он не знал, что думать обо всем этом вообще. У них с Джинни были проблемы, и у их детей точно были проблемы. Каждая часть их семьи нуждалась в работе, и он даже не был уверен, что знает, как это исправить.
– Скажи Гермионе, что я хотела извиниться, – продолжила она, и он посмотрел на нее. Ее глаза были еще мокрыми, и в любую секунду могли начать капать новые слезы. – Мне жаль, что я это сказала. Я знаю, что это неправда.
Он почувствовал, как по нему прокатилась волна недоумения. Конечно, это должно было вернуться к Гермионе. Он не мог объяснить ту упорную потребность защищать ее и заботиться о ней, что он ощущал, не выглядя при этом влюбленным. Но он не был влюблен, это точно, и это тяжело было объяснить кому-либо чужому. Из всех людей в мире были те, кто сражался за него, жертвовал всем, кому он был обязан больше всех – это были Рон и Гермиона. У них была настоящая связь, и после всех этих лет он все еще не сделал ничего, чтобы им отплатить. Он не знал, мог ли он вообще это делать, но он знал, что должен убедиться, что Гермиона в порядке и что с ней все будет хорошо.
И он снова поставил Джинни на второй план.
И он ненавидел себя за это и знал, что был совершенно неправ и что должен был лучше сохранять баланс. Но что он мог еще сделать. Джинни много раз за все эти годы говорила, что чувствует себя второстепенной в его жизни, и вот пожалуйста, он доказал, что она совершенно права. Но он не знал, что еще делать. Он не знал, как сохранять баланс. И он не знал, поймет ли это когда-либо.
Всю свою жизнь он думал, что поступает правильно. Он всегда старался делать то, что должен. Но теперь весь его мир разваливался, и он понятия не имел, что делать.
А еще меньше он понимал, что правильно.
========== Глава 44. Роуз. 23 марта ==========
Прошло три недели.
Кажется, будто прошло пятнадцать лет с папиной смерти, и все равно бывают минуты, когда я забываю, что он действительно умер. Иногда я все еще жду, что он придет к ужину, и, когда я вчера увидела заголовок в газете, что игроки Пушек замешаны в налоговом скандале, первое, что я подумала, было: «Интересно, слышал ли уже папа». Это так странно – странно, что он никогда не выйдет на завтрак, никогда больше не будет докучать мне бесконечными разговорами о квиддиче и Пушках. Иногда все это кажется сном.
Но все постепенно входит в свою колею.
Это странно, но я не могу не чувствовать вину, когда мы все идем обедать или за покупками в Косой Переулок. Есть такие случайные мелкие вещи, которые доказывают, что все действительно возвращается к рутине. Это такие типичные, среднестатистические события, на которые я обычно не обращаю внимания, но теперь, когда я останавливаюсь и задумываюсь об этом, я чувствую себя виноватой, что возвращаюсь к нормальной жизни. Вернуться к этому означает пережить. А я не знаю, насколько я к этому готова. Или, во всяком случае, я не знаю, насколько я должна быть готова.
Хватает ли трех недель на то, чтобы вернуться к нормальной жизни после смерти вашего отца? Вряд ли. Но моя жизнь еще не вернулась к полному порядку, и я могу вас заверить, что она никогда по-настоящему не вернется. Мама говорит, что мы не можем просто сидеть и ничего не делать, и она права. Если она может подняться утром и пойти на работу, то могу и я.
У нас со Скорпиусом было в последнее время много серьезных разговоров. Разговоров о будущем, разговоров настоящих взрослых, таких, что одновременно бодрят и пугают тебя. Конечно, мы не во многом согласились, так что это не слишком потрясающе.
Я продолжаю говорить ему, что не хочу возвращаться в Ирландию, а он все говорит мне, что я должна. Ну, он не говорит, что я должна, но он все повторяет, что если я не поеду, то буду вечно сожалеть об этом. Я все еще не знаю, что я думаю обо всем этом целительстве, но Скорпиус говорит, что мне по крайней мере нужно закончить учебу, и, если в конце я все еще не буду в этом уверена, я смогу заняться чем-то другим. Он говорит, что просто не думает, что я должна сдаваться, когда уже так далеко зашла. Правда в том, что я уже пропустила три недели занятий. И мне придется туго, чтобы все это нагнать. Если я пропущу еще, то я могу уже просто все бросить.
Но я не уверена, что готова вернуться.
Ненавижу эту историю с расстоянием, тем более с этими идиотскими границами. Я начала привыкать к тому, что Скорпиус всегда рядом, и я уже знаю, что будет ужасно, когда мы снова будем друг от друга далеко. Он проводит здесь каждую ночь, уходит только на тренировки. Я никогда не проводила с ним столько ночей подряд, и, честно, я чересчур к этому приучилась. Однажды он пришел домой поздно, потому что у его команды было публичное мероприятие, так что его не было до двух ночи. Я физически не могла уснуть, пока он не пришел. Наверное, это проблема. Но все равно, я не уверена, что готова вернуться ко всему этому дерьму с письмами и одним уикендом в месяц, как у нас было в прошедшие два года.
Ну и еще мама. Я не хочу оставлять ее, если я нужна ей здесь. Я знаю, у нее есть Лэндон, но иногда Лэндон больше докучает, чем помогает. Это не его вина, конечно, он просто ребенок. Ему нужен кто-то, кто готовил бы ему, убеждался, что он принял душ и вовремя лег спать. В основном это делали мы со Скорпиусом, и я не знаю, готова ли мама брать на себя дополнительные обязанности, когда она пытается разобраться с авралом на работе. Кроме того, мама, наверное, спятит, если единственный человек, с которым можно будет поговорить дома, будет семилетним ребенком. Не уверена, что это честно: сбегать и оставлять ее одну так скоро.
Ну, а может, я просто ищу оправдания. Может, я просто не хочу уезжать, поэтому придумываю маловероятные сценарии, которые на самом деле не так проблематичны, как я это выставляю. Но я не могу остановиться.
Из всего этого хорошо то, что Лэндон теперь чуть ли не физически привязан к Скорпиусу. Он его обожает, что, конечно же, приводит меня в восторг. Что радует меня еще больше, так это то, что Скорпиуса не слишком нервирует и раздражает все это, и он действительно пытается быть милым с Лэндоном. Он помогает ему с полетами, иногда берет его на тренировки посмотреть. Он делает и другое: играет с ним в карты, помогает с учебой. Это так мило, и от этого я все больше уверена в Скорпиусе. И конечно же, меня радует, что два моих самых любимых человека в мире так хорошо поладили.
